Парадокс Ферми - Мария Семенова

— Хвала Аллаху, всё коляс,[14] — снова поклонился Муса, подошёл к столу и положил на него суму. — Нынче у нас в саду славный урожай. Здесь финики «заглюль» и апельсины «биссура», сладкие, сочные, ароматные, язык проглотишь. Кушайте на здоровье.

— Ну спасибо, спасибо, царский подарок!.. Надо бы отметить нашу встречу… — Щепов убрал суму под стол, хлопнул дверцей холодильника, вытащил водку и закуску. Звякнул гранеными стаканами, быстро оглянулся на Мусу. — Ничего, что сегодня джума?

«Столичная» была запотевшая, со слезой. По кабинету густо поплыли ароматы шпрот, сельди, краковской колбасы, баночной ветчины.

— Аллах велик, он простит! — сглотнул слюну Муса, придвинулся поближе, дёрнул бородой. — Так, наверное, будет пахнуть в раю…

Сам Щепов практически не пил, всё больше подливал Мусе. Тот ухал, гладил бороду, черпал ложкой вкусную свиную тушёнку. Аллах велик, он простит…

За выпивкой и едой Муса рассказывал начальнику Владимиру о событиях последних дней. Седой электрик Али, оказывается, уверял, что раз русские не обрезаны, значит, верить им до конца нельзя. Бетонщик Ахмат вчера заявил, что советский президент напоминает ему свинью. Кривой Исса, муж поварихи Гайды, нацарапал на результатах соцсоревнования нехорошее слово «хара».[15] Аббас, в прошлом смотритель шудуфов, накурился гашиша и сказал, что плотина эта ему и на зубб[16] не нужна и он намерен открыть какую-то там задвижку в трубе, чтобы всё утонуло.[17] А в клуб к советским друзьям прибыл новый массовик-затейник, только он не на баяне играет, а всё бегает как арабский скакун по стадиону, не слезает с турника и занимается с другими советскими друзьями боксом. Без перчаток.

Щепов внимательно слушал и кое-что брал на заметку, но знал, что главное было ещё впереди. Интуиция не подвела.

— И вот ещё что. — Муса положил на арабскую питу[18] колбасы, сверху водрузил горочку прибалтийских шпрот, залпом хватанул русской водки. — У моей сестры Фатимы есть двоюродная тетя Зухра, а у неё — внучатый племянник Абдула. Непутёвый Абдула, как мы зовём его с детства. Так вот, он с полгода тому назад подался на заработки к империалистам, ломать на части храм,[19] расположенный в древнем Ибсамбуле. Дуракам всегда везёт. Работая пилой, Абдула в толще камня нашёл какое-то кольцо. По его словам, кольцо было надето на иссохший палец, который сразу же рассыпался в прах… Впрочем, какой дурак станет верить Абдуле? Взял он находку, принес домой… и у них сразу чередой пошли несчастья. У дяди Измаила издох ишак, у тёти Амани пропали куры, её внука Тагира выгнали с работы, его сестра Басина не доносила плод… Тогда мудрый дедушка Салих посоветовался с имамом, и тот, подумав, велел избавиться от находки — утопить или сжечь. Однако Аллах высоко, а реальный мир повсюду кругом, и Фатима передала кольцо мне, с тем чтобы я обратил его в деньги. Ну а я, зная любовь начальника Владимира к старине… — Муса, прижимая ладони к сердцу, с поклоном привстал, — и зная, что он не боится всяких суеверий, поспешил сюда, дабы его обрадовать. Чего только не сделаешь ради настоящей дружбы! А кольцо — вот оно…

Местную старину Щепов не то чтобы любил, но отчётливо понимал: бросаться ею не стоило. Все эти статуи, папирусы и барельефы — вещи не просто редкие и дорогие, они ещё и несут конкретную историческую информацию. А кто не знает прошлого, тому трудно строить будущее. Недаром здесь ужами вьются и американцы, и французы, и скандинавы. Ушлые империалисты наверняка знали, что к чему. Щепов даже как-то написал инициативный рапорт, но тут Хрущёв посетил древний Луксор, и щеповский рапорт пошёл на подтирку.[20]

…Щепов задумчиво ждал, пока Муса не развяжет узел на платке, прищурился, глянул. Кольцо от Абдулы не впечатляло. Брось такое на мостовую, вряд ли скоро поднимут. Окислившийся, почерневший металл, овальная неправильная форма и мутный камень, невзрачный, даже не огранённый. По виду — дешёвая поделка. Кому понадобилось замуровывать её в камень?

— Хм-м, — с видом матёрого торговца скривил губы Щепов. — И сколько же хочет мой большой друг Муса за кольцо, которое, по его же словам, приносит в дом беду?

Честно говоря, перстенёк был ему и даром не нужен. Однако информатору всяко нужно платить, а так и Фатима с дядей Измаилом будут сыты, и дедушка Салих, и внучок Тагир…

— Э-э-э, — на миг задумался Муса, поднял хитрые глаза к вентилятору на потолке, а Щепов с важным видом извлёк бумажник и начал с хрустом вытаскивать купюры — не ахти какие, без нулей. При этом он профессионально, цепким взглядом следил за выражением лица Мусы. Едва глаза у того алчно вспыхнули, как Щепов прекратил отсчёт, встал из-за стола и вытащил из сейфа бутылку водки:

— Ну, дорогой друг?

— Э-э-э, — снова глянул в потолок Муса, зашевелил губами, словно рыба на берегу, а Щепов достал ещё бутылку, добавил банку ветчины и ласково изрёк:

— Ну что, дорогой друг, по рукам?

Где уж простому стукачу до бывалого чекиста… Вскоре кольцо из храма было продано за гроши, Муса, покачиваясь, отправился домой, а Щепов, спрятав в холодильник остатки закуски, принялся вертеть в руках приобретение. Действительно, ничего особенного. Иссиня-чёрный ободок металла, кривовато приделанный невзрачный кристалл… Чувство было такое, что это не украшение, а просто приспособление, чтобы не потерялся камень.

«И такую вот такую гайку замуровывать в стену?..» Щепов надел кольцо на палец, повернул к свету, непонимающе вздохнул и только успел снять и бросить в пепельницу, как дверь открылась и вошла Зоя Дмитриевна:

— Володя, шифротелеграмма. Литер «А». Там такое…

Она запыхалась, и на ней просто лица не было.

«Господи, неужели война?..» Щепов тоже побледнел, но справился, взял внезапно задрожавшей рукой бланк шифротелеграммы… Глянул, прочитал… И с облегчением перевёл дух. Жизнь продолжалась. Правда, уже без Никиты Сергеевича Хрущёва в качестве идейного вождя. У руля корабля развитого социализма встал на вахту новый кормчий. Статный, с выдающимися бровями…

— Володя, что же теперь с нами будет? — тихо спросила Зоя Дмитриевна. — Новая метла… как ещё пометёт…

Уезжать отсюда ей до смерти не хотелось. Жить на берегу Нила Зое Дмитриевне нравилось куда больше, чем на берегу Невы. А песня про берег турецкий,[21] который нам, дескать, не нужен, — она для тех, кто никуда ни разу не выезжал.

— Отставить панику, товарищ капитан, — окончательно взял себя в руки Щепов и кивнул ей — и строго, и ободряюще. — Выше голову, Зоя. Всё хорошо.

А сам подумал о быстротечности и бренности бытия. Взять хоть того же Никиту Сергеевича. Давно ли сюда приезжал, взрывал под гром аплодисментов гранит, принимал высший египетский орден «Ожерелье Нила» и делал президента Насера Героем Советского Союза… И вдруг р-раз! — и бывший лидер уже никто, политический труп, обычный пенсионер. И то хорошо, что не расстреляли, не отравили, не залечили, в крематории не сожгли… Правы были древние: жизнь наша — суета сует. Нескончаемая гонка куда-то за горизонт. С неизбежным финишем на кладбище.

Тут невольно спросишь себя: а что ты смог, что успел в этой бешеной кутерьме?.. Ведь не мальчик уже, на плечах погоны с двумя просветами, а на висках — сугробами седина. А успеть — ни хрена толком не успел. Всё какая-то текучка, истерика, беготня, погоня за призрачными должностями и чинами… Ни книги не написал, ни дерева не посадил, ни дома не построил, ни сына не вырастил. А это значит, что жизнь, по сути, проходит мимо, и это нужно исправлять, покуда не поздно.

— Всё, милая, всё, хрен с ней, с этой политикой. — Щепов подошёл к Зое Дмитриевне, нежно обнял за плечи. — Пойдём-ка домой хлебать твой борщ с салом. Пойдём, малыш, утро вечера мудренее…

О древней побрякушке, валявшейся в пепельнице, он даже не вспомнил.

Клёнов. Ноябрь 1993

Леса по сторонам шоссе стояли скучные, невесёлые, почти полностью растерявшие осенний камуфляж. То немногое, что оставалось, было каким-то блёклым и неживым. Не пышное природы увяданье, а тлен и распад, безобразие умирания. Одни ёлки торчали бодрые, готовые нести свою зелень сквозь зиму, к новой весне…

Клёнов оторвал глаза от пейзажей за окном «Нивы», тяжело вздохнул и плавно, чтобы не потревожить пассажиров, стал входить в поворот. «Вот так, четверть века точно в песок…» А впрочем, что его жизнь по сравнению с тысячами тех, кто строил, налаживал, испытывал, доводил до ума… Которых в одночасье, простым росчерком золотого пёрышка — в никуда…

Пассажиров в «Ниве» ехало трое. Жена Клёнова Бася, их дочка Настя и сибирский кот Леопольд. При имени Бася люди обычно представляют скорбные глаза-миндалины, гетто, мацу, холокост… однако в данном случае имел место не холокост, а ленинская политика партии по отношению к окраинным народам великой страны. По паспорту Басенька была Байныс, а по пятому пункту — алтайка. В далёкие пятидесятые папа Клёнова поставлен был заведовать на Алтае искоренением шаманизма. Как ни странно, высокая партийная должность не убила в нём человеческое — смысл своей деятельности он видел в том, чтобы спасти всех, кого сможет. Один из спасённых много позже вышел на сына спасителя. Пригласил в гости, познакомил с внучкой — Байныс Темировной Юдаевой, специалистом по этнографии…