Ночной кабак - Александр Бондарь

У супруги его и у дочери Кати дела с этим обстояли не лучше, и всем пришлось записаться на курсы. Лучше всего учение пошло у Кати. Через год она уже довольно свободно "спикала", а с помощью появившихся у нее здесь русскоязычных подруг так же уверенно и быстро освоила приличный набор неприличных канадских ругательств и могла легко объясниться на местном уличном диалекте. И это в то самое время, когда Дмитрий Степанович, тяжело наморщив свой стареющий лоб, старательно учил правильные и неправильные английские глаголы.

Что же касается его супруги, то для последней новый язык вообще оказался непреодолимой стеной. Помучившись, она бросила. Зачем напрягаться, решила, если не идет? Она читала бесплатные русскоязычные газеты, где недоучившиеся литераторы плохим русским языком пересказывали ей содержание недоступных для нее из-за языка англо-канадских и недоступных из-за цены российских изданий.

Шло время. Катя заканчивала школу. Она считала себя "не-оканадившейся" и гордилась этим, но родители чувствовали себя в ее обществе неуютно. У Кати появился хахаль - семнадцатилетний венгр Майкл, похожий внешне на наркомана. Майкл был студентом и брал какой-то курс в UofT.

Дмитрий Степанович и его супруга не любили Майкла, и пытались сказать об этом Кате. Катя их игнорировала. Майкл тоже. Появившись в квартире, он, не оборачиваясь, проходил мимо Дмитрия Степановича и супруги, на ходу громко произнося "Хай!". И сразу же, не дожидаясь ответа, шел с Катей в ее комнату. От него всегда пахло анашой, из носа торчало кольцо, а из-под рубашки нахально свисала широкая, не его размера, майка.

Майкл уходил, вытирая рукой губы, и бросив на ходу "Бай!" Дмитрию Степановичу и его жене. А на кухне, в мусорке, демонстративно появлялся использованный презерватив - это Катя, которая хоть и была уверенна, что родителей-совков не переделать, но все-таки пыталась, по мере возможности, приучать их к культуре и цивилизации.

Дмитрий Степанович и его супруга сидели на велфере. Супруга давно на все махнула рукой, а Дмитрий Степанович еще пытался разыскать работу. Он старательно рассылал везде свои письма-resume, где расхваливал себя до небес. Ответа или не было или был, но не тот ответ, на который расчитывал Дмитрий Степанович. Надежда его постепенно таяла, катастрофически уменьшаясь в размерах.

В конце концов ему надоело. Хватит, - решил он. - Надо заняться любой другой работой, пусть не престижной, пусть немного унизительной - любой работой, где ему, Дмитрию Степановичу, будут платить деньги.

Он устроился на фабрику. Сначала было немного страшно. Фабрика ассоциировалась с чем-то неприятным, грязным и совершенно плебейским. Воображение Дмитрия Степановича рисовало ему окружение пропитых морд, отборного мата, грязной и вонючей одежды. Он представлял себе заплеванные цеха, полные угрюмых, опустившихся субъектов.

Однако эти предположения оказались неверными. Дмитрий Степанович оказался в среде товарищей по несчастью - среди многонационального русскоязычного рабочего коллектива фабрики не было никого, кто не имел бы хоть незаконченного высшего образования. Казалось, что все это - какой-то странный научно-исследовательский институт, выехавший сюда для прохождения трудовой практики.

Дмитрий Степанович сначала даже приободрился, но ненадолго. Единственный, кто не имел не только высшего, но и школьного образования, был supervisor Боря. Он, кроме того, был единственным здесь, кто постоянно и громко ругался.

- Эй, ты, козел калечный! - Кричал он, увидев, что Дмитрий Степанович недостаточно резво приподнимает пятидесятикилограммовый мешок. - Ты, че, блин, думал, тут за так бабки платят? А ну, блин, взял этот мешок и бегом отнес его наверх! Понял меня, петух?!..

И Дмитрий Степанович, издавая глухой, еле слышный стон, тащил мешок на второй этаж. К концу дня лицо у Дмитрия Степановича сделалось мертвенно-бледно-зеленым. Болело сердце, до этого всегда здоровое, не сгибалась спина. Он решил уволиться.

Прийдя домой в этот вечер, он лег на диван, закрыл глаза и подумал, что больше всего ему сейчас хочется: этой-вот ночью, тихо и незаметно умереть.

Катя не ночевала дома неделями. Где и у кого она бывает, говорить отказывалась. У Дмитрия Степановича появилась тихая, добрая мечта. Ему хотелось выследить кого-нибудь из ее друзей и аккуратно придавить его на ночной улице. А труп спрятать. Он иногда думал об этом часами, рисуя себе все натуралистические подробности будущего убийства. Дмитрий Степанович понятия не имел, где он возьмет оружие, и хорошо знал, что никого он никогда убивать не будет. Но мысли об этом доставляли ему столько несказанного удовольствия, что отказать себе в праве хотя бы помечтать, он не мог.

Однажды, видя, как Катя, собирающаяся на какую-то очередную студенческую вечеринку, щедрой рукой кладет в кармашек презервативы, Дмитрий Степанович не выдержал. Он поднялся, шагнул вперед и преградил Кате выход.

- Ты никуда не пойдешь, - сказал он уверенно. - Я тебя не пускаю.

Катя сделала шаг назад.

- А кто ты такой, вообще? - Спросила она спокойно.

Дмитрий Степанович побагровел.

- Кто я такой?! - Выдохнул он. - Кто я такой?!..

Рука его поднялась в воздух, готовая опуститься и с размаху пройтись по физиономии дерзкой девчонки.

- Я тебе сейчас покажу, потаскуха, кто я такой...

Катя на мгновение сжала губы. Она не двигалась с места.

- Ударь. - Сказала она негромко. - Ударь. Я сразу же наберу 9-1-1, и ты уедешь. Ударь.

Дмитрий Степанович остолбенел. Рука его опустилась. Он сел на диван, не видя и не слыша вокруг себя ничего.

Прошло несколько минут. Он сидел один. Кати уже не было в квартире. Никого не было (супруга ушла в магазин за хлебом).

Дмитрий Степанович подошел к окну. Там, кружась, опускался снег. Тихая и торжественная картина. Все засыпано снегом. Прохожие передвигались медленно, боясь упасть. Дмитрий Степанович вспомнил Москву. Там, наверное, тоже холодно, но только снега больше. Дмитрий Степанович смотрел на снег, на людей, на дома, на машины.

- Зачем я сюда приехал? - Спросил он себя вслух. - Зачем?..

И не получил ответа.

Перед католическим Рождеством у Дмитрия Степановича появилась новая возможность подзаработать. По всем городам Онтарио проходили парады Санта Клауса.

По улице торжественным и веселым шагом следует праздничная процессия. Здесь все - и разряженный оркестр, и акробаты, и циркачи-гимнасты, и клоуны, обязательно мэр города, представители городского полицейского департамента, городской пожарной охраны. Замыкает шествие сам Санта Клаус в огромных санях. Он машет рукой зрителям и громко повторяет одни и те же фразы:

- Merry Christmas! Йо-хо-хо! Merry Christmas everybody! Йо-хо-хо!

Эту роль играет обычно нанятый на один день алкоголик, которому и притворяться не нужно, что лицо у него красное.

Дмитрия Степановича пригласили сюда продавать сахарную вату. Пригласил дружелюбный алжирец, который имел свой небольшой хот-договый бизнес, а в Рождество подрабатывал тем, что продавал сладости.

Работа Дмитрия Степановича сводилась к следующему: он шел по тротуару, вдоль рассевшихся зрителей и, словно знамя, нес перед собой тяжелую палку, обвешанную яркими разноцветными кульками со сладкой ватой. Время от времени то один, то другой зритель останавливал Дмитрия Степановича знаком и спрашивал "How much?" Потом на пальцах показывал, сколько пакетов он хочет (покупатель искренне хотел этим облегчить жизнь Дмитрию Степановичу, ибо предполагал у него интеллект макаки - а иначе как объяснить, что тот занят подобной работой?)

Даже сам алжирец-работодатель не выдержал и, увидев Дмитрия Степановича в этом потешном облике - с красным от мороза, замученным лицом и со здоровенной клоунской палкой в руках (можно было подумать, будто добрый Дмитрий Степанович намеренно решил своим видом повеселить скучных канадских ребятишек), сказал задумчиво:

- А когда-то вы были могучей и великой страной... Вас боялись...

Дмитрий Степанович ничего ему не ответил.

Вместе с алжирцем они посмотрели Маркхам. Собственно, кроме самого парада, они ничего здесь не увидели. Хотя центр Маркхама, где проходил парад, смотрелся очень даже симпатично. Небольшие двух-, трехэтажные дома, явно построенные в девятнадцатом веке, в том же самом стиле уличные фонари все это переносило Дмитрия Степановича туда, в девятнадцатый век, и он чувствовал себя каким-то странным, нелепым персонажем ни то Диккенса, ни то Конан Дойля.

Он заработал за день пятьдесят долларов, но чувствовал себя под конец, как побитая палкой собака. Расставшись с алжирцем, который привез его в Торонто и выгрузил в центре - возле Янг стрит, Дмитрий Степанович выпил стакан кофе в "Tim Hortons" и вышел на улицу. Потеплело, и снег начал таять. Прохожие оставляли своими ногами на засыпанных белых дорожках мутно-грязные следы.

- Я ненавижу эту страну, - подумал про себя Дмитрий Степанович, и ему как-то неожиданно тепло стало от этой, такой простой, такой несложной, фразы. - Я ненавижу эту страну. - подумал он еще раз.