Антуан де Сент-Экзюпери. Небесная птица с земной судьбой - Куртис Кейт

В расположившемся на небольшом холме с видом на широкую долину с клеверными пастбищами и пшеничными полями селении Сен-Морис-де-Реманс сейчас появилось электричество, асфальтовое шоссе и несколько четырехугольных зданий с водопроводом, но во всем остальном оно мало изменилось за минувшие годы. Старые черепичные крыши с огромными карнизами, нависающими над землей, связывают архитектуру этого селения с Савойей, расположенной на востоке, а под раскидистым каштаном на площади – неправильной формы пространстве земли между платанами с пятнистой корой – местные жители все еще собираются, чтобы поиграть в шары, как в любой другой деревне Прованса. От площади, прямо за рестораном гостиницы, которая оказалась не в состоянии удостоиться ни значка «вилка», ни даже «кровать» в путеводителе Мишлена, начинается дорога, ведущая к юго-западной окраине деревни, где в обрамлении сараев и прочих сельскохозяйственных построек находится вход в частные владения. Здесь Антуан провел самые счастливые месяцы своей юности.

Направо от ворот, когда вы входите в передний двор, еще можно увидеть каретный двор с высокой крышей. Но крошечного шале, когда-то расположенного налево от ворот, которое Жан де Сент-Экзюпери превратил в свой офис и которое его вдова Мари позже использовала как студию для своих картин, уже не существует. Нет и веранды у входа, где графиня Трико любила наслаждаться послеполуденным солнцем и чудесной картиной, открывавшейся за воротами на долину, и видневшимися вдали горными хребтами Шаламонт и Бублань. С этой стороны дом, с его сероватыми стенами и довольно нескладной шиферной крышей, смотрится более внушительно, чем если бы архитектор развернул его спиной к дороге. На самом же деле эта часть дома была достроена уже в XIX столетии к сложившемуся ансамблю. Из сада или со стороны парка можно увидеть, как удачно оттеняет она изящную симметрию особняка времен Людовика XVI.

Украшенная изогнутым порталом по центру, чтобы сломать прямую линию плоских и широких крыш и двух террасных крыльев в палладианском стиле, вошедшем в моду во Франции XVIII столетия, эта более старинная часть была первоначально построена, чтобы обеспечить подходящее жилье для второго сына. Ибо основное родовое имение семьи Трико расположено на четыре мили вверх по долине, в Амберье. Оно было и остается более значительным и величественным зданием, с солидным каменным балконом во всю длину фасада. На первом этаже – не меньше тринадцати окон, угрюмо взирающих с увитой плющом стены. И вид из того здания куда более захватывающий, ибо шато в Амберье расположено на холме, сторожащем вход в скалистые ущелья, простирающиеся в восточном направлении к Кюлозу, озеру Бурже и Эксле-Бен. В XIX столетии обеспокоенное, подобно многим другим благородным семействам, революционными переворотами, которые могли положить конец старому режиму, графское семейство Трико было вынуждено отказаться от особняка, построенного в Сен-Морисе, на долгие годы. Но во время Второй империи они восстановили большую часть древнего богатства, и им удалось заново обрести дом незадолго до смерти графа Леопольда в 1885 году. Заядлый путешественник, граф часто отсутствовал целыми месяцами, в то время как его жена, графиня, нигде и никогда не чувствовала себя счастливее, нежели в родных стенах. Будучи гостеприимной хозяйкой и обожая царствовать в обители, полной домочадцев, она сделала Сен-Морис вторым домом для своей крестницы и внучатой племянницы намного раньше, чем та сочеталась браком с отцом Антуана.

Пройдя с веранды сквозь стеклянные двери в освещенный холл, вы начинаете ощущать незатейливое обаяние этого дома.

С раннего утра прогретый проникающим во все уголки солнцем, заливающим черно-белый мраморный пол через французское окно в дальнем конце, дом жарким летом после полудня постепенно остывал, по мере того как солнце клонилось к закату. С сумерками он, как правило, погружался во всепоглощающую тьму, нарушаемую лишь мерцающей керосиновой лампой, и это было одновременно и таинственно, и немного страшно. Но все же дети, с тем возбужденным желанием ощутить себя взрослыми (тайное вожделение юности), оставались сидеть после обеда в кожаных креслах или на дубовых сундуках, слушая своих дядюшек, беседующих о мире, казавшемся им более обширным, так как оставался для них неизвестным. Прохладная прихожая входила в число владений детей с гораздо большим правом, чем гостиная, куда их допускали только во время еды или званых вечеров и куда взрослые удалялись для игры в бридж, в то время как малышей отсылали наверх спать. Четыре дубовых сундука, тщательно натертых пчелиным воском, каждый высотой в два фута и длиной в три ярда, выставленные вдоль стен, по своей высоте были самым подходящим местом для сидения, и еще их использовали для хранения игрушек, а также множества нот и книг. Некоторые из этих игрушек делали сами дети, и иногда это приводило к довольно неожиданным последствиям для их компании. Например, однажды дети открыли сундук и в ужасе отшатнулись при виде вырезанных из картофеля кукольных лиц, на которых выросли светящиеся в темноте побеги.

Мебель в Сен-Морисе не относилась, если можно так выразиться, к какому-то определенному стилю и совершенно не соответствовала сомнительным вкусам той эпохи. Но это – тот факт, который ребенок мог бы осознать намного позже. В глазах молодого Антуана расположенная налево от прихожей гостиная с потолком, составленным из резных квадратов из древесины грецкого ореха, и массивным итальянским буфетом была наполнена готической таинственностью.

В другом конце вестибюля, у каменной лестницы, ведущей на верхние этажи, размещались три комнаты первого этажа, занимаемые Мари де Сент-Экзюпери и двумя ее старшими дочерьми. Справа небольшой коридор вел в салон, и его закрытые ставнями окна также выходили в парк. За ним находилась библиотека, а далее – бильярдная. Темный коридор, куда можно было попасть через небольшую дверь, сделанную в резной до самого потолка дубовой панели, прямо посередине вестибюля, вел к малому салону, «странноприимной комнате», ризнице и, наконец, к часовне, тройное окно которой венчалось крошечным тимпаном, представляющим собой двух ангелов, держащих маленького ребенка над точной копией шато, и надписи: «Earnos et Nos» («Позвольте нам также идти»). Ведь здесь, как и в большинстве других французских семейств того времени (особенно в сельской местности), вечерняя молитва после обеда была частью ежедневного ритуала. В то время как слуги входили в часовню со двора, личная горничная графини обычно посылала свою маленькую внучку в салон, чтобы объявить: «Госпожа графиня, настало время молитвы». С подсвечником в руке, графиня возглавляла процессию в часовню, где она одна имела право на подушку, подарок приюта, который она поддерживала в Лионе, в то время как остальной части компании приходилось довольствоваться малым, и они молились на жестких скамьях из дуба или деревянных стульях. Некоторые молитвы произносились на латыни, и величественная престарелая дама полностью, абсолютно спокойно, игнорировала при этом грамматику и лексику. Пение графини, зачастую откровенно фальшивое, также было источником тщательно скрываемого веселья молодежи. Дети всегда остаются детьми, и они получали от молитв удовольствие, но наибольший восторг вызывали у них попытки подслушать ее исповедь.