Угасший огонь - Жозе Линс ду Регу

человек. Он никогда ни на кого не орет, всегда спокоен и обходителен. А денег он не платит, потому что жадность его одолела. Он из-за этого и не помогает никому.

— У вас много работы, мастер Зе?[6]

— Откуда ей теперь взяться, работе? Всего несколько заказов. Проезжий погонщик из Гуриньема просил меня сделать седло и несколько сбруй. У меня скоро всякая охота к ремеслу пропадет. Ушли те времена, когда седло приятно было делать. Нынче все норовят купить готовое. А ведь какую продают дрянь! Я говорю не для того, чтобы похвастаться. Но я никогда не променяю ни одно из своих изделий на те богатые седла, которые продают в магазинах. Представляете, сеу Аугусто из Ойтейро купил как-то в городе английское седло — этакую штуковину со всякими украшениями. Так оно уже побывало у меня в починке. Прямо потеха! Когда посыльный из Ойтейро привез мне седло, я ему прямо сказал: «А почему бы сеу Аугусто не починить эту дрянь там, где он ее купил?» Он ведь за седло заплатил немалые деньги. Если бы я запросил столько, сколько с него содрали в городе, меня бы обозвали мошенником. Но старый мастер Жозе Амаро работает на совесть и никогда никого не обжуливает. Однако им больше не нужна моя работа. Что ж, тем хуже для них. Здесь, в своей мастерской, я делаю только то, что хочу.

— Это верно, мастер Зе. Я как-то слышал на ярмарке в Пиларе, как один важный человек из Итабайаны хвалил вашу работу.

Из дома крикнули:

— Отец, завтрак на столе.

— Сейчас иду, не ори, — откликнулся старик. — Я не глухой. Сеу Лаурентино, может, позавтракаете с нами запросто, без церемоний?..

— Большое спасибо, мастер Зе, но мне уже пора.

— Оставайтесь. У нас, правда, не бог весть что, но хватит на всех. — И он крикнул жене: — Синья, у нас гость к завтраку.

В доме разговаривали. Мастер продолжал:

— Я уже стар, и у меня нет сына, которого бы я мог обучить своему ремеслу. Мне наплевать, что ко мне больше не обращаются. Тем хуже для них. Мастер Жозе Амаро никогда не плясал под чужую дудку.

Внутри дома запах сырой кожи перебивал запахи еды. Отовсюду свисали старые сбруи, порванные седла, на полу валялись свернутые куски кожи. Вошла женщина, лет ей можно было дать больше, чем мастеру.

— Добрый день, сеу Лаурентино. Вы уж нас не обессудьте. У Зеки всегда причуды! Ведь завтрак у нас такой убогий.

— Ничего, ничего, дона Синья, я потому и остался, что не люблю церемоний. Разве бедняку до этого…

Мастер Жозе Амаро, волоча кривую ногу, подошел к столу. Это был грубо сколоченный сосновый стол. Они поели фасоли с солониной и жареным салом. В углу, уставившись в пол, молча сидела его дочь Марта. Вид у нее был испуганный. Говорил один мастер:

— Я бедный человек, сеу Лаурентино, но я не позорю бедняков. Вот жена может подтвердить. Сколько раз ко мне обращались богатые, именитые люди, приглашали меня на всякую работу! Но мне, кроме моего ремесла, ничего не надо. Мне бы только вдыхать запах кожи; я родился для этой работы, на ней и умру. Вот моя дочь. Нельзя сказать, чтобы она была уродлива…

— Зе, ты что, спятил?.. Оставь девочку в покое.

— А что я такого сказал? Есть у меня дочь, и я никому ее не навязываю.

Марта низко опустила голову. Ей было лет тридцать, смуглая, бледная, с зачесанными назад волосами. Мастер Жозе, глядя на нее в упор, продолжал:

— Она не вышла замуж потому, что уж больно разборчива. Характером она в мать…

— Перестань, Зека! Хватит болтать глупости.

— Я глупостей не говорю, жена. Не хочешь меня слушать — уходи. Я говорю правду. Только и слышишь от тебя грубости. — Мастер Жозе Амаро повысил голос: — Здесь, в доме, хозяин — я. Кто дубасит кожу с утра до вечера, кто весь пожелтел от испарений, от разделки сыромятной кожи? Здесь я говорю то, что хочу, сеу Лаурентино. Здесь не дом размазни Виторино Кусай Хвост. В этом доме — настоящий мужчина.

Женщины встали из-за стола. Вслед за ними вышел из комнаты мастер. От кустика жасмина, выросшего на карнизе крыши, исходил одуряющий аромат. Тень питомбейры выросла.

Мастер Жозе Амаро посмотрел на дорогу, в изумрудно-зеленую даль.

— Вот что я вам скажу, сеу Лаурентино. Вы живете в поселке и хорошо зарабатываете своим ремеслом. Мне не повезло, потому что я живу у дороги. Правда, владелец энженьо никогда не притеснял меня, и я чувствую себя хозяином в этом доме. Однако никто не ценит ремесленника у дороги. Если бы я жил в Итабайане, я бы давно разбогател. Но я не жалуюсь. Никто мной не помыкает. И живу я здесь уже больше тридцати лет. С тех пор, как приехал с отцом; его изгнали из Гойаны. Он там провинился, я слышал, хотя сам он никогда мне об этом не рассказывал. Убил кого-то, и его судили. Отец мой был настоящий мастер своего дела. Видели бы вы, как он обрабатывал кожу! Одно его седло сеньор из Гойаны самому императору подарил. Но все полетело к черту! Он вынужден был приехать сюда и тянуть лямку впроголодь. Что ж поделаешь, такова жизнь, сеу Лаурентино. Но мастер Жозе Амаро не такой человек, чтобы жаловаться. Это я просто так говорю. Я все сношу безропотно.

— Мастер Зе, извините, мне пора.

— Погодите, дружище, пока солнце не перестанет так палить.

По дороге ехал человек с возом муки. Лошадь поднимала пыль.

— Это Шико Кабеса. Хороший человек. В свое время у него водились деньжата. Но с тех пор как умерла дочь от оспы, он совсем опустился. Кинка Наполеон присвоил себе его участок в Риашане, и бедняга теперь зарабатывает на жизнь, став возчиком. Это его совсем доконало. Если бы Кинка Наполеон нарвался на меня, то не ходил бы гоголем. Я бы всадил ему нож в брюхо. Ей-ей, всадил бы! Вот так-то оно и получается, сеу Лаурентино, — человек имеет свою землю, поливает ее своим потом, любит ее, а потом является хапуга, вроде Кинки Наполеона, и отнимает ее. Я бы пустил в ход нож. Теперь вы понимаете, почему я предпочитаю ничего не иметь.

В доме кто-то запел псалмы заунывным голосом. Мастер Зе Амаро замолчал, прислушиваясь.

— Перестань, дочка! Слышишь! Не хватает еще в моем доме церковных песнопений!

— Оставь, Зека, девочку в покое. Занимайся своим делом.

— Только и умеет огрызаться, старая кляча. — И крикнул еще