Полундра - Виктор Делль

Ломал я себе голову и так, и эдак, а из советчиков у меня один лишь Вовка Зайчик. Он говорит: «Анкеты проверяются». Я ему: Ну и пускай». А он: «Свидетели нужны, найдешь кого?» Тут-то я и растерялся. Где их искать, свидетелей, живы ли? Скрыл я про оккупацию, написал «не был». С тех пор постоянно чувствую беспокойство. Теперь, после разговора с майором, оно усилилось еще больше.

— Уж полночь близится, а мы не в форме, — пропел Кедубец.

До полночи оставалось около шести часов. Вся группа стала собираться в город. Звали и меня с собой. Куда идти? Ходить по городу и прятаться от патрулей мне не хотелось. Как мог, объяснил.

— Тогда вы назначаетесь вахтенным! — распорядился Кедубец.

Через час, когда ребята побрились, переоделись, а начальство разошлось по домам, мы спустились на первый этаж, отворили окно, вытащили прутья из решетки. Прыгали в окно один за другим. Моя вахта заключалась в том, чтобы поставить прутья на место, вынуть их снова часов в пять утра, встретить товарищей.

Мечта

Разошлись все. Можно было поспать, как говорят, минуточек шестьсот. Не спалось. В последнее время мне плохо спится. Что-то я не так сделал. Стоило городьбу городить. Мотался, поступил в школу юнг, старался учиться хорошо, друзьями обзавелся, а теперь, выходит, сам же и обрубил все концы. Мечта о море от меня в какую-то другую сторону, похоже, подалась. Мне надо было как-то по-другому действовать…

Как?

Нет ответа. Выхода не видать. Вот тебе жизнь, вот тебе и поле. Встретился перекресток, а указателя нет. Налево, направо пойдешь, где что потеряешь, где что найдешь… И спросить не у кого… Трудно быть одному. Самому с собой разговаривать, все равно что в ущелье кричать. Только эхо в ответ. Что спросится, то и ответится. Мне же на море надо, на корабли. Я помню, когда это со мной началось. Мечта о море завладела мной еще на фронте, когда жив был дядя Сокол. Я увидел свою мечту на берегу небольшой речушки за Ржевом. Лето было, солнце, теплынь. Нашу отдельную роту отвели на отдых. Ни выстрелов, ни тревожных ожиданий. Птицы заливались — в землянке слышно. Устроили баню. Хлестали друг друга вениками. После бани ребятам водки сверх нормы дали, шикарным обедом накормили. Накануне многие отличились. Поговаривали о наградах. Командир дивизии приезжал, благодарил.

А дело было так.

Готовился прорыв. Но мы тогда не знали, что готовился прорыв. Мы лишь догадывались по тому, как на наш участок прибывали все новые и новые подразделения, по наездкам к нам на передовую самого высокого начальства даже из армии, по приподнятому настроению этого начальства, по многим едва приметным признакам. Вот тогда-то меня и вызвал командир нашей роты старший лейтенант Богров.

Накануне прорыва старший лейтенант наладил связь с партизанами. В день наступления решили устроить панику в тылу у фрицев. В Глуховские леса послали связиста, но он не дошел. Второго связиста с рацией выбросили с парашютом. От него тоже известий не было. Как позже выяснилось, прыгнул он на ложные костры, погиб во время перестрелки. Узнали об этом после операции. А тогда мне сказали, чтобы я обязательно добрался до партизан, передал условный сигнал: при появлении самолетов обозначить готовность, принять группу не только кострами, но и тремя зелеными ракетами с интервалами в пять секунд. Я это все сделал, добрался без приключений. Группа выполнила задание. Возвращались мы уже вместе. Нам было хорошо тогда. Вылазка обошлась без потерь, оттого и настроение было приподнятым. Всем весело, все живы. Много ли выпадало таких дней. С той минуты, когда трое разведчиков дядя Паша Сокол, Слава Топорков, Коля Федосеев подобрали меня в немецком тылу, прошла зима, наступило лето. На фронте это очень много. Были ночи, когда каждый из них мог умереть не однажды, были дни не менее беспощадные, чем ночи. Меня берегли. Если отправляли за линию фронта, то с такими предосторожностями, что и не придумаешь. Инструктировал командир роты сам. Все проверял. Чтобы белье было грязным — сирота все-таки, одежда рваной. Карманы, бывало, вывернет, чтобы, не дай бог, не оказалось чего. Линию фронта переходил с разведчиками. И встречали они меня на немецкой стороне. А уж если бой, комроты обязательно находил для меня дело в штабе дивизии и вручал письмо. Срочно, мол, аллюр три креста. Это в старой армии, если отправляли посыльного с особо важным документом, на пакете ставили три креста. С такой отметкой посыльный мог загнать коня насмерть, но доставить донесение как можно скорее.

Слово юнга я узнал там же, на фронте. Юнгой меня назвал дядя Паша Сокол после моего первого возвращения с той стороны. Их было в роте с флота всего трое, но имя юнги за мной закрепилось, даже старший лейтенант Богров звал меня только юнгой. И слово «полундра» я узнал от дяди Паши. С этим словом моряки шли в атаку. И еще узнал много морских слов, команд. Дядя Паша до войны плавал боцманом на танкере, любил море. О море дядя Паша рассказывал мне всякий раз, когда выдавались минуты отдыха. В том лесу, на берегу небольшой речушки за Ржевом, дядя Паша говорил: «В море впервой пойдешь, шторм будет». — «Почему шторм?» — спрашивал я. «Потому что моряк из тебя должен выйти толковый». — «При чем здесь шторм?» — «Примета такая есть, — объяснял дядя Паша. — Если толковый человек первый раз в море выходит — море его штормом встречает. А ты людей не сторонишься, море таких любит».

Дядя Паша рассказывал о приметах, о морских поверьях, вспоминал легенды. Одна из них, о проклятом корабле, запомнилась особо.

Было это в какой-то далекой стране, в какое-то далекое время. На берегу моря стояла в той стране крепость. Много раз враги пытались взять крепость, но не могли. С суши скалы неприступные, с моря — рифы. Был там, правда, в рифах проход, но о нем знали немногие.

Жил в той крепости неудачливый капитан. Смолоду по кабакам ходил, в годы вошел — ни с чем остался. Корабля ему никто не доверял, в море дорога была ему закрыта. Так и жил он, наливаясь злобой, сатанея от зависти к другим людям. Он и указал врагам проход в рифах. Враги вошли в гавань, расстреляли и захватили крепость. Город сожгли, мужчин поубивали, женщин и детей в рабство угнали. И остались в городе старики да старухи.

Тому капитану в награду подарили враги большой трехмачтовый корабль. Собрал он подонков вроде себя, пошли они в море. Когда огибали мол, увидели одинокую женщину. Женщина стояла на конце мола, седые волосы распущены, тучи черные касались ее головы. Женщина кричала морю какие-то слова свои, но их не было слышно. И вдруг сверкнула молния, громом разнеслось над морем: «Я твоя мать, капитан, я проклинаю тебя!» И еще ударила молния. Тучи смешались с волнами, проглотили корабль…

О проклятом корабле говорили разное. Говорили, что иногда он появляется. Все пытается пристать к берегу, но как только подойдет, сверкает молния, поднимается буря, гонит тот корабль прочь. Говорят, что его встречали в море. Паруса на нем рваные, люди заросшие, в лохмотьях. Так и бродят они не прощенные вот уже сотни лет. Потому что не может быть прощения предательству, потому что никто не может снять проклятие матери.

Для меня рассказывал легенды дядя Паша, я это чувствовал. Он знал, что погибнет, торопился поведать мне многое из морской жизни. Ведь именно после его рассказов и поселилась во мне мечта.

О друзьях-товарищах

Затянулось мое ненастье. Несу ящик. Этот ящик гнет меня к земле. Я пытаюсь приспособиться. Вес ящика регулирую наклоном собственного тела. Согнешься больше — придавит, распрямишься — не держат руки.

— Кто же так носит, юноша? — останавливает меня Кедубец и подсказывает: — Не гнитесь, юноша, зачем пахать носом землю. В ящике всего семьдесят килограммов нетто. Так… Чуть согнулись… Вы слышите, юноша, чуть… Ящик упирается в ваши руки, лежит ровно вдоль всей спины… Хорошо, трогай! Представь себе, что несешь посылку от любимой…

Вся наша группа работает на берегу в штольнях. Штольни — в горе. Они проходят в ней и по вертикали, и по горизонтали. Здоровая горища вся изрыта. Каждая штольня еще и забетонирована. По стенам — стеллажи. В горе хранится боезапас. Мы переносим ящики со снарядами с места на место. Задачу эту поставил перед нами мичман, в чье распоряжение отдал нас тот самый майор из экипажа. Вначале мы пытались выяснить, в чем смысл нашей работы. Мичман темнил, на наши вопросы не отвечал, мы так поняли, что ему дано задание занять нас любой работой, и эту работу он придумал сам. И сразу мы охладели, чаще садимся перекуривать. Курить выходим к пирсу… После холода штолен здесь очень жарко. На камнях можно жарить яичницу.

— Был у меня приятель — Валька Громов, — рассказывает Костя Судаков одну из своих историй. Костя служил на Балтике, на одном из кораблей Краснознаменного дивизиона катерных тральщиков, который он сокращенно называл КАТЕША. — Так вот, угораздило однажды, вместе мы с ним в госпиталь попали. Я уже очухался, костыли бросил, с палкой шкондылял. Валька тоже прыгал. Подходит однажды: «Слушай, — говорит, — с такой мадам познакомился — старовата, но ничего. В саду гуляю, понял, она возле ограды идет. Привет, говорю, от флота. Она, говорит, здрасьте. То да се, договорились. Сегодня она дежурит, а завтра можно встретиться. Подружку обеспечит. На завтра пошли…»