Калитка для кошки - Александр Тарнорудер

Накануне Орену сделали обрезание, но мы, в отличие от местных жителей, не созвали на церемонию весь свет, а пригласили лишь самых близких друзей, да и то на следующий день. Узнав, что у нас прибавление семейства, Ханна тоже захотела нас посетить. Юрик с женой прибыли все на том же голубом «фольксвагене», а Ромик уговорил-таки приехать страдающую аллергией Свету, поклявшись, что мы будем сидеть на улице. Дети тихо возились в ящике с песком, оставшимся от строительства, а взрослые с запотевшими бокалами белого вина удобно расположились вокруг стола.

Я сразу должен признаться: если бы я знал события наперед, то, наверное, записал бы рассказ Ханны на магнитофон. Увы, задним числом я понимаю, что упустил последнюю уникальную возможность получить свидетельство из первых рук. Увы, и еще раз увы. В тот вечер Ханна показалась нам не меньше «мешугинар», чем ее подруга Хения. А началось все, как всегда, с пустяка.

Олег потянулся в карман за сигаретами, и выложил на стол прозрачную пластиковую коробочку с фломастерами. Она была рассчитана на пять единиц. Четыре из них находились в наличии, а в середине зиял промежуток из-под утерянного Галой экземпляра. Ханна взяла коробочку, повертела ее в руках и заявила:

— У Хении когда-то давно была такая ручка.

— Не может быть! — Олег почувствовал себя уязвленным, — мне их привезли из Японии. Это новинка: в них специальные чернила, выделяемые из каких-то морских растений.

Гала старательно делала вид, что ее здесь нет, а Ханна, как ни в чем не бывало, продолжала:

— Молодой человек, если бы я не знала наверняка, я бы не говорила.

— Может быть, у вашей подруги было что-то похожее? — не сдавался Олег.

— Хения сказала мне, что нашла ее около дома — там, у задней двери. Она говорила, что это подарок от Ангела. Этой ручкой она писала Ангелу письма.

Мы переглянулись. Мы хорошо помнили, как в школах боролись с шариковыми ручками, а когда появились первые фломастеры — это было маленьким чудом.

— А я вам говорю, что этого не может быть! — настаивал Олег.

— Но я сама написала Ангелу письмо, Хения мне позволила…

— Позволила?..

— Да, позволила, она была хозяйка.

— Хозяйка ручки?

— Хозяйка дома, то есть дочь хозяина. Я жила здесь несколько лет.

— Вы жили в этом доме?

— Жила несколько лет.

— А откуда вы так хорошо знаете русский?

— Мой отец был из России, а мать из Польши. Отец бежал от Сталина.

— Но польская эмиграция была уже после войны, — вставил Юра.

— Да, конечно, но умные люди видели, что происходит.

— Немногие, — упорствовал Юра.

— Да, немногие, но они все-таки были. Моему отцу, светлая ему память, удалось бежать из России от колхозов в Польшу, потом, году в тридцать пятом, он уехал сюда из Польши, а потом какой-то араб сбросил на него камень на стройке — отца взяли на место его брата.

Ханна помолчала.

— Вы, к счастью, не знаете, что такое голод, когда некуда пойти, когда нет пособий, нет социального страхования. Отец зарабатывал хоть и немного, но на это можно было прожить. Моей матери очень повезло, когда Хаим Яглом нанял ее помогать по хозяйству.

— Вы говорили, что Хения — ваша подруга, — вставила Лена.

— Да, только мне кажется, что единственной настоящей ее подругой была Марыся.

— Марыся — это кошка? — спросила Лена.

— Да, как вы догадались?

— Э-э, мне показалось…

— Знаете, они очень похожи: ваша Марта — вылитая Марыся. Такие же белые носочки, но Марыся была чуть крупнее или потолще. — Ханна вздохнула. — Это очень грустная история. У вас сегодня праздник, мне не хочется его портить — как-нибудь в другой раз.

— Расскажите, Ханна! — Лена встала и обняла ее за плечи.

— Дети, я вам так завидую, — из ее глаз потекли слезы, — вы все инженеры, приехали с образованием, вы помогаете друг другу, вам есть где жить. Если не сразу, то потом все устроится, вам платят пособия, дают льготы и все такое. Вы не слушайте, что кричат на рынке. Ради этого и были все жертвы. Мои родители тогда мечтали, что в Палестину можно будет свободно приехать, но мы и представить себе не могли, что приедут сотни тысяч из России…

— Ханна, вы — чудо! — Лена не знала, как реагировать.

— Я не чудо, я подстроила вашу встречу с Хенией, — Ханна вытащила из рукава белый носовой платок. — Я хотела, как лучше, а Хении после этого расхотелось жить…

— Вы же не виноваты, что Хения умерла…

— Ой, Леночка, лучше не копаться в прошлом.

— Ханна, вам станет легче, если вы кому-то все расскажете. Вы так много для нас сделали.

— После смерти папы мама пошла чистить рыбу на рынке в Яффо. Так вот, знайте, что убирать квартиры — это в тысячу раз лучше. Надо мной все в школе смеялись, дразнили, что от меня пахнет рыбой. Я ненавидела школу, все время пыталась найти отговорки, только чтобы не пойти на уроки, а мама об этом и слышать не хотела. Она мечтала о моем образовании и постоянно вспоминала папу. В тридцатые годы поляки в Палестину не ехали, так что маме даже поговорить было не с кем, а уж тем более работу найти… В начале сорокового на «Ту-би-шват» учительница привела в класс новенькую. Можете себе представить наш класс, кое-как одетых детей? И перед нами появилась дочь богатого варшавского ювелира, имеющего свои понятия, как должна одеваться в школу приличная девочка. Естественно, никто не звал ее иначе, чем «Госпожа Хения». Тогда «госпожа» — было ругательством. Кому было дело, что ее мать умерла через два месяца после приезда в Палестину.

— Так вы вместе учились?

— Ягломы — семья потомственных ювелиров. Еще ее прадед занимался этим ремеслом: их имя было известно и в Дрездене, и в Берлине. Ее отец, Хаим Яглом, после смерти жены искал помощь по дому. Он познакомился в школе с мамой, и мы тоже здесь поселились. Хению учили языкам: немецкому, английскому, французскому, но это, конечно, не могло помочь ей стать своей в классе, где все говорили на иврите. У господина Яглома были свои принципы: он считал, что его дочь в Палестине должна общаться со всеми детьми, а не только из избранного круга. Хорошо еще, что он быстро понял, что от той школы проку не будет, и нанял для нас частного учителя. Он купил этот дом в Неве Цедеке подальше от улицы Алленби. Господин Яглом относился ко мне, как к своей дочери.

— Вы сказали, что Хения больна…

— Мешугинар — не надо бояться этого слова. После того, что она пережила — это неудивительно.

— Конечно, они бежали от Гитлера…

— Не в этом дело. Хаим Яглом был очень умный человек. Мама мне рассказывала, что уже третьего сентября он увез семью из Варшавы в Гданьск, а шестого они отплыли в Копенгаген. Потом они добрались до Лондона, и там, воспользовавшись своими связями, Хаим подкупил кого-то из чиновников и получил визу на въезд в Палестину.

— А почему он не поехал в Америку? — спросила Гала.

— Соображает ребенок, — заметил Юрик.

— Из-за Голды. Его жена Голда знала, что смертельно больна, и заявила, что хочет быть похороненной в Палестине.

— Мертвые тянут за собой живых, — вздохнула Белка. — Ненавижу!

— Хаим так любил Голду, он сильно горевал после ее смерти, но когда случайно увидел в школе маму, то влюбился с первого взгляда. Узнав, что мама чистит рыбу на яффском рынке, он предложил ей в десять раз больше лишь за уборку дома.

— А дальше?

— Мама очень скоро стала ему женой. Неофициально, конечно.

— Вы ревновали маму к Яглому?

— Что вы! Совсем нет! Понимаете, для меня этот дом был, как дворец. Мы всегда жили так бедно. Мне казалось, что я попала в сказку, к тому же, Хаим завалил маму подарками, да и меня тоже не обижал. Если кто и ревновал — так это Хения. Она очень скучала по своей маме. Она почти ни с кем не говорила, только с Марысей.

— Марыся приехала с ними из Варшавы? — снова подала голос Гала.

— Нет, Марыся появилась в день похорон Голды.

— Что значит, появилась? — не унималась дочь.

— Они вернулись с кладбища, с похорон, где промокли до нитки — в тот день прошел первый ливень, и раввин был просто счастлив. Он все хватал Хаима за рукав и бормотал: «Всевышний радуется, что взял к себе вашу жену, господин Яглом, он дал нам знак.» Не знаю, может, он хотел за дождь дополнительной оплаты и таким образом ее выпрашивал. Хения говорила, что с того дня не доверяет раввинам. Она закрылась в своей комнате, но к вечеру встревоженный громким кашлем отец уложил ее в постель. Тогда не было современных таблеток и уколов, только мед и горячее молоко. Доктор сказал, что есть хрипы в легких и прописал горчичники.

— Старые добрые горчичники! Меня ими в детстве пугали, чтобы по лужам не бегала, — заметила Света, — до сих пор не выношу запах горчицы.

— Хения проснулась среди ночи и почувствовала на себе тяжесть. То была Марыся, она так и пролежала у нее на груди три дня, отходила только, чтобы попить молока или выйти во двор — там в двери такая прорезь для кошки.