И всё, что будет после… - Наталия Новаш

– А что у нас, Римас? Что было в Залесье, пока за него не взялся автор полонеза?

– Да, разруха. Но что было у другого дяди этого проходимца – в поместьях Михала Казимира? Вот где было налаженное хозяйство! Вот где школы…

– И даже для музыкантов! Свой оркестр. И театр… Я согласна.

– Один построенный им канал чего стоит!

– Он тоже жил при Екатерине. Важна личность.

– Теперь вы попали в точку! Но личность губится православием. А его нам навязывает Россия. Все, кто были личностями в этой стране, стали ими вопреки ему. «Вопреки», Зосите, понимаете! И прокляты были попами гласно или негласно, как Лев Толстой! Наше католичество, я уж молчу про протестантизм, – полезней для человека. Оно призывает творить, трудиться, превзойти себя – и этим радовать бога, а не поклоны бить. В католичестве мы – «дети божьи». В православии все – его «рабы». Есть разница? Православие не призывает творить, это у него – бесовство! Только бы рабски подчиняться и не грешить! Но и этого не получается, если человек сам себе не хозяин. Да вы не представляете, какая дикость в русских деревнях, какие тёмные, дикие мужики, хуже наших. А Империя навязывает нам православие, и будет навязывать, пока мы её колония.

Пани Зося смотрела через плечо на толпу нищих.

– Уж не знаю, что лучше. Римас…

Люди шли с палками, в грязных лохмотьях. Они шли по дороге гуськом – старики, дети… Согбённые, какие-то пришибленные, семенящие женщины с крестами, в платках…

– Всё едино…

– А вы посмотрите, Зосите, чей результат лучше, к чему привело православие Россию, – и к чему пришла католическая Европа! И, простите, опять умолчу про иудеев и протестантов! Цель религии, её призвание – указывать человеку путь. И куда пришли те и другие? Тысяча лет православия была у России, и что оно ей дало? Всё, что в ней прогрессивного – рождено католической цивилизацией и перенималось с немалым трудом, через сопротивление церкви.

– А перенято, благодаря староверам, кстати! Так Михаил Федотыч говорит.

– Правильно! Он сам – старовер! А староверчество – русский протестантизм! Всё купечество, вся экономика Империи – благодаря презираемым «немцам да евреям» да ещё этому лучу в тёмном царстве! Опять же – официозному православию вопреки, Зосите! А Империя будет его навязывать и навязывать нам… Всегда! Так и будем плестись у всех европейских народов в хвосте… Последняя наша надежда была на Наполеона! И на нём кончилась, он подвёл нас и обманул!

– Да! Ведь пообещал не идти дальше Смоленска! Мой дед помнил, он долго прожил. Рассказывал мне в детстве, с каким восторгом встречали Наполеона в Вильне!

– И бог его, супостата, наказал! Зачем ему понадобилась Россия!? Дьявол дёрнул его туда идти! Остановился бы здесь, спас нас от поганой Москвы, и была бы у нас, наконец, Европа, как и должно быть по высшей исторической справедливости. Как было прежде, тысячу лет назад! Россия бы не посмела отвоевать нас у Наполеона! Да за что нам такая неудалая судьба? Вечные войны…

Пани Зося согласно закивала головой:

– Дед нам рассказывал… И отец часто повторял его слова…

Вдруг оба замерли, услышав отдалённый женский визг.

Пани Зося схватила Римаса за руку, прислушиваясь. Откуда-то с другой стороны дороги раздавался и нарастал истошный вопль. Вопль был женский, полный ужаса и страха.

– А-а-а-а!.. Анэль-ка ма-я-я! А-анэ-э-э-лька-а!.. – дико заголосила женщина.

К ней присоединялись всё новые женские вопли.

– Что-то случилось! – вырвалось у пани Зоси.

Римантас торопливо захлопнул дверцу, и они бросились за угол кареты, которая загораживала сейчас вид на происшедшее.

Но и с дороги они толком ничего не рассмотрели, только толпу у телеги с лошадью, которая стояла в отдалении, в глубине лесочка под высокой раскидистой сосной.

Люди, остановившие лошадей у ручья и на полянках ближе к дороге, чтобы отдохнуть после базара, тоже бросали еду, разложенную на скатертях, поднимались с травы и спешили к небольшой толпе.

Пани Зося вскочила на лошадь, Римантас бросился по брусчатке следом. На другой стороне дороги у обочины, напротив их кареты, стояла, между прочим, точно такая же, а может быть, и получше. На таких же рессорах и тоже запряжённая лихой тройкой. Окошко было задёрнуто занавесочкой, кучера было не видать.

Песчаный съезд вёл в молодой лесок, где средь сосновых полянок и стоящих тут и там распряжённых телег петляли две хорошо заметные колеи. Лошади паслись на траве – тут же, где на полотенцах были разложены крашеные яйца, хлеб с нарезанными ломтями окорока и сала. Чей-то белый худющий конь жадно жевал, схватив со скатерти кусок хлеба. Всё было наскоро брошено, а хозяйки голосили там, у стоявшей в отдалении телеги.

Пани Зося соскочила на землю, но за спинами плотно стоявших людей ничего не смогла увидеть. Она почувствовала какой-то запах, приторный и тошнотворно-сладковатый, и вдруг вспомнила, как случайно оказалась на подворье Фомы, когда забивали кабана… Вдруг увидела ручеёк крови у носка своей туфельки. Её затошнило.

Все женщины стояли, почему-то отвернувшись от телеги, кто голосил, кто закрывал заплаканные лица платками. Оцепеневшие одетые по-праздничному мужчины застыли в молчании, сняв с себя картузы.

– Что случилось? – закричал Римантас, пытаясь пройти к телеге.

Когда люди посторонились, пани Зося потеряла дар речи, ещё не вполне осознав, что же она видит, там – на соломе. Сперва – только юбку… Она заметила только юбку и ноги девочки, и какое-то кровавое месиво вместо груди и выше, из-под которого в соломе выглядывала коса.

Наклонясь, пани Зося ахнула. Это были рёбра – на месте лица и шеи, и она не сразу сообразила, что каким-то чудовищным образом взрезали всю грудную клетку, от шеи до живота и, как крышку коробки, откинули вверх на голову девочки…

– Зося, вам лучше уйти… – Римас взял её за руку, но девушка покачала головой.

С ужасом всматривалась пани Зося в это страшное зрелище… И она, преподававшая основы анатомии ученикам сельскохозяйственной школы, никак не могла сообразить, чего же тут не хватает… и, наконец, с ещё большим ужасом поняла, что между лёгкими, где угадывались зиявшие обрезанные сосуды.… не было сердца… Всё в телеге и под ней – солома, пожитки и белый мох-ягель на земле под колёсами – алело от свежей крови.

– Матка Боска! – заголосила опять застывшая у телеги женщина. – На хвилиночку отошла за водой да ручья… И вот!

– А вон он, панове! Вон! – закричал замухрышка-мужичок в заношенном пиджачке из «чёртовой кожи», указывая пальцем вдаль, и все головы повернулись туда, где текла в низинке речка, или ручеёк.

Там в камышах склонилась к воде какая-то чёрная фигура.

– Забойца!!! Убивец – он! Вот!..

Люди не могли сойти с места и даже не пытались что-то предпринять. То ли от ужаса, то ли от пережитого шока они только молча смотрели на незнакомого, что-то делавшего там, в ручье, человека. Тот был похож на монашка и стоял, наклонившись над водой. Но пани Зося, не растерялась – мигом вскочив на лошадь, она помчалась к чёрной фигуре. Та заметалась, оглядываясь, и, наконец, незнакомец побежал, бросившись прямо вброд через ручей.

По дороге загрохотала по булыжникам карета. В тишине только пение жаворонков и мерный стук копыт сопровождали странную погоню. Римантас едва поспевал за лошадью.

Когда карета переехала мост, человек в чёрном уже перебежал ручей и, прижимая что-то к груди, как заяц, петлял между редкими соснами, направляясь через большую поляну к темневшему вдалеке лесу.

А пани Зося вдруг замерла, доскакав до ручья, словно совсем забыв о погоне.

– Римас, смотрите! Там!..

Он увидел алое облако в воде, а когда течением отнесло последние волны крови, только ахнул. Потом без сил прислонился к лошади, крепко сжав горячую руку девушки.

Там, в воде, на самом глубоком месте, прибившись у двух камней и потому не тронутое течением, ещё билось человеческое сердце. Оно пропускало через себя воду и пульсировало, но делало это всё слабей и слабей, наконец, остановилось.

– Римас! Как это может быть? Господи! Это колдовство…

– Смотрите! Зося! – молодой человек показывал на карету, которая было остановилась сразу же за мостом, а потом, вдруг набрав скорость, опередила чёрного человека. Из кареты выскочил на ходу тоже кто-то странно одетый, то ли в серой монашеской рясе, то ли в лохмотьях нищего. Он был с седой бородой и с посохом, но бежал быстро, почти как юноша.

Беглец и преследователь выбежали на поляну, и серый почти догнал чёрного, но тот уже добежал до молодого сосняка, а потом неожиданно нырнул в заросли. Преследователь как-то странно вдруг раскрутил свою палку и метнул её далеко вперед над верхушками молодых сосен, а потом тоже скрылся в них следом за беглецом.

Послышался сдавленный крик, затем всё стихло, но никто из леса не появлялся.

Молодые люди стояли у воды, держась за руки и глядя на другой берег. В небе пели жаворонки. Позади слышался приглушённый плач женщин. Бедная мать, как безумная, опять звала свою Анэльку… Кто-то из стариков сказал: «Ах, панове! Трымайце яе! Не пущайте!» «Езжай за соцким! Худчей!» «И доктора!» – слышались другие голоса. «Чаго уж!..» – вторил им кто-то и говорил: «Н-ну!..»