Всеволод Большое Гнездо. "Золотая осень" Древней Руси - Василий Седугин

Так продолжалось до полудня, пока не закончился шестой заезд. Он всегда был последним. Победы обеим партиям достались поровну, поэтому все расходились очень довольными. А столица несколько дней только и говорила о прошедших конных состязаниях.

Через неделю Виринея пригласила Всеволода к себе домой познакомиться с родителями. Домик её был одноэтажным с глухой стеной на улицу. На двор были обращены два небольших прямоугольных окна с закруглённым верхом. В отштукатуренные рамы были вставлены маленькие кусочки стекла, каждый кусочек имел восьмиугольную форму. На просторном дворе был расположен сарай для скота и птицы; овцы и коровы находились в стаде, а по двору гуляли куры. Возле дальней стены виднелся колодец с деревянной рамой, на которой был укреплён блок с перекинутой верёвкой, верёвка была привязана к ведру, стоявшему на срубе.

Виринея провела Всеволода вглубь двора. Там за сараями находилось ещё одно каменное строение — мастерская гончаров с большими окнами без рам. Возле здания виднелось несколько кум глины.

   — Эта глина идёт на посуду, — говорила Виринея, показывая на одну из них. — Обычная глина, её везде много. А для игрушек я беру в другом месте. После обжига она приобретает ярко-белый цвет и не требует побелки. Как вынешь игрушку из печи и пройдёшься по ней кистью с зелёной и красной красками, она сразу приобретает праздничный вид и радует глаз. Наши игрушки очень охотно покупают на рынке, особенно дети. Но берут и взрослые, ставят на подоконнике или на какой-нибудь подставке, чтобы украсить жилище.

   — Покажи мне какую-нибудь свою игрушку, — попросил Всеволод.

   — Пойдём на ту сторону, они сушатся на солнышке.

Они завернули за мастерскую, и его взгляду открылся ряд раскрашенных игрушек, от которых зарябило в глазах. Здесь были петушки с курочками, улочки и лебеди, овечки и козочки. Были и групповые игрушки. Вот наседка кормит своих цыплят, а вот девочка ведёт за собой упирающуюся козочку...

   — Самая моя любимая игрушка — как медведь смотрится в зеркало, — проговорила Виринея, прижимая одно из изделий к своей груди. — Я сама её придумала.

Всеволод взял игрушку в руки и стал рассматривать. Существо с гибким упругим телом сидело на задних лапах, а в передних держало зеркало. Оно мало напоминало привычного медведя, и всё же это был он, очень забавный и приятный на вид зверь.

   — Нравится? — спросила она с ревнивыми нотками в голосе.

   — Очень, — искренне ответил он. — Я бы хотел иметь такого в своей комнате.

   — В своей комнате? — удивлённо спросила она. — У тебя есть своя отдельная комната?

   — Да нет, — на мгновенье смутился он. — Просто я собирался сказать, что желал бы поставить эту игрушку в нашем доме.

   — А ты обещался показать что-то из своих изделий, — напомнила она ему.

   — Да, да, — спохватился он и вынул из кармана золотой браслет, не очень дорогой, но хорошей работы, который он купил в одном из магазинов. — Вот, дарю, носи и вспоминай меня, — и с этими словами он надел его на её руку.

У неё восхищённо раскрылись глаза, она не могла оторвать взгляда от украшения.

   — Какая изумительная вещь! — наконец произнесла она с неподдельным восторгом. — Но как ты можешь дарить мне? Ведь он так много стоит!

   — Мне он ничего не стоил, — смело врал он. — Я его сам изготовил из кусочка золота.

Виринея, вытянув перед собой руку, стала крутиться на месте, продолжая в упоении рассматривать браслет. Неизвестно, сколько бы она это делала, но тут во дворе появился парень и направился к ним.

   — Познакомься, — спохватилась Виринея, — это Борис, мой друг детства. Он гончар, но увлекается лепкой и мечтает стать скульптором.

Борис был среднего роста, жилист, с крепкими руками, это Всеволод почувствовал при пожатии. У него были чёрные, с кудрявыми завитушками волосы. Но не это привлекло его внимание. Поразили глаза Бориса, внимательные, с мягким, но настойчивым взглядом; они глядели в самую душу человека, излучая при этом какой-то чудный, магический свет.

   — И каких богов предпочитаешь изображать — греческих или римских? — спросил он его.

   — Ни тех ни других, — ответил Борис; голос низкий, басистый.

   — Как так? — озадачился Всеволод, не ожидавший такого ответа. — Тогда кого же?

   — Обыкновенных людей. Тружеников, которые нас кормят и одевают.

   — Но это не искусство! — воскликнул Всеволод удивлённо. — Предметом изображения могут быть только обитатели небес. Зачем выставлять на обозрение людей, когда я их вижу каждый день?

   — Может, и так, — произнёс Борис, и его взгляд поскучнел; он прошёл мимо Всеволода, словно это было пустое место, и тут же обратился к Виринее:

   — Покажи мне твоё новое творение.

Они отошли в сторонку. Виринея подала Борису какую-то игрушку, он стал рассматривать её, вертя в руках и что-то говоря вполголоса, видно, высказывал своё мнение и давал советы. Всеволода охватила досада и ревность: подумаешь, какой-то ремесленник, который ничему толком не учился и дальше своего города никуда не выезжал, начинает устанавливать свои правила, не желая слушать его, закончившего школу при императорском дворце, объездившего греческие города, в том числе знаменитые Афины, и повидавшего Акрополь и Парфенон, скульптуры Мирона, Праксителя, Скопаса, Лисиппа и других великих творцов, о которых он, Борис, наверно, понятия не имеет!.. И к Виринее начинает ластиться. Да ещё так открыто, нагло, будто и нет его, Всеволода, рядом. А уж он-то должен бы догадаться, что Виринея — его девушка! И если любит он её, то мог бы чуточку воздержаться, не показывать своих чувств и не лезть напрямую. Есть же правила приличия в обществе, пусть даже среди простого народа...

Такие сумбурные мысли лезли в голову Всеволода, он чувствовал, что ревнует Виринею и ничего не может поделать с собой. Эта ревность накатывалась на него волнами, мешала думать и трезво соображать. Он всё больше и больше мрачнел и замыкался в себе, ему хотелось кинуть в лицо Виринеи обидные слова и уйти.

Из дома вышла хозяйка, пригласила на ужин. Дом гончаров был большой, на две просторные комнаты. В одной из них стояли две широкие кровати, заправленные шерстяными одеялами, с пуховыми подушками, вдоль стен шли широкие лавки. В другой комнате стояли длинный стол и табуретки. За столом сидели хозяин и сыновья, трое взрослых и двое возраста шести и семи лет. Как выглядели сыновья, Всеволод не разглядел, не до этого было, его душила обида на Виринею и раздражал Борис.

Перекрестившись, принялись за еду. Ели молча. В большой глиняной чашке были пустые щи, на второе — отварная рыба с репой. Запивали взваром из пахучих растений.

   — Ну и как трудятся мастеровые Большого дворца? — спросил хозяин, когда все покончили с едой. К этому времени Всеволод знал, что его зовут Сепеосом. Пальцы рук его задубели от глины и не гнулись, лицо всё в глубоких морщинах, но глаза блестели весело и задиристо.

   — Да как сказать, — протянул Всеволод, раздумывая, как лучше ответить. Такого вопроса он ожидал и боялся. За свою жизнь он ни разу не поинтересовался, как живёт рабочий люд во дворце. Но надо было что-то отвечать, и он продолжал:

   — По-разному живут.

   — Ювелирам большие задания на день дают?

   — Да не очень.

Все смотрели на него, и Всеволод чувствовал, что будто идёт по краешку лезвия ножа. Чуть ошибётся — и всё пропало, его разоблачат и с позором выгонят, или случится что-то ещё хуже.

   — Старейшины гильдии сильно притесняют? Или всё-таки дышать дают?

   — Дают дышать, — эхом ответил он, чувствуя, что летит в тартарары.

   — Ремесленникам дворца полегче живётся, — неожиданно в разговор вмешался Борис. — У них и с поставками сырья лучше нашего налажено, да и защита крепкая. Кто против императорских чиновников попрёт?

   — А какой процент берут при ссуде? — продолжал допытываться Сепеос.

Этого Всеволод не знал. Какая там ссуда? Будучи родственником императора, он никогда не чувствовал недостатка в средствах и ни разу не обращался к ростовщикам.

   — Да когда как, — пытался вывернуться он.

   — Ссуду им дают на тех же условиях, как и нам, — снова вмешался Борис. — Под семь процентов.

   — Э-э-э нет, не скажи! — загорячился Сепеос. — Я попытался взять на днях на расширение дела, так с меня ростовщик все двенадцать запросил! Где ты взял эти семь процентов! Под саму планку, какую Юстиниан установил, требуют. А ты говоришь!

   — Мне дали под семь, — упорствовал Борис.

   — И всё равно несправедливо! С дворян берут только четыре процента, а с нас не только семь, но все двенадцать! Да пусть бы и семь, всё равно много!

   — Но и купцов не щадят, — возражал ему Борис. — С них тоже крепко дерут.