Месье, сделайте мне больно - Жан-Пьер Гаттеньо

– Нужно уметь вовремя остановиться, – сказал он. – Иначе что мы будем делать с телом? Это было бы очень затруднительно, не так ли, доктор?

Не дожидаясь моего ответа, он покинул Ольгу и направился в зал ожидания. Было невероятно, как он походил на меня. Я захотел его окликнуть, но шум хлопнувшей вдалеке двери внезапно разбудил меня.

Мне понадобилось некоторое время, чтобы прийти в себя.

Я осмотрелся. Кабинет был погружен в сумерки, все тихо, спокойно. Обычный сеанс. Каждый на своем месте. Я в своем кресле, Ольга на кушетке.

Я взглянул на часы, было семь. Все это продлилось едва ли полчаса. Однако у меня было чувство, будто я проспал целую вечность. Во всяком случае, этого было достаточно. Ольга, казалось, ждала толкования. Ей придется потерпеть до следующего раза. Через мгновение Май Ли принесет мой кофе, и ничто другое не имеет значения.

– Хорошо, мадам, – сказал я, поднимаясь с кресла. Но она не сдвинулась с места.

Я наклонился к ней.

Макс солгал, он не остановился. Я сколько угодно мог бы говорить Ольге, что сеанс окончен, она бы все равно не ушла. Ее взгляд был неподвижен, кончик языка высовывался изо рта. А ниже фиолетовая отметина пересекала горло.

Словно ожерелье, которым ее отметила смерть.

2

Часто думают, что психоанализ является катехизисом душевного равновесия, позволяющим выпутаться из любой ситуации. Это надуманное мнение. Скромный в своих стремлениях, он главным образом позволяет перенести без особого вреда потери и страдания, которые являются уделом любого человека, и, само собой, не помощник, если произошла катастрофа.

В том, что случилось со мной, он оказался совершенно бесполезен. Моей первой реакцией было броситься к окну и широко раскрыть его. Ледяной воздух проник в кабинет. Может, я думал, что этого будет достаточно, чтобы оживить Ольгу? Потом в состоянии неконтролируемой паники я два или три раза обошел кабинет. Заметив пачку «Лаки» на письменном столе, бросился к ней, зажег сигарету, нервно сделал несколько затяжек, затушил ее. Когда почувствовал, что немного успокоился, то закрыл окно и вернулся к кушетке.

Ольга неподвижно лежала передо мной. Она пристально смотрела в потолок, взгляд ничего не выражал. Отметина вокруг шеи, язык высунут изо рта, застывшее лицо – все говорило об удушении. Ее тело выглядело нелепым и неуместным. Никакое желание не исходило от него. Оно больше не существовало. Мгновением раньше она рассказывала мне, как Макс ее насиловал, а теперь походила на предмет, по ошибке положенный на кушетку. Ее оставили там, с фиолетовыми следами на горле. Кончик языка, который виднелся между приоткрытыми губами, исказил лицо гримасой, которая, вероятно, приветствовала это деяние.

Я схватил ее за плечи, встряхнул изо всех сил, она не отозвалась. Когда я отпустил ее, тяжело упала назад. Пощупал пульс. Его не было. Дыхание не вырывалось изо рта. Эти признаки не позволяли, вероятно, констатировать смерть, следуя формулировке «действительная и необратимая», но они пробудили во мне давний медицинский рефлекс. Смерть – это не внезапная остановка жизни, как часто полагают, а процесс, который понемногу распространяется по всей системе тканей. Это было одно из моих редких воспоминаний из судебной медицины. Возможно, было еще не слишком поздно? Дыхание рот в рот и сердечный массаж поочередно. У меня были смутные представления об этом. Слишком неясные; психоанализ имел чересчур отдаленное отношение к упражнениям такого рода.

Я устроился на Ольге, расстегнул пиджак ее костюма, обнажив грудь, одетую в черные кружева. Костяшками рук несколько раз надавил ей на грудную кость. Затем зажал ей нос, прижал рот к ее губам и вдохнул внутрь воздух, потом вернулся к ее грудной клетке, потом снова ко рту, и так далее, чередующиеся массаж и искусственное дыхание, без передышки, снова и снова, несмотря на усталость и боль, которая снова начала мучить мои предплечья. В квартире наверху женщина пела: «Весь мир наполнен надеждой».[3] Этот гимн был чем-то успокаивающим, он сопровождал мои жесты, делал их сознательными, внушая им необходимую регулярность. Вскоре они стали более точными, и у меня возникло ощущение, что я вновь обрел ловкость, которую на самом деле никогда и не терял.

Но Ольга, тем не менее, не проявила ни малейших признаков жизни. Несколько минут прошло, а мне за это время удалось лишь освободить ее груди из кружевных чашечек бюстгальтера и заставить скрипеть пружины дивана при каждом нажатии на грудную клетку.

Дыхание рот в рот тоже не помогло. Может быть, я недостаточно запрокинул ей голову? Так или иначе, ее язык мешал проходу воздуха. Я напрасно старался водворить его на прежнее место, он упорно выскальзывал, чтобы упасть рядом с моими зубами и проникнуть в мой рот, превращая спасительную операцию в неуклюжий поцелуй, которого я изо всех сил пытался избежать. Однако я не прекращал массаж и искусственное дыхание. Эти движения, какими бы напрасными они ни были, защищали меня от этой смерти и от ее непоправимости.

Я мог бы продолжать их бесконечно, когда вдруг услышал стук в дверь, выходящую на внешнюю лестницу. Прежде чем я успел ответить, дверь открылась, и Май Ли вошла с чашкой кофе.

Если обычно она скрывала свои эмоции, то в этот раз все вышло по-другому. Увидев, как я живо тружусь, под скрип пружин, на полураздетой пациентке, она, казалось, была буквально поражена молнией. Я подумал, что сейчас она закричит. Но ничего подобного. Поставив чашку на мой рабочий стол, она убежала, захлопнув за собой дверь.

С минуту я думал ее догнать. Но что ей сказать? Что не следует составлять себе ложное представление о ситуации, что в действительности женщина была задушена? Это еще хуже…

Я оставил Ольгу. Мои усилия оказались бесполезными. Она еще больше застыла в своей смерти, ее взгляд выражал такую неподвижность, из которой, по-видимому, ее уже не вызволить. Я задавался вопросом, было ли с мыслями так же, как и с тканями, угасали ли они постепенно или, напротив, останавливались сразу. Но на этот вопрос наука, освященная медицинскими авторитетами, не давала ни малейшего ответа.

Меня снова охватила паника. Убита во время сеанса. На моей кушетке труп, которому не было никакого объяснения. Кто это сделал? Я или мужчина, которого я видел во сне? Он – Макс Монтиньяк, спрятался у меня в квартире? Ждал подходящего момента? Действовал, пока я спал, воплощая в реальность то, что я видел во сне, а я ничего не заметил? А если это я сам? Я едва ли осмеливался об этом подумать, однако же… У меня в голове все еще крутились слова Флоранс «Она платит тебе, чтобы ты выслушивал ее пошленькие истории, а ты поддаешься на ее уловки». Я настолько поддался? Неужели я принял Ольгу Монтиньяк на свои сеансы, чтобы привести ее к этой неподвижности? Такая мысль меня поразила. Мог ли я сделать это, я, а не мужчина, похожий на меня? Я думал, что не сдвинулся с места, но была эта усталость в предплечьях. Возможно ли задушить женщину, сжимая подлокотники кресла?

Очевидно, имел место приступ безумия.

Случай острой спутанности сознания, действие в состоянии временного помрачения, явление неустойчивости психики. Терминов психиатрии хватало, чтобы определить ситуацию такого рода. Могли ли они применяться ко мне? У меня не было ни малейшего представления об этом. Ольга чувствовала себя в опасности с мужем: их похождения закончатся только со смертью одного из них. Любопытно, это отсылало к вопросу Злибовика. Что могло произойти между мной и этой женщиной? Я предпочитал об этом не думать и сосредоточиться на Максе. Поставил бы он эту мизансцену, чтобы свалить все на меня? Но как он проник сюда? Я посмотрел в сторону зала ожидания, надеясь, что он там появится, чтобы объяснить мне, что я видел страшный сон, что скоро проснусь, и жизнь снова пойдет своим чередом, что завтра я вернусь к Злибовику и что все вышесказанное станет реальностью, как только я этого захочу. Чуда не произошло, дверь в зал ожидания осталась закрытой.

На всякий случай я пошел проверить, нет ли его там. Это было глупо, но мне нужно было удостовериться. Никого не было, Ольга мертва, чувство, что я провел весь сеанс в своем кресле, не снимало с меня подозрений.

Я вернулся к телефону и позвонил Шапиро.

Прозвучало несколько гудков, потом включился автоответчик. Я узнал голос Злибовика, произносящий приветственное сообщение. Удивленный, я перенабрал номер. Я не знал, как объяснить эту ошибку. Хотел ли я молить о помощи Злибовика или путал полицейский комиссариат с кабинетом психоаналитика? Я не стал над этим задумываться и перезвонил Шапиро, на этот раз позаботившись о том, чтобы набрать правильный номер.

– Комиссариат на проводе, – сказал секретарь утомленным голосом, – подождите.

Потом, не интересуясь тем, что я отвечу, переключил меня на ритм самбы.

Возникло желание швырнуть телефон в окно. Маракасы бушевали в трубке, в то время как голос, как в аэропорте, через равные паузы сообщал мне, что вызываемого абонента ищут. Ольга лежала на кушетке, и эта музыка лишала ее смерть трагической значительности. Делала из нее несобытие, которое ставили в очередь под самбу. Просто факт, идущий по полицейскому ведомству, не более того.