Принцесса лилий - Юлия Галанина

— Но почему же его нельзя осудить, как того же Жиля де Ре? — прошептала Жанна, которой после жизнерадостного рассказа герцогини Анны ярко представилось, что она жена Синей Бороды и висит, подвешенная за волосы, в его черной комнате, липкой от крови.

— Синяя Борода не был внуком короля, — мудро сказала маленькая герцогиня. — Не бойтесь, вы же под моей защитой.

«Под защитой четырнадцатилетней сироты, которую саму выдают замуж, как военный трофей…» — горько подумала Жанна.

Но герцогиня Анна продолжила очень уверенно:

— Вашего супруга надо укрыть. Завтрашний визит отменяется. Не бойтесь, здесь, при нашем дворе, виконт не посмеет вас обидеть, хотя, конечно, будет пугать. Ступайте.

Жанна вернулась в Аквитанский отель в глубокой задумчивости.

Она не знала, сказать ли Жерару, что виконт появился, или скрыть.

Пока она раздумывала, разбирая с помощью Аньес прическу, переодеваясь в домашнее платье, наступил серый осенний вечер, а за ним и глухая ноябрьская ночь.

Жерар был занят: Большой Пьер знакомил молодого хозяина с домом. Жанна была этому рада — она боялась даже произнести имя виконта в Аквитанском отеле.

Она сказала себе, что обязательно все расскажет Жерару — завтра. А пока лишь нашла их обоих в конюшне и попросила Большого Пьера усилить караулы, сказав, что в городе тревожно: война еще не для всех закончилась.

Ужин опять сделали общий, как в старое доброе время, когда обитатели замка собирались в большой зале и пировали от мала до велика. (Жанна читала, что именно так оно и было.) Самым большим был зал, где проходила та самая «бордоская вечеринка».

Жанна сидела с Жераром и Большим Пьером за столом на возвышении, радовалась шуму и веселью, но в одно мгновение поняла, что у нее сами собой слипаются веки. День выдался нелегким, и хотелось спать. Мужчины о чем-то горячо спорили, а она, прихватив свечу и сделав знак Аньес следовать за собой, покинула зал. (Градус веселья после ее ухода, конечно же, сразу повысился.)

Надо было отдать свечу Аньес, но Жанна в задумчивости несла ее сама, так и мучаясь в душе вопросом: говорить или не говорить Жерару о хозяине Шатолу. Мягкий, теплый, расплывчатый круг света выхватывал из темноты плиты пола, стены, окна в глубоких нишах. Отражался в стеклышках частых переплетов.

Аньес шла позади, боясь чем-либо побеспокоить госпожу.

Жанна придерживала правой рукой подол мягкого бархатного платья, на темном, растворяющем в себе свет бархате белое полотно рукава сорочки смотрелось особенно ослепительно. Завтра — новый тревожный день… И нельзя выглядеть ни испуганной, ни усталой…

Свеча озарила еще один фрагмент коридора, до спальни осталось несколько шагов.

Блеснули стеклышки очередного окна, за которым разлилась темная ночь, осенняя, непроглядная… На широком подоконнике стоял и радостно улыбался Жанне разукрашенный странными узорами черный череп.

Ужас перехватил Жанне горло, она не могла ни вдохнуть, ни выдохнуть, так и стояла с полуоткрытым ртом, глазея на череп.

Черный череп в ответ глазел на нее: глазные впадины, носовая дыра были обведены толстой золотисто-зеленой линией. Зеленый отсвет был таким же, каким светят полуночные кладбищенские огоньки. Этой же странной краской было расписано темя черепа, странные узоры и знаки сходились на нем.

Череп скалился светящимися обломками зубов и всем своим видом говорил Жанне: «Я все про тебя знаю, ты водишься со злыми колдуньями, моя золотоволосая девочка, моя чистая фея…» И пахло от него преисподней.

Аньес не сразу поняла, в чем дело, но когда выглянула из-за спины госпожи, увидела черный узорчатый череп, то завизжала так отчаянно, что услышали даже караульные на улице.

Под ее визг Жанна потеряла сознание и рухнула на пол. Свеча погасла. Наступила темнота.

В этой темноте в отель ворвался холодный осенний ветер, скользнул по лежащей Жанне, по севшей в изнеможении на пол Аньес.

Когда к ним прибежали с факелами Жерар, Большой Пьер, Ришар и все остальные, подоконник был чист и девственно бел, никакого черного черепа на нем не было. Лишь сквозила неплотно закрытая створка и тревожный факельный свет дробился в мелких свинцовых переплетах окна.

— Он вернулся, — исступленно шептала Жанна Жерару, который держал ее в своих объятиях, сидя на кровати. — Он все знает. Он от нас не отвяжется. Он сведет меня в могилу.

— Мы справимся, — уверял ее Жерар. — Не бойся, любовь моя, мы справимся.

— Он дьявол, он исчадие ада.

— Он — больной, жалкий человек, — возражал Жерар.

— Этот больной переживет нас с тобой, а тебя, здорового, отправит на плаху, — страх за Жерара вспыхнул в Жанне с новой силой.

— Зато свое сердце ты отдала мне, а не ему, — напоминал Жерар. — Мне теперь и плаха не страшна.

— Мне страшно! — возмутилась Жанна. — Я ему тебя не отдам.

— Давай ложиться спать, — воззвал к доводам рассудка Жерар. — Мы в безопасности, кругом охрана. Да, Саид?

— Это точно, — с непередаваемым акцентом отозвался из-за плотного кроватного полога Саид. — Аллах свидетель!

Саид и Ахмед сторожили окно, Махмуд и Али — дверь.

Парчовый кроватный полог был плотно задернут, не мешая Жанне и Жерару чувствовать себя в полном одиночестве.

Далеко не сразу, долгими поцелуями и крепкими объятиями Жерару все-таки удалось усыпить Жанну. В любой другой день эти меры привели бы к совершенно обратному результату и прогнали бы самый крепкий сон.

Утром в Аквитанский отель не пришла кухарка Филиппа.

После известия о пропаже кухарки Жанна дала себе слово не дергаться, какие бы неприятности ни обрушились. Хотя бы потому, что надо беречь силы — все только начинается. Она решила быть твердой, спокойной, хозяйственной. Заниматься делами своего отеля, быть внимательной к людям, посвятить себя служению другим (хотя бы до отъезда к герцогскому двору).

Из всех людей, о которых можно было бы позаботиться прямо сейчас, не откладывая дела в долгий ящик, поблизости оказалась только Аньес.

Впервые после возвращения домой Жанна пригляделась к своей камеристке и заметила:

— Странно, не могу понять, в чем дело, но мне кажется, ты изменилась.

Аньес посмотрела на госпожу с легким недоумением.

— Ты какая-то другая стала, — продолжала гнуть свою линию Жанна. — Раньше была совсем девочкой, а теперь, даже не знаю, остепенилась, что ли…

— Через девять месяцев после вашего отъезда я родила Ришару сыночка, — просто объяснила Аньес.