Вычеркнутый из жизни - Арчибальд Кронин

Общественное мнение было чрезвычайно возбуждено против преступника. Решив уберечь твоего отца от разъяренной толпы, полицейские сняли его в Барбридже с поезда и в закрытом фургоне привезли в уортлийскую тюрьму. О Господи, милый Пол, я совсем истерзал тебе сердце. Суд начался пятнадцатого декабря в Уортли под председательством судьи Омэна. В какой тревоге жили мы все эти роковые дни! Одного за другим вызывали свидетелей, и те давали свои убийственные показания. При обыске в чемоданах отца была обнаружена бритва, которую медицинские эксперты признали как орудие преступления. Эксперт-каллиграф удостоверил, что полуобгоревшая записка, в которой назначалось свидание, найденная на квартире убитой, была написана Мэфри, только левой рукой. Многие видели, как он заходил в цветочный магазин и, покупая себе цветок в петлицу, весело смеялся и судачил с мисс Спэрлинг. И так далее и так далее. Намерение бежать в Аргентину, ожесточенное сопротивление, оказанное полиции, — все говорило против него. И самым губительным была его роковая попытка установить ложное алиби с помощью Рокка. Наконец, настал его черед давать показания, но — увы! — он не сумел себя защитить, сбивался, терял самообладание и даже кричал на судью. Мэфри не мог сказать ничего определенного относительно того, где был, когда произошло убийство, и только твердил, что провел часть этого злополучного вечера в кино. Но это жалкое объяснение было поднято на смех прокурором. Сгустившуюся тьму пробил всего один слабый луч надежды. Альберт Прасти, хотя и признал, что твой отец похож на человека, выбежавшего из квартиры, однако не решался клятвенно подтвердить, что это именно он. Впрочем, вскоре выяснилось, что Прасти страдает близорукостью, а при перекрестном допросе обнаружилось, что он зол на полицию, которая не взяла его вместе с Коллинзом и Луизой Бэрт в Ливерпул.

В своем заключительном слове судья обрушился на обвиняемого. Двадцать третьего декабря в три часа дня присяжные удалились на совещание. Они отсутствовали всего сорок минут. Их вердикт гласил: «Да, виновен». Я был в суде — твоя матушка слишком плохо себя чувствовала и не могла пойти — и до последнего дня не забуду той страшной минуты, когда судья надел черную шапочку и объявил приговор, препоручая душу твоего отца милосердию Всевышнего. Когда Мэфри повели из зала, он, словно обезумев, принялся вырываться и все кричал: «Бога нет! Будь проклято людское милосердие и Божье тоже! Мне его не надо!»

Ах, над Господом Богом нельзя глумиться, Пол. Но, может быть, как раз в ответ на такое богохульство Всевышний и проявил милосердие к грешнику. Когда никто уже не надеялся, в самый канун казни, смертный приговор твоему отцу был заменен пожизненным заключением, которое он и отбывает в Каменной Степи.

Пастор умолк, и в комнате воцарилась тишина. Оба собеседника старались не смотреть друг на друга. Пол, так глубоко ушедший в свое кресло, что, казалось, его силой вогнали туда, вытер лоб платком, зажатым во Блажной руке.

— Он еще жив?

— Да.

— И никто не видел его… с тех пор?

Пастор глубоко вздохнул.

— Сначала я пытался поддерживать с ним связь через тюремного капеллана, но мои попытки натолкнулись на такую злобу, можно даже сказать — на такое ожесточение, что я вынужден был от них отказаться. А матушка… Видишь ли, голубчик, она считала, что твой отец обошелся с ней нечеловечески жестоко. А ей надо было думать о тебе. В твоих же интересах она почла за благо вырвать эту страшную главу из юной жизни сына, То, что ей это не совсем удалось, не имеет особого значения. Ты хороший мальчик и способен снести этот удар. Вот почему я рассказал тебе все без утайки вместо того, чтобы обманывать и говорить недомолвками. А теперь я хочу, чтобы ты забыл обо всем сказанном. Человек ты самостоятельный, и у тебя впереди вся жизнь. Так иди же своим путем, как если бы всего того, о чем я тебе рассказал, никогда не было, иди вперед и вперед, уверенный в себе, а о том — забудь.

Глава IV

Прошла неделя со времени разговора в кабинете Флеминга. Было воскресенье. Урок закона Божия в Мэррионской приходской школе только что кончился. Последние дети ушли, и у входа Пола ждала Элла в парадном синем костюме и скромной соломенной шляпке, которую она сама украсила голубой лентой. Пол с трудом поднялся, сошел с кафедры и по проходу между опустевшими скамьями направился к двери. Хотя вести эти занятия он согласился главным образом, чтобы доставить удовольствие матери, они и ему пришлись по душе. Очень уж забавные мальчишки жили на Мэррион-стрит. Но сегодня мысли у него путались и голова раскалывалась от бессонной ночи — одному Богу известно, как он довел занятия до конца.

— Я уверена, что сегодня тебе не до музыки, Пол, — тактично начала Элла. — Но погода такая хорошая. Может быть, мы немного пройдемся?

Обычно, перед тем как отправиться на воскресную прогулку, Пол присаживался к маленькому органу — у него были незаурядные музыкальные способности — и, зная вполне определенный вкус Эллы, отнюдь не совпадавший с его собственным, играл ей что-нибудь из Генделя или Элгара. Но сегодня это было выше его сил, Гулять ему тоже не хотелось, но он понимал, что она предложила эту прогулку, чтобы немного развлечь его, и потому не стал возражать.

Элла взяла Пола под руку, властно прижав к себе его локоть, и они пошли в направлении парка Орм. Хотя час был еще ранний, по улицам прогуливалось довольно много народу: женщины щеголяли нарядами, мужчины в воскресных костюмах выглядели как-то особенно респектабельно и самодовольно, и от всего отдавало такой воскресной благопристойностью, что Пол почувствовал глухое раздражение.

— Я сегодня что-то не в настроении для парада, — пробормотал он, когда они входили в парк.

Элла обиженно на него посмотрела, но ничего не сказала. Она не способна была на сильное чувство, однако Пола любила уже давно. Правда, боязнь нарушить приличия сдерживала ее и не позволяла ему открыться. Пол же, привыкший видеть в ней близкого друга, несмотря на туманные намеки матери, желавшей подтолкнуть сына к более серьезному шагу, охотно поддерживал с Эллой отношения, ничуть не задумываясь над тем, как мало общего между его вольнолюбивой, широкой натурой и узколобой христианской моралью, отличавшей все поступки Эллы. Тем не менее Элла считала вопрос решенным, и все ее планы на будущее строились из расчета на этот брак. Она была честолюбива и хотела многого добиться в жизни как для себя, так и для него: вот тут, казалось ей, на помощь его уму и должен прийти ее «организаторский дар». Она уже мысленно видела, как, подчиняясь благому влиянию, Пол достигнет вершин академической карьеры и будет — вместе с нею, конечно, — приобщен к самому избранному обществу.

Понятно, что недавнее открытие нанесло серьезный удар ее гордости. Она видела, как потрясен Пол. Но если она, Элла, готова примириться со злополучной историей и забыть ее, то почему бы и ему не поступить так же? Ничего страшного не случилось, все это — в прошлом и давно погребено, а потому надо только быть чуточку поосторожнее, и никто ни о чем не узнает. Такова была ее точка зрения. И вот сейчас, когда она увидела, что Пол все еще потрясен и подавлен, к ее сочувствию стала примешиваться досада, даже раздражение. Хотя Элла великолепно умела владеть собой, нрав у нее был отнюдь не кроткий, а скорее сварливый, и, слушая Пола, она с трудом сдерживала злость.

— У меня такое ощущение, будто все эти годы я жил под чужой личиной. — Пол с трудом подыскивал слова, пытаясь передать мучившие его мысли. — Ведь теперь я не могу больше носить фамилию Бэрджес — меня зовут Мэфри, Пол Мэфри… И если я буду жить не под этой фамилией — значит, я лгун и обманщик. А если я приму ее, то куда бы я ни пошел, мне будет чудиться, будто люди показывают на меня пальцем, перешептываются: «Смотрите, вот идет Мэфри, сын того человека, который…»

— Не надо, Пол, — прервала его Элла. — Ты слишком все усложняешь. Никто и никогда не должен об этом знать.

— Пусть никто не знает, но я-то ведь знаю. — Он продолжал идти, упорно глядя себе под ноги: так сильна была боль, что он не мог поднять глаза. — Ну… что же все-таки мне… что же мне делать?

— Забыть об этом.

— Забыть? — не веря собственным ушам, повторил он.

— Ну да. — Она уже начинала терять терпение. — Все очень просто. Ты должен выбросить из головы всякую мысль об… об этом Мэфри.

Он растерянно посмотрел на нее.

— Отказаться от своего отца?

— Да разве таким человеком можно гордиться?

— Что бы он ни сделал, он дорого заплатил за это: черт побери, полжизни провести за решеткой… Бедняга.

— Я думала прежде всего о тебе, — оборвала она его. — И, пожалуйста, не ругайся при мне.

— Но я же ничего такого не сказал.

— Нет, сказал. — Она не в силах была больше сдерживаться. Кровь бросилась ей в лицо. — Ты употребил выражение, совершенно недопустимое в присутствии дамы! — выкрикнула она. — Твоему поведению просто нет названия.