Манекены - жизнь в стеклах витрин - Сергей Кузнецов

ПАВЕЛ. Да не бегал я, говорю же, не бегал. Я в школе был.

ЕКАТЕРИНА. Значит, она в школе работает? Тоже училка, да? Какая я дура наивная, что не догадалась об этом раньше!

ПАВЕЛ. Ну тише! Тише! Смотри, народ уже дорогу перекрыл!

ЕКАТЕРИНА. Ты мне рот-то не закрывай!

ПАВЕЛ. Да ты посмотри, они же все на пленку снимают, как ты кричишь, как руками машешь! Размахалась тут, точно птица, сейчас взлетишь! Возьми хоть пылесос свой для вида, что ли, а то ведь совсем позор!..

ЕКАТЕРИНА. ( Берет пылесос.) Ой, правда, чего это я? Забылась совсем. Рэмблю тут. А все из-за кого? Из-за тебя! О дочери своей ты не думаешь. Тебе бы только жрать и швориться. А она третий год подряд в одной и той же курточке ходит...

ПАВЕЛ. Ну не могу я уже здесь находиться, базар твой слушать. Твоим голосом бы "Майна!" и "Вира!" на стройке орать. Сейчас бы дома были, я бы ушел, наверно, в школу - парты там красить надо...

ЕКАТЕРИНА. ( Включает пылесос и угрожающе приближается к мужу.) Школа? Опять школа!?

ПАВЕЛ. Ну ты уже совсем... Убери! Выключи! Ну ты что? Совсем уже сдвинулась. ( Одевает спортивный костюм. Садится на диван. Включает телевизор.)

ЕКАТЕРИНА. Опять двадцать пять...

ГОЛОС РЕПОРТЕРА. Сегодня обнаружились новые факты биографии сладкой парочки из витрины мебельного магазина фирмы "Евро-люкс" в городе Коптиловске. ( ЕКАТЕРИНА бросает пылесос и встает перед телевизором.) Павел и Екатерина, как уже сообщалось ранее, находятся в браке пять лет и имеют семилетнего сына Антошу. На улице Ленина, где находится салон мебельной фирмы, на витрине которого живут наши герои, уже был повод для ссоры между супругами - позавчера прямо в стекло неожиданно для постоянно стоящих здесь зрителей начала стучать Юлия Мордяльникова, студентка мединститута. Первоначальная версия журналистов, состоявшая в том, что это был акт отчаяния любовницы Павла, увы, не подтвердилась. Сегодня выяснилось, что Юлия уже несколько лет состоит на учете у психиатров. Однако, успокаиваться рано. В корпункт нашего телеканала обратился Михаил Голодранцев, недавний выпускник Цурюпинской академии, с просьбой передать привет своей давней знакомой Екатерине, жене учителя средней школы Павла, ныне сидящей с ним в витрине. На наш вопрос "Какие отношения связывают вас с Екатериной?" Михаил ответил односложно: "Большие и толстые", что дало нам основание предположить, что Михаил состоял в интимных отношениях с Екатериной. Весьма вероятно, что Павел так до сих пор и не знает об этом. Но рано или поздно он узнает, и тогда голливудская сказка может превратиться в фарс... Журналист Кузьма Горлопанов - специально для "Местечковых новостей" - из Коптиловска...

ПАВЕЛ выключает телевизор и смотрит на ЕКАТЕРИНУ.

ЕКАТЕРИНА. Это неправда, Павел, неправда! Они просто хотят меня оклеветать. Ты же сам говорил, они ищут скандала...

ПАВЕЛ. А на меня-то гнала! А сама-то, а сама... Ладно бы с кем, а то с каким-то Голодранцевым... Эх, ты! Я подаю на развод! ( Ходит по витрине.)

ЕКАТЕРИНА. Как? А мебель? А гарнитур?

ПАВЕЛ. Ничто уже не имеет значения. Все кончено. Я выхожу.

ЕКАТЕРИНА. ( Хватает его за руку.) Павел, Павел, я тебе все объясню! Только, пожалуйста, останься! Я тебя люблю. А ты? Ты меня любишь?

Они смотрят друг на друга.

ПАВЕЛ. "Привычка свыше нам дана - замена счастию она..."

ЕКАТЕРИНА. Как это понимать?

ПАВЕЛ. Потом объясню... Ну, в-общем, считай, я тебя тоже...

ЕКАТЕРИНА. Чего - тоже? Скажи полностью!

ПАВЕЛ. ( смущенно ) Я тебя люблю! ( Они целуются.)

ВТОРАЯ СЦЕНА. ( ДЕНЬ ТРИНАДЦАТЫЙ )

Позднее утро. ПАВЕЛ все еще лежит в постели, а ЕКАТЕРИНА в розовом пеньюаре приносит ему кофе на аккуратном подносе. Однако, похоже, ПАВЛА не очень-то радует этот западный хайлайф. Он хмурится и, видимо, до сих пор не может придти в себя.

ЕКАТЕРИНА. Пей кофе, а то остынет!..

ПАВЕЛ. Мне сегодня снился какой-то дурацкий сон. Представляешь, я видел нашего Антошку. Он шел прямо по улице Ленина, ну там, где она пересекается с улицей Николая Второго... На ногах у него были красненькие ботиночки, помнишь, те, которые мы купили ему полтора месяца назад... Он шел медленно... Еле-еле переставлял ноги... Я сначала подумал: "Почему он идет так медленно? Может, случилось чего?" Поднял глаза. Увидел его светлые волосики, взъерошенные ветром. И... О, ужас! Между его красненькими ботиночками и светлыми волосиками ничего не было, вернее, была лишь какая-то доска с приклеенным на нее плакатом. А на этом плакате, ты не поверишь, была реклама противозачаточных средств, тех самых, которые ты принимаешь, в упаковке золотистого цвета... Я бы не знал, если бы не видел... Представляешь, он был как этот... человек-бутерброд или, я не знаю, человек-сэндвич в странах Дикого Запада! Наш маленький мальчик! Он нес рекламные плакаты - и спереди, и сзади... В самом центре! На улице Ленина! Противозачаточные средства! Ты представляешь? Нет, ты представляешь?

ЕКАТЕРИНА. Кошмар какой!

ПАВЕЛ. Я ночью кричал?

ЕКАТЕРИНА. Нет. Не помню. Мне самой снились кошмары.

ПАВЕЛ. Я хотел закричать ей: "Стой!" Я закричал ему: "Стой!" Я проснулся, мне показалось, я кричал во сне. А что, если люди слышали, что я кричал во сне?..

ЕКАТЕРИНА. И что? Что будет? Успокойся!

ПАВЕЛ. Они же возьмут и поставят меня на учет, как эту... Мордяльникову. Я не хочу... Если бы я сюда не попал, я бы все-еще жил, как и прежде, но теперь...нет! Я сам согласился сесть под это увеличительное стекло, сам!

ЕКАТЕРИНА. Да нет, что ты, как маленький? Успокойся, Паша! И кофе пей! Остывает же!

ПАВЕЛ. Катя, тебе не кажется, что мы ожившие манекены, нет? А мне кажется... Стояли мы себе, стояли в застывших позах, и вдруг кому-то понадобилось вдохнуть в нас жизнь... Только ничего-то путного из этого не вышло...Потому что задвигаться-то мы задвигались, а вот внутри все осталось мертво... Манекены, они и есть манекены... ( ЕКАТЕРИНА молчит.) Катя, как мы будем жить дальше, когда выйдем отсюда, из этой клетки стеклянной?

ЕКАТЕРИНА. Как-как? Точно так же, как и раньше... Ты будешь в школку свою ходить, а я по магазинам бегать, искать, где что дешевле... Шопинг, я прочитала где-то, это же тоже, как наркомания...

ПАВЕЛ. Катя, ведь я же учитель! Как я буду в глаза смотреть детям своим? Имею ли я право после всего этого снова работать в школе? Как я буду рассказывать им о жизни писателей, об их героях, когда сам в витрине сидел? Ведь многие же такие муки вытерпели и лишения, а себя не потеряли, а мы... а я...

ЕКАТЕРИНА. Да ведь уже давно обсудили мы с тобой это! Зачем же снова к вопросу-то возвращаться этому? Пей лучше кофе! Остыл уже совсем!

ПАВЕЛ. Да не могу я так - как на Западе! Тошнит меня от всего этого... Не хочу! ( Опрокидывает поднос с кофе прямо на диван и тут же выпрыгивает из-под одеяла.)

ЕКАТЕРИНА. Ты что делаешь-то? Что делаешь? Ведь пятна же будут!? Ты не понимаешь?

ПАВЕЛ. Я не могу здесь больше! Не могу! ( Начинает ходить из одного угла в другой, сложив руки за спиной.)Я тебе не рассказывал? Когда я служил в армии, меня таскали в линейный отдел - были такие ячейки КГБ в войсках. Не рассказывал? Так вот, там я провел часа три-четыре, но мне показалось, я пробыл там несколько лет. По крайней мере, я вышел оттуда совсем другим человеком. Именно после этого, знаешь, у меня на правом виске появилась седина. Там я понял, что они знают обо мне практически все. Кто мои друзья, кто мои подруги, кому я пишу письма, кому что говорю по телефону... На каждого, на каждого там заведено целое дело... Добрый дядечка-майор предложил мне дорогие сигареты - знаешь, как это подкупает, когда ты прослужил всего лишь полгода? - и начал задушевный разговор. Рассказал мне, куда я писал письма и что говорил, как отзывались обо мне учителя. Там были такие характеристики, каждая из которых могла стать мне тогда могильной плитой. Например, была такая: "На уроках истории у нас с Павлом часто возникали споры, в которых он подвергал сомнению основы марксизма-ленинизма..." Представляешь, какая? Уже после армии я пришел к этой историчке - она уже работала директором школы посмотрел ей в глаза и спросил: "Вы меня помните?" Она затряслась в истерике. Значит, помнила, гадина. Ну а в армии... В конце того разговора я написал под диктовку объяснительную, в которой покаялся в грехах, которых не имел, и обещал не делать этого впредь, а именно: не писать писем за границу, не водить знакомства с иностранцами, не допускать вольных высказываний в адрес членов правительства. Когда я оттуда вышел, я два дня не мог придти в себя. У меня было такое ощущение, как у Штирлица, который, знаешь, под колпаком гестапо Мюллера. Мне казалось, что за мной следят сотни, тысячи, миллионы глаз... И даже когда я ходил писать в туалет, и после этого мыл руки, я думал: "Что скажу я, если меня будут допрашивать в КГБ и спросят "Зачем я это делаю?"" И я тогда мысленно отвечал им: "Мою, чтобы убить вредных бактерий, чтобы и дальше оставаться живым и здоровым..." Понимаешь, чтобы и дальше оставаться живым и здоровым?.. Зачем?