Оковы небесного сияния - Гордей Дмитриевич Кузьмин

позже с явным интересом спросила: – Ты живой?! Но как же ты здесь оказался, Витя… – она встала, открыв обзор для полностью цельной руки, обросшей кожей. – Как ты оказался в этом мире мертвых?

– Как вы сделали это?! – начал восклицать юноша, не верующий своим глазам, осматривая руку.

Девушка ничего не ответила. Лишь указала рукой на зеркало, в котором не было её отражения. Но после всё-таки она заговорит и скажет: – Ты прав, Виктор, я не человек. – сказала она. – Твоя рука должна была окостенеть, но ты… не мертвец, ты живой там, на земле. Линия твоей жизни продолжается. Ты спустился в мир смерти, но зачем?

Виктор протянулся к рубахе, вынул кулон, посмотрел на фотографию, что обрела цвет, посмотрел на голубые глаза девы, что с неимоверной любовь смотрит прямо в его очи.

– Её не существует в твоём мире?.. – спросила девушка, поднося руку к руке Виктора. – Ты здесь, чтобы найти её?..

– Да. – утвердил он, поцеловав кулон, а после убрав его обратно, убрал его к сердцу.

– Ты великий человек, Виктор. Над тобой не властна, ни жизнь, ни смерть. Ты не боишься пути этого… Ради любви, ты готов распрощаться с жизнью, готов пуститься в бесконечные просторы мира мертвецов. – она поднесла руку к его лбу. – Я благословляю тебя, юноша. Ты найдешь её, даю свою клятву. А сейчас отправляйся спать. Тебе предстоит сложный путь.

Виктор оглянулся вокруг – девушка пропала, а солнце начало спускаться за горизонт. Всё осталось, как и было, лишь на столе лежала серебряные карманные часы. Он протянулся к ним, открыл и увидел её… свою возлюбленную, только уже другую фотографию. Фотографию, на которой они целуются на фоне падающего снега. Слезы потекли по его щекам. Повеял теплый ветер из окна, а голове образовался туман. Очень клонило в сон. Безумно хотелось раствориться под теплом одеяла. Хотелось раствориться в объятиях той, за которой он следует, которую он ищет.

Он лежал, растворяясь во тьме, смотря на тёмный потолок, думая о чём–то, потихоньку засыпая. Но вдруг почувствовал он руку чью–то на своей груди. Он бросил взор на руку, а позже налево, где лежала она… Беловолосая девушка с голубыми, как море, как самое чистое и прелестное небо, как лучезарные бриз росы по утру, глазами, лежала на плече, немного притаившись во тьме, но было видно её, как видно солнце даже в самой кромешной тьме, видно её было так, как небесный луч в потемках этого ужасного мира, мира, где нет смысла, где нет ничего, и ничего не имеет смысла, кроме одной и единственной. Она носит название любовь, но любовь настоящая, неподдельная, та, о которой мечтают все, но та, которая всем недостижима.

И любовь так приятно молвила, таким голоском, что сводит с ума, что заставлять утопать в ней полностью. Но ты окунаешься в любовь по своему желанию, ты окунаешься не потому, что зависим, а потому что любишь безмерно. – Знаешь, солнышко, я думала сегодня и поняла, что мы навсегда останемся вместе.

– Почему ты об этом думала? – как сахар, что размешивает ложка, как сок чистого фрукта, что смешивается с водой, как человек, что смешивается с любовью отвечал он.

– Я не хочу терять тебя никогда… Я плакала сегодня, когда ты ушёл. Я почему–то боялась, что ты не вернёшься ко мне… – и трепет был в этих словах, страшный трепет, что слышен был без взора на лицо, что слышен был не голосу благодаря, а тому перебору фибр из души, что сопряжены с другой душою, что рядом лежит, что обнимает, не желая отпускать. Не желая никогда отпускать.

– Глупышка ты моя. Никогда и никуда я не уйду от тебя, Лиза. – он испугался, ибо перепутал имя, он провел своей рукой по её голове, он провел рукой по этим прекрасным белым волосам, что выглядели как любовь, но были лишь составною частью её, а после поцеловал голову, что нитью коснулась его, пройдя сквозь душу, но не ушла, а обмотала её, дабы согреть и уберечь от ветров и диких морозов, от чего и стало так тепло вокруг них. – Я люблю тебя, девочка моя.

Она прижалась к нему сильнее, а он обнял её крепче.

– Я надеюсь, что ты останешься со мной навсегда. – изрек Виктор, гладя девушку по чудесным белым волосам. – Надеюсь, что мы никогда не расстанемся…

– И я… Я очень люблю тебя… – тихо промолвила дева, проводя рукой, что словно ангел, касается тела его. – Мы останемся вместе навсегда… Пока не умрём. – сказала она, пробив то, что запрещено было, о чем нельзя было говорить. И этим словом она вынесла приговор для любви, для чувств Виктора.

Слезы потекли по его и её щекам, как течет роса по утренним цветам, что чудом цветут под небесным сводом, что цветут на равнине величавой, покрытой небольшой, такой приятной наощупь травке, он посмотрел на неё грустным взором, утопая в её очах, как в океане, как водолаз, смотрел он, погружаясь всё глубже и глубже в душу, находя себе приют в ней, как ребенок находит любовь средь сердец родителей, так и он нашел приют в её душе. – Даже смерть не разлучит нас.

– Смерть?.. Надеюсь. – она погладила его по груди, начиная засыпать, как нимфа, озаряя ему путь, что нелегок, что сложен будет, но что пройдет он, выйдя на периферию, мило осмотрев её взором, а дале зарыдает, как дитя, дитя, что так любит её.

Виктор заплакал… Заплакал, потому что путь труден. Путь пред ногами. Труден этот потолок, что холодом и мраком сменяется, как проносится мгла, как проносится мимолетом память о том счастье, что так тепло, что так сильно согревало изнутри. Но эти слезы… этот крик, что ночью твердит: – Мне так не хватает тебя! – что целует ожерелье, что целует фотографию её изнутри часов, что чувствует страх пред каждым шагом, что не хочет просыпаться без неё, что должен идти, чего бы то ни стоило, ведь любовь… его ждёт она за стенами, она ждёт его там, где гаснут мира: там где созидается новый мир – мир любви, что огромной и неимоверной гладью покрывает всё другое, все другие миры. И как жаль, что предаем мы порою любовь, пускаясь из водной глади на острова ножей, где бежим по краю острого ножа. Где ищут люди счастье, не желая принимать, что счастье ждёт лишь слова, слова, что ещё любим, что ещё любишь. Я не хочу жить в мире, где нет любви, не хочу жить в мире, в котором нет тебя…

И поднялся он с этой кровати ужасной, но ныне любимой, ведь в ней он увидел её,