Затерянный остров - Джон Пристли

И хотя дядя Болдуин охотно делился воспоминаниями, грозя утопить племянника и любого другого подвернувшегося под руку слушателя в их потоке, о личных своих соображениях и переживаниях он, по примеру многих искусных рассказчиков, предпочитал умалчивать. Прожив у Уильяма несколько дней, он принялся писать письма, а вскоре после и получать, однако племяннику об этой переписке не упомянул ни словом. Если у него и имелись какие-то планы на будущее, они оставались тайной. Уильям знал, что до недавних пор дядя одновременно занимался независимой коммерцией на островах Южных морей и выступал агентом британской и американской фирм. Этим его сведения и исчерпывались. Остальное представлялось мешаниной из кадров приключенческого фильма — корабли и острова, волны и лагуны, бунгало и пальмы, — сквозь которую победоносно плыла необъятная фигура Болдуина Тоттена. Финансовых затруднений дядя явно не испытывал: предложил племяннику возместить расходы на свое содержание (тот, конечно, отказался) и сорил деньгами в «Суффолкском гербе», однако понять, богат он или беден, Уильям не мог, а дядя эту тему не затрагивал. Он любил напустить таинственности и имел интригующую поначалу, а потом несколько раздражающую привычку делать намеки на обладание какими-то восхитительными тайнами. Уже на вторую неделю Уильям стал пропускать их мимо ушей, хотя романтический колорит, который они придавали беседе, ему нравился.

Кое-что помогла прояснить случайная встреча на Маркет-сквер с доктором Форестером. Доктор, как обычно, ужасно спешил. Он единственный в Бантингеме куда-то постоянно торопился. В рабочие часы, которые занимали у него почти весь день и полночи, доктор Форестер уже давно не пытался беседовать, как нормальные люди, только отлаивался, словно фокстерьер. Уильям так привык к этому отрывистому лаю, что даже терялся, когда в редкие часы досуга доктор вдруг начинал разговаривать по-человечески. В это конкретное утро машина доктора — такая же маленькая, юркая, быстрая, как и он сам, — при виде шагающего через площадь Уильяма, вильнув, с легким скрежетом притормозила рядом. В приоткрытом окне показалось вытянутое лицо доктора.

— Доброе утро, Дерсли, — гавкнул он. — Этот ваш дядюшка… Он ведь вам дядя, так?

— Да, — подтвердил Уильям, едва удерживаясь, чтобы тоже не перейти на лай. — Я собирался с вами поговорить о нем. Он мне мало рассказывает. Как его здоровье?

— Не очень, — ответил доктор и что-то пробормотал о сердечных венах и коронарном синусе.

— Что-то серьезное?

— Конечно, серьезное. Очень серьезное.

— Я могу чем-нибудь помочь? — спросил Уильям, чувствуя полное бессилие. Доктор Форестер, лечивший в свое время его отца и мать, всегда внушал ему чувство беспомощности. Он принадлежал к числу врачей, которые с порога дают понять, что вы опоздали с обращением на несколько лет, но и тогда, несколько лет назад, все уже было достаточно запущено.

— Маловероятно, — гавкнул доктор в ответ. — Необходим полный покой.

Уильям опешил. Угомонить дядю? Разве это в человеческих силах?

— Своих привычек он, конечно, не изменит, — продолжил доктор. — Никто не меняет. Надеются на чудо. Но покой все же обеспечьте. Чуть что не так, немедленно зовите.

— Обязательно, — пообещал Уильям, гадая, как распознать симптомы, если у дяди постоянно что-то не так.

— Я, впрочем, не ручаюсь за успех. Слишком далеко все зашло. Хотя человек он, надо думать, занятный, — добавил доктор, сменив тональность лая. — Крепкий орешек!

— Да, он такой, — подтвердил Уильям, настраиваясь на беседу о дядюшкиной персоне.

— Доброго утра!

Вытянутое лицо скрылось за стеклом, и машина, нетерпеливо буркнув, рванула с места, оставив Уильяма в замешательстве. Дядюшка на глазах превращался из незаурядной персоны в остывающий труп.

За обедом Уильям то и дело поглядывал на дядю, каждый раз замечая все более страшные приметы угасания на пунцовом морщинистом лице. После некоторого колебания он решился упомянуть о состоявшейся встрече.

— Утром видел доктора Форестера, — начал он как можно небрежнее.

— И что он обо мне наболтал? — поинтересовался дядя Болдуин.

— Не особенно много… — Уильям осекся.

— Ну еще бы, сынок, еще бы! Разговоры разговаривать для него сущая мука. Он только хрипит и рявкает, как заезженная граммофонная пластинка. Но что-то ведь он сказал. Что?

— Что вам нездоровится…

— Помилуй, Уильям, неужто ты без него не догадывался? Это я тебе и сам скажу. Нездоровится! — Дядя Болдуин надул громадные багровые щеки. — Нездоровится! А сам небось думал, что открывает тебе великую тайну. Полгинеи за консультацию. Все, больше ничего?

— Велел обеспечить вам покой.

— Куда же без этого. Просил меня угомонить?

— Вообще-то да, — неловко поежился Уильям, но, встретив дядин взгляд, улыбнулся. — Только не сказал как.

— Кто бы мог подумать! Даже не посоветовал, как заставить старика ложиться пораньше? — загрохотал дядя Болдуин. — Поздно меня утихомиривать. Да и зачем мне сейчас покой? Я сам скоро упокоюсь, и очень надолго. Но пока ноги еще носят эту старую тушу, я желаю чуток понаслаждаться жизнью. А ты бы на моем месте не хотел? Хотя, пожалуй, нет, вряд ли.

Это задело Уильяма, который, несмотря на мягкий нрав, тюфяком себя отнюдь не считал.

— Что мне делать, я не знаю, — ответил он. — По-моему, дядя, неразумно обращаться к врачу только затем, чтобы отмести все его рекомендации.

— Полно, сынок, не заводись, — попросил дядя Болдуин добродушно. — Виноват, не следовало тебя поддевать, не узнав хорошенько. В тихом омуте черти водятся. Да только бесполезно журить меня за глупость. Конечно, я поступаю неразумно. Либо не дергай докторов, либо делай, что они велят. Но я не могу — ни того, ни другого. Вот доживешь до моих лет, и у тебя внутри тоже будет прохудившийся насос, который якобы в любую минуту может отказать, станешь таким же. Я не стану валяться в постели и жевать кашку. Я так и неделю не протяну. Если от смерти не убежишь, то я хочу умереть как мужчина, а не как гнилая кочерыжка. Да, между прочим, — добавил он с блестящей непоследовательностью человека, намеренного отбиться любой ценой, — я сейчас смирнее некуда, тихоня, каких свет не видывал. Если доктор Как-его-там считает меня гулякой и кутилой, то грош цена его науке. Никогда еще не был таким домоседом!

— Хорошо, как скажете, — пожал плечами Уильям, выбираясь из-за стола.

— Ты, часом, не собираешься меня выставить?

— Нет, что вы, конечно, нет.

— И славно, хотя в качестве жильца я не подарок, сам знаю. Вот уж кто спит и видит, как бы отправить меня восвояси… — Дядя понизил голос и ткнул большим пальцем за плечо, в сторону кухонной двери. — У миссис Герни я, наверное, в печенках сижу. О да, не спорь. Кстати, Уильям… — Он порылся в карманах, что для человека его комплекции приравнивалось к подвигу, и выудил письмо. Пару секунд он не сводил взгляда с конверта. — Тут ко мне в четверг кое-кто наведается.