Возвращение в Союз - Дмитрий Добродеев

Я встал, сжимая сигарету неповинующимися пальцами. Стараясь не упасть, дошел до самого конца вагона. Тамбур. Стояли четверо, курили. Смотрели пристально, но я спросил небрежно: «Найдется огоньку?» Затылком чувствовал, что поезд замедляет ход. Затяжка была ошеломляющей. Набрав все легкие до одуренья балканским дымом «Шипки», я ждал. Один из этих пошарил за пазухой, и я увидел спицу. А поезд притормозил. Толчок.

— Не трогай, черти! — я заорал истошно и скинул доху. Острие спицы пронзило мне плечо, но я был уже снаружи и устремился, взвизгивая и ругаясь, к станции…

Рыдая и ругаясь, перескочил через заборчик и очутился… в надежных, крепких руках.

ЗАЩИТНИКИ РОДИНЫ

И очутился в крепких объятиях дотоле неизвестного детины. Детина взял меня на руки как букашку, прижал к своей полковничьей шинели: «Сынок, ты весь дрожишь… Не бойся. Твой папа с тобой». Я разом почувствовал себя в отеческих, надежных руках, мгновенно успокоился.

Мы сели на заднем сиденье «Победы». Я — на его коленях, прикрытый пологом шинели. Было тепло, темно, уютно. Шофер гнал машину по трассе Подмосковья, отец курил крепчайшие папиросы. Посты ГАИ, завидя их номера, брали под козырек.

Полковник начал разговор: «Зачем ты убежал от нас, сынок? Ведь мы же обещали купить тебе машинку к дню рожденья».

«Пошел ты, знаешь!» — хотел сказать я, но вместо этого раздалось: «Хочу бибику, щас!»

Полковник Опрыжкин нагнулся под сиденье и вытащил большую железную машину-экскаватор — и положил мне на колени.

— А почему в одной фуфайке, сынок? Где шубка? Ведь мама снарядила по погоде…

— Не знаю, папка… Хочу пожарную машину!

— Иван, сынок, на долгих дорогих войны мечтал я о сыне-первенце и вот теперь чуть-чуть тебя не потерял… Клянись, сынок, — он поднял меня и заглянул в глаза, — что больше ты не убежишь!

— Ну ладно, клянусь!

«Победа» въехала в Москву. Столица СССР приветствовала нас иллюминацией. Краешком глаза — из-под шинели — успел прочесть: «Навстречу 33-й годовщине. Великой Октябрьской».

Громадный генеральский дом на Фрунзенской. В подъезде — часовые. Отдали честь. «Не надо к дедушке!» — хотел сказать, но не успел. Захлопнулась дверь кованого лифта, мы поднялись на 7-й этаж. Открыла пышная немолодая блондинка в шелковом халате:

«Внучок!» — Я понял, что влип. Отец похлопал меня: «Ну, будь героем!», и быстро прошел на кухню. Оттуда донеслось — буль-буль — в стакан.

А я остался наедине со старой дурой. Старуха-генеральша поволокла меня: «Какой чумазый! А ну-ка быстро в ванну!»

— Не, не хочу! — я начал отбиваться. На шум явился старик в зеленых брюках, на коих нашит был красный генеральский лампас: «Иван, не узнаешь? Я дедушка!»

— Эй, деда, чего они меня волочут в ванну? Я не хочу. Эй, деда! — тот подошел, погладил чуб: «Суворовец!» — и постное лицо расплылось в обворожительной улыбке.

Меня засунули в большую теплую… Играл корабликом, который из чурки выстрогал старик. Корабль назывался «Варяг». Меня насильно намочалили, протерли уши и, завернув в две простыни: «Спать, непременно спать!»

Лежал, уставившись глазами в потолок. Лепнина. Большая хрустальная висит. Мэйд ин Чехословакия. На стенах — картина «Мишка на Севере» и репродукция «Суворов через Альпы». Дверь приоткрылась. Вошел отец. Подсел. Лицо его печально и сурово. Пары винно-водочные обволокли меня: «Скажи, сынок, чего тебя забросило в Мытищи? Ведь мы, как было договорено, собрались на дачу, по грибы. Когда мы делали привал, ты выскочил и убежал. Ну что, ответь?»

Я посуровел, засопел и повернулся лицом к стене.

— Сынок, ответь! — тебе уж шесть. На будущий тебе же в школу. Поступишь в 51-м, проучишься пять лет, в 56-м отдам тебя в Суворовское. Ты будешь как мы все… ты станешь — генерал Опрыжкин — красный командир.

Я заревел, прижавшись лицом к стене. Подушка быстро намокала.

— Ну ладно, Ваня! — отец-полковник чмокнул, удалился. Желая более не беспокоить. Вдоль стенки — не раздеваясь — лег на постель и захрапел.

Как только он отошел, я вытер слезы. Да, надо действовать. Пока не поздно. На этой жизненной кривой. На волю, подальше! Все это — какая-то магическая сила!

Приняв решение, я начал одеваться. Надел майку, лифчик, приладил непослушными чулки к резинкам, затем короткие штанишки, шаровары, и был готов. На цыпочках я выскользнул из комнаты. Стараясь не скрипнуть. Часы показывали полночь. Прошел одну, вторую, третью…

— Иван, куда ты? — Я сжался на ходу. Старик Опрыжкин, при полной генеральской форме, сидел в углу, недвижен и суров. — Куда ты собрался?

— Я? Погулять. Во двор.

— Погодь-ка трошку. Ты что-то заливаешь. Нам надо разобраться. Иди сюда! — он приманил меня длиннющим крючковатым пальцем, зажал меж старых костлявых ног и заглянул в глаза суровым, беспощадным взглядом. Белесые глаза из-под седых бровей. Я заревел, старик сломался: «Ну ладно, не отвечай. Давай я почитаю тебе. Достань-ка мне ту книжку! — он указал на полку. Я пододвинул стремянку, забрался на вторую полку, достал тяжелый фолиант в обложке Министерства обороны СССР, «Суворов» — стояло на корешке.

Дед развернул «Суворова» и начал читать: про детство полководца, про Измаил, про переход через Альпы… Невольно я заслушался, увидел наяву. Чудо-богатырей. Вершины Альп. Ущелье Сен-Готарда. Себя на боевом коне… Впрочем, какого хрена? Не спать! Не поддаваться!

Старик пробормотал под нос: «Враги Советского Союза пытаются внушить, что, мол, Суворов был педрила и подавлял поляков… Не выйдет, дудки-с!» — и он согнул костлявые в могучий кукиш, коварно улыбаясь невидимому оппоненту.

— Непобедимая и легендарная. В боях прославленная… в боях прославленная… — он начал заговариваться.

— Пуля — дура, а штык — молодец! — сказал в заключение дед и захрапел. Книга вывалилась у него из рук. Путь был свободен. На цыпочках я вышел в коридор, надел цигейковую шубу, валенки, шапку и дальше — на площадку. По лестницам большого дома спустился в парадное и там на четвереньках, стараясь не дышать, уж было проскользнул меж ног заснувшего солдата.

Раздался чих. И громкий мат. Упала с грохотом винтовка. Я скатился по подвальной лестнице. Беззвучным мягоньким комочком. Немного расквасил нос, но не утратил бодрости первопроходца. Качнуло, чуть не упал. Холодная капля упала на темя. Нашарил выключатель и в тусклом свете прочитал: соси банан тропического леса…

— Что это, е-ка-лэ-мэ-нэ? — рванул заржавленную дверь и вылетел наружу… гудящий темный коридор, почти ни зги не видно… Поехал под ногами пол, я вытянул клешни, уперся в живое тело…

— Ты кто такой? — мохнатая рука впечатала меня в перегородку. Не выдержав, я рухнул на четвереньки.

«ИВАН СУЧАЕВ»

Могучая рука вдавила меня в перегородку, затем приподняла за шкирку. Утробный голос прорычал: «Топи котят!» — А, что? — но было поздно.

За шкирку меня поволокли вдоль темных недр монстра-парохода. Команда расступалась в благоговейном ужасе. Внесли в кабину капитана. Швырнули на ковер. Я приподнялся на локтях: здесь все исполнено сурового морского духа, обшито тесовым деревом. Висят спасательные пояса, портреты Сталина, Калинина, Буденного. И — карта Главсевморпути. Посередине — стол, за ним сидит сам каперанг Папашкин. Он ласково осведомляется: «Какими судьбами? Вы к нам, товарищ?»

— Я, я… — и по-собачьи задышал. — Ну с вами, впрочем, потом. — Папашкин закурил, провел рукой по карте. — Итак, докладываю ледовую обстановку. Наш сухогруз «Иван Сучаев» зажат торосами. До Новой Земли — сто миль. Пока что мы дрейфуем со льдами в районе Карского, а может, Баренцова моря. Сегодня — 15 марта 37-го года. Мы обещали руководству Севморпути и лично товарищу Коробкеру, что к Первомаю доставим изюм зимовщикам Таймыра. Однако непредвиденные обстоятельства… поставили черту на трассе нашей жизни.

— Комбедов! — Папашкин сел на место. — Докладывайте результаты ледяной разведки! Размеры льдин, торосистость…

— Чего там? — старпом привстал. — Наш корпус сплющен, и винт ослаб в натуре.

— И что теперь?

— Необходимо ждать. Пока нас освободят из ледяного плена. Но это может продлиться долго, ужасно долго… быть может, десятки лет. Считайте, что мы, посланники Страны Советов, заброшены сюда на вечну-вахту, и это — судьба полярника.

— Теперь об этом самом, — Папашкин выпрямился, поправил на носу очки. — Товарищи! На нашего «Сучаева» подослан диверсант по кличке Рябинчик (он указал перстом на мой загривок). По предписаниям Морштаба и личной инструкции товарища Сосенского мы попросту обязаны вернуть его в Мурманск, в НКВД, на базу Северного флота. Ведь вы все знаете, с каким заданием наш сухогруз находится на Северном морском пути… Махрюкин, уведите диверсанта!

Махрюкин заломил мне руку, повел по коридору.