Собрание сочинений: В 4-х т. Т. 1: Повести, сказки, легенды, притчи - Герман Гессе

Гольдмунд тоже любит Нарцисса, но уходит к любви чувственной — прочь из монастыря, в реальный мир, в страдания, в жизнь. Самое имя (Гольдмунд по-немецки значит «Златоуст»), напоминая нам о святом, в честь которого герой назван, не только иронично, но и многозначительно.

Итак, самовлюбленный Нарцисс бескорыстно и жертвенно (как читатель узнает из сюжета повести) любит Гольдмунда, а носитель святоотеческого имени Гольдмунд ведет беспутную жизнь бродяги, переходя от одной любовницы к другой, не отказывая себе ни в каких удовольствиях. На его пути — убийства, вероломства и болезни, но именно это чувственное познание жизни и делает его художником. Образы его скульптур — реальные живые люди, часть его жизни: апостол Иоанн — Нарцисс, а Мадонна — Лидия, одна из возлюбленных, о которой у Гольдмунда остались самые возвышенные воспоминания.

Гессе ведет своего героя через разнообразные круги жизненного ада, приводя его в конце концов в тюрьму. Спасенный Нарциссом, он возвращается в монастырь и умирает на руках своего друга, умудренный и смиренный, в смерть беря с собой и жизнь, а в жизни оставляя свое творческое бессмертие. Отрицание мира для Гольдмунда — не уход в монашество, как для Нарцисса; отрицание мира для него — воплощение этого мира в искусстве; земная жизнь естественно уходит с угасанием юности, желаний и успеха, а со смертью приходит благодать. Эту благодатную гармонию Гольдмунд обретает прежде всего от Нарцисса, одинокого рыцаря чистой духовности.

Через всю повесть, подобно некоторым предыдущим произведениям Гессе, проходит образ мифической матери Гольдмунда, женщины артистичной и греховной, символизирующей праначало мира и стихию эроса-любви — от самых земных ее проявлений до рыцарского и мистического почитания Мадонны, т. е. от тьмы к свету, который сам растет из этой тьмы (китайские Инь и Дао, библейские Ева и Дева Мария).

«Нарцисс и Гольдмунд», так же как и «Сиддхартха», может быть включен в цепочку «романов развития», герои которых либо художники, либо поэты: Вильгельм Мейстер у Гёте — актер, так и не сыгравший Гамлета и ушедший от мира в «башню»; Генрих Офтердинген Новалиса — поэт (легендарный миннезингер), отправляющийся на поиски «голубого цветка», за «потерянным раем», т. е. за истиной, любовью и поэзией; Франц Штернбальд Людвига Тика — прототип Гольдмунда, художник, в пластике природы видящий образец для своего искусства; Генрих Готфрида Келлера (роман «Зеленый Генрих») — тоже художник и тоже прототип Гольдмунда наряду с Францем Штернбальдом.

«Нарцисс и Гольдмунд» является одним из лучших и наиболее совершенных произведений Гессе благодаря отточенности своих философских идей, не только воплощенных в авторском повествовании, но и вложенных в речи самих героев. Особенно интересен последний разговор Гольдмунда с Нарциссом — разговор двух мудрецов, по-разному пришедших к своей мудрости.

Христианскими идеями проникнуты слова Нарцисса, но, как сомневающийся Карамазов, говорит Гольдмунд: Творца — принимаю, творение же Его — нет. Но разве совершенный Творец и несовершенная тварь — не основное утверждение христианства, не на преодолении ли тварью своего несовершенства оно зиждется? И Гольдмунд преодолевает эту неполноценность по-своему — через чувство и образ. «Праобраз, — говорит он, — духовен», а само искусство есть преодоление бренности, тленности, смерти. Праобраз — это та же мысль, «идея» философов, идея божественная, постижение которой дается не только научно-умозрительным, но и художественно-чувственным путем. И если Нарцисс видит в Гольдмунде эту духовность, то и Гольдмунд уже знает, что мыслители — те же поэты, только лишенные средств образного выражения: поэты без стихов, художники без кисти, композиторы без звуков. Нарцисс и Гольдмунд становятся равноценными, истинными «друзьями», сливаются в один образ: Нарцисс — как поэт чистого мышления, Гольдмунд — создатель, мыслящий образами; оба они идут к гармонии от единого Духа, только для одного гармония — в искусстве, для другого — в философски постигаемой религии. Романтическая идея о синтезе философии, поэзии, математики и музыки получает здесь некое завершение, превращается в своего рода религиозное действо, в котором участвуют и богословие, и наука, и жизнь, и искусство. Замечательно, что действо это совершается внутри пути христианского.

Религиозна и повесть, предваряющая роман «Игра в бисер», — «Паломничество в Страну Востока». Ее главный герой, Лео, «магистр» духовного братства, Ордена избранных, символически совершающих паломничество на Восток, противопоставлен тезке самого Гессе (в повести — Г. Г.; эти же инициалы соответствуют и имени героя в романе «Степной волк» — Гарри Галлера), герою заблудшему, который якобы «потерялся» (т. е. потерял самого себя). Лео — не только «господин» Ордена, но он и слуга его, служитель, диакон: объединение, характерное и для христианства, и для обычаев древнего Китая, и символическое для самого Гессе, связывающего здесь разные религиозные представления.

Повесть является своеобразной аллегорией — собиранием истинного знания из внешне разрозненных, но духовно родственных друг другу фрагментов, умозрительно объединяемых в некую универсалию, в романтический синтез.

Какие же фрагменты собирают члены духовного братства на пути к Востоку, к прародине, и кто входит в этот духовный союз?

Дорога к Стране восходящего солнца лежит, оказывается, через самые близкие окрестности Швабии и Швейцарии, а среди паломников и их друзей — и рыцари старофранцузского эпоса, и немецкие поэты-романтики, и образы индуистской и буддистской религии; друзья самого Гессе и герои его произведений; средневековые короли и современные писателю музыканты и художники; персонажи Ветхого Завета и отцы христианской церкви. Подобно тому как Фауст искал вечно женственное, видя его в Елене Прекрасной (нашел в Мадонне!), так и «рыцари» Гессе ищут вечную женственность в образе Фатьмы, дочери пророка Магомета: она их путеводитель, ключ к тайне бытия, вариация Софии Премудрости.

Вся эта фантасмагория перевита алхимическими и архетипическими символами, помогающими Гессе вместе с выдуманными им героями проникнуть внутрь себя, за пределы бессознательного, где и находится откровение, «золото», божественное тайнознание.

Герою повести Г. Г. кажется, что заблудился не он сам, а глава-слуга Ордена Лео, который бросил братство на произвол судьбы, и путешествие прервалось. Когда герой, найдя Лео (это означает и обретение в нем господина), возвращается к «братьям», его символически судят: он должен найти в архивах Ордена свое жизнеописание, т. е. как бы найти самого себя. После манипуляций, похожих на магические действия и имеющих аналогию не только со «сновидческой» символикой Юнга, но и с алхимическими символами розенкрейцеров (само имя Лео, лев, является символом золота, огня, истины и, по Юнгу, самости), Г. Г. обнаруживает и получает в подарок статуэтку — не то из дерева, не то из воска, — изображающую двойную фигуру: с одной стороны — он сам, бесцветный и невыразительный, олицетворяющий бренность и тьму, с другой — сияющий красками Лео как символ света и жизни. Внутри фигуры можно различить, как тьма устремляется к свету, как бренный и темный Г. Г. постепенно поглощается светлым Лео, что и означало торжество истины и наступление Солнечного царства.

Аллегорический, притчевый смысл повести совершенно иллюстративен: идеи Гёте побеждают здесь идеи романтиков и сливаются (как и в «Степном волке»!) с солнечным Моцартом; Нарцисс соединяется с Гольдмундом; религиозная вариативность становится идеальным синтезом, универсальной утопической религией, духовно сближающей ислам и буддизм, индуизм, религиозно-алхимическую мистику и христианство. Не будем судить о том, хорошо это или плохо, но таково свойство художественного мира Гессе и поэзии вообще: достаточно вспомнить символическую фантастику второй части «Фауста», героя которой Гёте тоже приводит к истине и к спасению, но спасению христианскому (к вечно женственному в образе Богоматери). И Г. Г., проделав путь снизу вверх и обретя в Лео господина — и свет, и истину, — приходит, по существу, к идее христианской, в которой и преображается религиозный синтез: деятельный и вместе с тем созерцательный путь к Абсолюту.

После этой повести Гессе снова обращается к индуистской тематике и в притче «Индийская судьба» показывает новый путь к истине.

Судьба ведет героя этой притчи от иллюзорности внешнего мира, от бренности славы, земной любви, наслаждений и счастья, от необходимо связанного со всем этим страдания как расплаты за успех — к самому себе: к нравственному просветлению, совершенству и полноте такого одиночества, одиночества человека, познавшего мир через его отвержение и именно поэтому идущего путем слияния души и Духа.