Ницше как предшественник фашистской эстетики - Георг Лукач

В противовес «незаинтересованности» кантовской эстетики Ницше пишет: «искусство есть в высшей степени заинтересованная и беззастенчиво заинтересованная перекройка вещей… Страсть к насильственному покорению через вложение смысла… Эстетический зритель допускает насильственное покорение, он реагирует здесь иначе, чем в других случаях, когда на него надвигается что-нибудь извне»… Итак, тот самый художественный принцип, который раньше резко отвергался как признак «мирного варварства» современной цивилизации, возводится теперь в основной принцип всей эстетики Ницше.

Мы встретим ту же антиномию в еще более яркой форме, когда обратимся к центральной проблеме ницшевской эстетики, к проблеме декадентства. Ницше считал борьбу с декадентством во всех областях главнейшей задачей своей философской деятельности. Он видел свою главную заслугу в начатой им борьбе против все больше распространяющегося заболевания капиталистической цивилизации. Таким образом, его центральной задачей было отстаивать право «здоровья» против всеобщего «заболевания». Когда он выдвигает «Кармен» Бизе против Вагнера, он делает это во имя следующих лозунгов: «Возврат к природе, здоровье, бодрость, юность, доблесть». Его полемика против Вагнера и концентрируется вокруг вопроса о «болезненности» Вагнера. Философ декадентства, Шопенгауэр, привлек Вагнера к себе и превратил его в типичного художника декадентства. «И тут я становлюсь серьезен. Я не буду спокойно смотреть на то, как этот декадент портит нам здоровье — и музыку в придачу. Да и можно ли вообще назвать Вагнера человеком? Не есть ли он скорее некая болезнь? Он делает больным все, к чему ни прикоснется, он даже музыку сделал больной».

Но как прежде Ницше для разоблачения вульгарности Вагнера поставил его в один ряд с французскими романтиками, с Виктором Гюго и другими, так теперь он для разоблачения его декадентства пытается вскрыть его сродство с европейским декадансом — с Бодлером, Гонкурами, Флобером. Он предлагает воспользоваться при исследовании «мифического содержания» вагнеровских текстов следующим методом: «перелицуем Вагнера на реальный, на современный лад, — будем еще более жестоки, перелицуем его на буржуазный лад. Что станется тогда с Вагнером?.. Какие сюрпризы обнаружатся тогда? Поверите ли вы, что вагнеровские героини, если только снять с них героическую оболочку, все сплошь похожи до неразличимости на госпожу Бовари. А с другой стороны довольно легко понять и то, что Флобер мог бы перелицевать свою героиню на скандинавский или карфагенский лад и в таком мифологизированном виде предложить ее Вагнеру в качестве либретто. В общем Вагнер не интересовался, по-видимому, никакими иными проблемами, кроме тех, которые интересуют маленьких парижских декадентов. Всегда не дальше пяти шагов от больницы!»

Европейский успех Вагнера объясняется здесь именно этим его декадентским характером.

«Как близок должен быть Вагнер всей европейской декадентщине, раз он даже, не воспринимается ею как декадент! Он принадлежит к ней, он ее протагонист, ее самое громкое имя… Тем, что его превозносят до небес, возвеличивают самих себя. Отсутствие сопротивления Вагнера само уже есть признак декаданса. Инстинкт ослаблен; то, чего следовало бы бояться, привлекает. Люди припадают губами к тому, что лишь быстрее увлекает их в бездну».

И Ницше дает далее, исходя из критики вагнеровского стиля, подробную характеристику эстетического проявления декадентства, характеристику общего стиля болезненности. Центральный пункт этих его рассуждений заключается в том, что в декадентстве исчезает всякое понимание единства и цельности. «Чем характеризуется всякий литературный декаданс? — спрашивает Ницше. — Тем, что жизнь отлетает от целого. Слово становится самодержавным и выскакивает из предложения, предложение перерастает свои рамки и затемняет смысл страницы, страница начинает жить за счет целого, целое перестает быть целым. Но это знаменательно для всякого декадентского стиля — всегда это анархия атомов, разброд воли, «свобода индивида», выражаясь на языке морали, — а если расширить это до политической теории, получатся «равные права для всех». Жизнь, одинаковая жизненность, трепетание и избыток жизни оттеснены в мельчайшие ячейки; все остальное бедно жизнью. Повсюду скованность, тяжкий труд, оцепенение или вражда и хаос, причем то и другое тем больше бросается в глаза, чем выше поднимаешься по ступеням организации. Целое вообще перестает жить оно составлено из частей, вычислено, искусственно создано.

Исходя из этой уничтожающей критики декадентства, Ницше может сказать в похвалу Вагнеру только нечто такое, что опять-таки обличает в нем декадента:

«Изумителен, прекрасен Вагнер только в создании мельчайшего, в разработке деталей, — тут мы имеем полное право провозгласить его мастером первого ранга, нашим величайшим миниатюристом в музыке»…

Эта критика декадентства, бесспорно содержащая в себе множество правильных и метких замечаний имеет однако и свою очень интересную оборотную сторону. Только что приведенные рассуждения Ницше о декадентстве любопытны в двух отношениях. Во-первых, как показал фашистский биограф Ницше Эрнст Бертрам, они во всем существенном заимствованы из одного очерка Поля Бурже — писателя, которого Ницше сам рассматривает как типичного представителя современного декаданса. А во-вторых, всякий, кто хоть сколько-нибудь знаком с Ницше, наверное сразу же заметил, читая приведенные цитаты, что в них содержится не только правильная критика декадентской бесстильиости и декадентского распада вагнеровского стиля, но вместе с тем и меткая характеристика самого Ницше, как мыслителя и писателя. Внутренняя связь Ницше с литературным и художественным декаденством не осталась скрытой (как показывает эпиграф к настоящей статье) от самого Ницше. Он отлично сознавал, как глубоко он сам был связан со всем, что осуждал как декаденство; он понимал, что его мышление является, по своим намерениям и притязаниям, самопреодолением декаденства. И чрезвычайно характерно, что в тот же период своего развития, когда он выдвигал «здорового» Бизе против «больного» Вагнера он противопоставлял немецкому «здоровью» «болезненность» парижских декадентов, как нечто более высокое.

«Для артиста, как такового, нет в Европе иной родины, кроме Парижа… Я не знаю, в каком столетии история могла бы набрать таких любознательных и вместе с тем таких тонких психологов, какие живут сейчас в Париже; назову только наудачу, ибо число их отнюдь не мало — гг. Поля Бурже, Пьера Лоти, Жип Мелака, Анатоля Франса, Жюля Леметра… Я предпочитаю, между нами это поколение даже его великим учителям».. Эта положительная оценка «болезненности» в противоположность «здоровью» применяется и к самому Вагнеру. Если в своей работе «Ницше contra Вагнер» (1888 г.) Ницше нападает на Вагнера за то, что он от фейербаховской «здоровой чувствительности» ниспал до христианской декадентщины и патологии Парсифаля, — то в «Ессе homo» (1888 т.) он атакует его с диаметрально противоположной стороны. Он говорит здесь о впечатлении, произведенном на него вагнеровским «Тристаном»: «Мир беден для того, кто никогда не был достаточно болезнен для «инфернального сладострастия»… Это произведение есть бесспорно вагнеровское non plus ultra; он отдыхал от него на «Мейстерзингерах» и «Кольце». Выздоровление это — шаг назад для такой натуры как Вагнер»… В последний период Ницше считал себя, конечно, «выздоровевшим» и смотрел на свою прежнюю декадентскую «болезнь», как на переходную ступень.

Однако, также как его критика вагнеровского стиля была, вместе с тем его собственной самокритикой, — совершенно так же приложимы к нему самому и его только что приведенные слова о Вагнере. Правда, они справедливы по отношению к нему (как и к Вагнеру) только гипотетически, потому что Ницше никогда не стал здоровым в том смысле, в каком он сам понимал это выражение.

Известно, что зрелый Ницше одновременно с борьбой против Вагнера, как художника декадентства, вел борьбу против Шопенгауэра, как философа декадентства. Пессимизм является для Ницше последнего периода самым характерным симптомом декадентства. Эволюция Рихарда Вагнера в сторону пессимизма, его эволюция от Фейербаха к Шопенгауэру, от Зигфрида к Парсифалю, это в глазах Ницше самый яркий симптом декадентского характера вагнеровского искусства, и Шопенгауэр с его пессимистической философией является для него мусагетом европейского декадентства.

Все это достаточно ясно из изложенного. «Но теперь мы должны присмотреться ближе к оборотной стороне медали. Мы уже отметили, что своеобразие философской позиции Ницше заключается в его попытке оправдать капитализм через утверждение его «дурной стороны» — откуда и вышло вполне последовательно его утверждение варварства. Двуликость ницшевской философии сказывается теперь в том, что это утверждение жизни, исходящее из «дурной стороны» жизни, приводит к противоречивому и парадоксальному заданию оправдать жизнь, исходя из пессимизма. Мы не можем здесь входит в разбор философских противоречий, возникающих из этой позиции Ницше; для наших целей вполне достаточно убедиться, что Ницше, подобно Шопенгауэру, усматривает сущность искусства в том, что оно преображает негодное само по себе существование к которому мыслитель может относиться только пессимистически, и делает его прекрасным в художественном произведении.