Лед - Лалин Полл

– Ты знаешь? – Он уставился на бывшую жену. – Откуда? Я только что узнал.

– Руфь позвонила мне. – Она отошла, пропуская его в дом. – Прямо на рассвете. – Она едва заметно улыбнулась.

– Руфь Мотт?

– Ей первой сообщили.

Запах дома обескуражил Шона. Старые дубовые полы и лестница, пчелиный воск для полировки – разорительная традиция. Он заметил вазу с оранжевыми розами на столе.

– Ты срезала «виски-мак»?

Они всегда оставляли их цвести на дорожке, чтобы гости наслаждались ароматом.

– Чтобы дождь не побил. Кто-то позвонил ей из Шпицбергена: Том, очевидно, указал ее как ближайшую родственницу. Но ты и так это знал.

Шон коснулся бутона розы, и лепестки упали на стол.

– Я не помню в деталях все, что тогда происходило, – сказал он.

– А я помню… Они ведь виделись, не так ли? В тот последний раз.

– Да, но я не сознавал, что она была официально… ближайшей родственницей.

Шону не понравилась мысль о том, как Руфь Мотт могла воспринять тот последний вечер. Но Гейл могла узнать об этом лишь от нее, поскольку в то время их развод шел полным ходом и они общались только через адвокатов. Он посмотрел на лестницу. Кто-то еще был дома, он чувствовал это.

– Чья эта серебряная машина?

– Этот цвет называется минеральный белый. И она моя.

– Ты говорила, что хочешь оставить «сааб» навсегда.

– Если бы он был на ходу, я бы оставила. Но он не на ходу. А эта новая, похоже, подключена к спутнику, так что за мной следят из космоса, не спрашивая моего желания, так и будет, если я не засяду за компьютер на несколько часов и не придумаю, как это отключить. У нее встроенная…

Она не договорила, поняв, что он не слушает. Его внимание привлекли изменения в его старом доме, которые он ощущал, но не мог определить. Он уставился на срезанные розы, потом отвел взгляд. Это уже было не важно.

– Рад, что у тебя теперь хорошая машина.

– Я консультировалась.

Она перевесила картины. И на столе появилась новая лампа. Том был мертв, вот почему Шон приехал сюда. Чтобы Гейл смогла выразить его скорбь. Но она с этим не справлялась.

– Вы с Руфью тогда помирились?

– Надеюсь, да. Я… я была несправедлива к ней.

– Ей не следовало вмешиваться.

– Она знает. А мне следовало прислушаться.

Встревоженный ее дрожащим голосом, он прошел на кухню. Ему невольно захотелось снять куртку и сбросить сумку. Он взглянул на скамью. Раньше тут лежала стопка газет, на которой любил спать их большой полосатый кот.

– Где Гарольд? – Он огляделся и позвал его.

– Он тоже умер. В прошлом году. Чай? Кофе? – Гейл налила в чайник воду, она стояла спиной к Шону.

– Ты мне не говорила. – Он против воли изучал все вокруг. Казалось, каждая вещь, которую он узнавал, смотрела на него с укором. – Этот дом не слишком велик для тебя одной?

Гейл обернулась:

– Шон, зачем ты приехал? Ты ведь мог позвонить.

– Это же мне сказала Мартина.

– Ах, какая она рассудительная.

– Ты как будто даже не расстроена из-за Тома. Ты и правда не расстроена? Могла бы позвонить… – Он замолчал. Разумеется, она была расстроена.

– Да, это шок и да, я расстроена, но я больше никогда не звоню тебе, если только это не касается Рози. Я полагала, ты это знаешь. – Она говорила спокойно. – Итак, будут похороны. Что еще? Ты получил наконец свое рыцарство?

– Еще нет, но получу. – Шон был сбит с толку. Прежде Гейл не была такой. Она была мягкой.

– За твои заслуги в области британского бизнеса. В пику моему отцу.

– Будем надеяться. – Шон отвел взгляд – он словно видел призрачные тени всех вечеринок и ужинов, знакомых тарелок, с которых когда-то ел, буфетов, куда они были убраны. Пучков трав, подвешенных под потолком. – Дорожка, – сказал он внезапно. – Она в ужасном состоянии. Хочешь, я позвоню? Ты до нее никогда не доберешься, чем дальше, тем она будет становиться хуже. Мне это не трудно. – Он уже жалел, что сказал это. Ему хотелось, чтобы она отказалась.

– Я знаю, что ты повелитель вселенной и все такое…

– Это банкиры – повелители, а я никогда не был банкиром…

– На случай, если ты не заметил: дождь льет не переставая уже месяц.

– В Лондоне не было ни капли.

– Мне все равно, что там делается в Лондоне. Нельзя приводить в порядок размытую дорогу, нужно дождаться, пока она высохнет. Все уже подготовлено. Но спасибо, что напомнил.

– Значит, у тебя все в порядке? Ты не в глубокой депрессии?

– Жаль огорчать тебя, но я в полном порядке. – Она вытерла глаза и отвернулась от него.

– Это Шон?

Его дочь Рози возникла из-за кухонной двери. На ней была длинная футболка с надписью «ЗАХВАТИ»[7], медово-русые волосы были скручены в уродские дреды. Уши сплошь в пирсинге, и Шон с тревогой заметил новую этническую татуировку выше локтя.

– Рози, – простонал он, – что ты с собой сделала?

– Выросла без тебя? Почему мама плачет? Шон, зачем ты вообще здесь? – Рози обняла мать и метнула на него злобный взгляд.

– Все в порядке, – сказала Гейл. – Правда. Мы просто беседуем.

– И мне не нравится, что ты меня так называешь, – заявил он. – Я все-таки твой отец.

– Ага, да пошел ты. Отец – это вроде бы тот, кому ты можешь доверять, кто дает слово и держит его, кто не подводит тебя и не врет снова и снова, если обещал что-то не делать. Мама плачет каждый день, если хочешь знать.

– О, ради бога, я вовсе не…

– Боже мой! Ну почему все всё время врут?

– Когда-нибудь, Рози, ты сумеешь понять, что мир не всегда бывает черным и…

– …белым, – договорила она за него. – Я знаю. Он становится серым, и в сером, Рози, такие люди, как я, делают деньги, и врут другим, и – словом, поганят жизнь другим людям. В сером. Я это усвоила, Шон.

– Она не знает, – сказала Гейл тихо.

– Чего не знаю? О, ты заделал ей ребеночка? Ну, я в этом участвовать никак не собираюсь.

– Нет, я не поэтому приехал, и я не знал, что ты здесь, я думал, сейчас сессия. Я приехал сказать твоей маме, что нашли тело Тома. Лично приехал, Рози, не для того, чтобы ты меня оскорбляла, а чтобы как-то смягчить удар. Только она уже знала.

Рози, ошарашенная, уставилась на мать.

– Руфь звонила утром. – Гейл обняла дочь одной рукой. – Я все тебе расскажу. – Она посмотрела на Шона через плечо дочери. – Спасибо, что приехал. Я тебе признательна.

Он растерянно смотрел на свою плачущую дочь и чужую женщину, когда-то бывшую его женой. Его выталкивали из его же дома. Бывшего дома.

– Рози, – произнес он мягко, – если ты когда-нибудь захочешь увидеть меня…

– С чего бы мне этого захотеть? – Она не смотрела на него.

– Ты моя дочь, и я люблю тебя.

– Не дождешься. – Она вывернулась из-под руки матери и с заплаканным лицом побежала наверх.

«Ванквиш» мигнул ему в знак приветствия. Шон осторожно вел машину по ухабистой, залитой водой дорожке от дома, а потом еще долго ехал по прямой односторонней магистрали. Оцепенение от известия о смерти Тома определенно прошло, столкновение же с бывшей женой и дочерью вселило в него чувство щемящей досады. Он ведь хотел утешить их…

Короткий резкий сигнал машины, шедшей ему навстречу, вернул его внимание к узкой дороге – это был обшарпанный красный «лендровер», тянувший за собой прицеп. В окне Шон увидел мужчину и женщину в одинаковых куртках и узнал старых друзей – Джеймса и Эмму Горинг. Ладно, он справится с этим. Шон только что миновал разъезд, так что помахал им и дал задний ход, стряхивая хандру и готовясь к дружескому общению. Скелеты прошлого вновь обрастали плотью. Он им расскажет, что случилось.

Джеймс и Эмма – Шон не мог вспомнить, как звали их детей, – десять с лишним лет они ходили в гости друг к другу, заказывали выпивку на всех в кафе, появлялись вместе на вечеринках, встречали Новый год – в общем, делали все то, из чего складывается дружба. У него посветлело на душе, когда он заметил их, но они будто не узнали его. Джеймс только поднял большой палец в знак признательности и наверняка проехал бы мимо, если бы Шон его не окликнул.

Тогда Джеймс снова взглянул на него, словно увидел впервые.

– Шон, – сказал он.

Эмма опустила телефон, которым была занята, и тоже «официально» узнала его, приветливо улыбаясь.

Не выключая двигателей, они с энтузиазмом обменялись замечаниями о погоде и состоянии дорог, и Шон рассказал им о пылевой буре, о которой они узнали из теленовостей, но не заметили здесь – вот же повезло им с микроклиматом. А затем повисло неловкое молчание.

Шон понимал, что они хотят отправиться дальше. Он злился, но продолжал говорить о чем попало: о виноградниках, о хозяйстве, – и понимал при этом, что они не собирались останавливаться, сделав вид, будто не узнали его. Они дружили семьями, а теперь он был сам по себе. Шон указал на их прицеп, в котором под брезентом угадывались очертания больших колонок.

– Ну, конечно! – воскликнул он. – Ваш прием в честь солнцестояния – надо надеяться, солнышко выглянет!