Просто выжить - Полина Ром

– Опять этот чертов петух орет и не дает спать! Хотя, пожалуй, что и выспалась уже.

И тут Вера вспомнила...

Быстро подскочив на своем жестком ложе, она огляделась и убедилась, что нет, не сон приснился. И вокруг – сарай, и сама – ребенок. А за дверью, в той комнате, что побольше, кто-то разговаривает.

Осторожно подойдя к двери, она прислушалась, но слов почти не разобрала. Нерешительно подняла руку и постучала в дверь, подумав: «Ой, зря стучала-то... В своем доме кто стучит? Вряд ли у жителей такого сарая правила этикета в почёте...».

Дверь распахнулась, и она увидела женщину, обычную женщину лет тридцати. Темная мятая туника коричневого цвета была похожа на суконную, под ней юбка длинная, темно-серая, почти в пол, а поверх – грязный серый фартук. Лицо загорелое, сама крепко сбитая, волосы в узел скручены.

– Очухалась? – голос грубый, сиплый, смотрит – не улыбнется. – Есть-та хочешь?

В желудке у Веры жалобно забурчало.

– Ну, пошли, пожрать дам, да делами заниматься пора.

Вера зашла в комнату и села за стол.

– Чо расселась-та? Не госпожа, чай. Помогай давай, мужикам уже ехать пора, а ты всё дрыхнешь.

Кроме Веры и женщины в комнате был еще мужчина. Лет так сорока на вскидку, такой же грязноватый и мятый, лохматая бороденка, но волос без седины. А вместо суконной одежды – кожа грубой выделки. И туника, и порты до середины икр – все из кожи. Куски кожи на одежде – разного цвета. Не совсем разные, но какие темнее, какие светлее. Видно, что сперва красили кожу, а потом уже шили.

И мальчишка подросток. Вот он-то как раз валялся на кровати и сладко потягивался. На нём видно только рубашку, такую же почти, как на Вере. Только ворот и рукава украшены вышивкой.

– Я не знаю, что делать, – голос с непривычки прозвучал сипло. Вера откашлялась и повторила. – Не знаю. Я не помню ничего.

– Чего не помнишь?

– Ну, вот я не знаю, кто вы такие...

– Чо, совсем не понимаешь? – тетка смотрела почти с опаской.

– Да я понимаю всё, только вот не помню.

Вера не знала, как и объяснить. Слово «амнезия» тут было явно неуместно. Что-то сдерживало ее от того, чтобы говорить откровенно.

Мужик и тетка переглянулись.

Тишина была такая, что Вере стало жутковато.

– Дак, эта, может, она совсем дура стала? Как думаешь, Морна? Может, ее, эта, в город свезти? В тот дом-та герцогский. Тама навроде как всех убогих принимают.

Вере стало совсем жутко.

– Дак, а дом-та? Ты думай, чо говоришь-та... Ежели она дура – дак ведь с ней же и заберут. Отойдет дом приюту, а мы все куда? Не-е-ет... Ты об этом даже и не думай. И сказать никому не смей. Как слухи пойдут, так ее и заберут, а с нею и дом уйдет. Так что ты молчи, дурак эдакий, никогда ты не умел устроиться, и щас нас погубишь дурью своей. Молчи и молчи. И сказать никому не смей. И ты, Гантей, тоже молчи. Как дружкам проболтаешься, так и пойдем мы с отцом бедовать на улицу, и ты с нами пойдешь. Если хоть кому ляпнешь – выпорю так, как в жизни не порола. Понял меня? – тётка строго и требовательно смотрела на мальчишку.

– Дак, а делать-та чего, Морна?

– А ничего не делать. Ты сейчас пожрёшь – и в море, чо продашь, чо домой привезешь, да денег-та всех не пропивай, понадобятся теперь. А ты, Гантей, тоже с батькой ступай да проследи, чтобы не всё пропил, а мне потом всё доскажешь.

– Ма-ам, да не хочу я, меня Кореня звал с собой, мы договорились уже...

– Вот я тебя ещё спрашивать буду! Пока лов весенний – опасностей нет и штормов нет, а деньга всегда нужна, тебе жа на одежку и на прочее. А вот осенью уж будешь дома сидеть. А сейчас – шевелитесь оба.

– Морна, а с Линкой-та чо делать?

– Ничо. Сама я без вас ещё лучше разберусь. Она вона тихая, на людёв не бросается, без тебя я тута всё и решу.

– Ну, ты, Морнушка, всегда востра была дела обделывать. Светлая у тебя голова, – мужик явно обрадовался, что не придется ничего решать.

– Ну, ты не трепи тута языком-та, – Мора аж улыбнулась неожиданному признанию. – Садитесь, жрите, да и в путь, а с ней я уж сама.

Она оглядела Веру с ног до головы и строго велела:

– Поди к себе, там пожрёшь – и сунула в руку кусок лепешки со стола.

От неожиданности Вера молча взяла черствый кусок и вышла. Закрыла дверь и, еле сдерживая слезы, залезла на кровать – без обуви ноги совсем озябли. Лепешка была черствая, но съедобная, а голод – не тётка. Сидя в кровати она отщипывала кусочки хлеба и пыталась сообразить, как жить дальше, и что можно сделать в такой ситуации. Не слишком понятно было – причём здесь дом.