По зарубкам Золотого демона - Алексей Губарев

Губернаторы бывают двух типов. Подавляющее большинство из них простачки. Они состоят в должности года три, а потом надолго перебираются в тюрьму, при этом имея виллы в Испании и яхты на Карибах. Но есть и краснокнижный вид губернаторов. Те, несмотря на то, что весьма редки, умудряются просидеть в служебном кресле два и более десятка лет и хоть бы что. За время ретивой службы таких феноменов город может пережить две революции, три войны, из цветущего промышленного гиганта запросто превратившись в руины и незаметно распродать множество предприятий. Подобное превращение требует уймы бюджетных средств. Города этими теневыми уникумами преобразованы в подобие черных дыр. Любой бюджет перемалывается этими выродками без остатка и бесследно. Каждый раз им нужно больше и больше и каждый раз финансовые отчёты об исчезнувших средствах, изрыгаемые за подписью «золотых телят», становятся всё заковыристее и увесистее. А раз так, покорные президенты добросовестно увеличивают денежные вливания на поддержку непонятной деятельности подобного краснокнижного элемента и никогда не спрашивают, где деньги, довольствуясь своевременным неподъемным пухлым отчетом.

Всё бы ничего. Чёрт с ними, с деньгами. Это на совести президентов, в конце – концов. Но есть небольшая странность. За двадцать лет ежегодного обновления дорожного покрытия на главных улицах бордюры подобных административных единиц должны бы утонуть в асфальте, но бордюры чувствуют себя прекрасно, а глубокие ямы, подобные воронкам от снарядов, упорно демонстрируют всего три сантиметровых слоя застывшей битумной смеси.

Лепесток стоял на перекрёстке одной из таких улиц и тупо взирал на подобную яму. Картина напоминала город Грозный после штурма в одна тысяча девятьсот девяносто шестом году.

В распоряжении грабителя было два дня, а от разбитого проспекта веяло врождённой нищетой и голодом.

– Хм, где же самобранка? Этот Витя, видать, большой идиот, а я последний кретин, – думал жулик.

– Эй, – обратился он к первому попавшемуся прохожему, – не скажешь ли, браток, кто нынче правит сим процветающим оазисом?

– Да есть тут один молоденький, он недавно у руля, а что?

– Да я так, а прежний где вождь?

– Эка, хватил. Тот был летун, что и не дотянешься – лет двадцать кряду главным креслицем скрипел. А тебе, мил человек, что за дело этому?

– Да просто, из чистого любопытства спрашиваю.

– Да где, где, тута и обитает. Работает где-то, конечно.

– Благодарю, – буркнул Лепесток и перешел на другую сторону.

План созрел молниеносно. Гибкий молодой ум имел способность анализировать и логически размышлять, опираясь на закон сохранения энергии. Если количество полученного явно не совпадает с истраченным, значит разница каким-то образом обрела хозяина.

– Есть, есть самобранка. Да какая! Эх, Витя, Витя… Как повезло-то встретить тебя. За два десятка лет чудачеств капитальчик отошедший от забот предводитель скопил, сомнений нет,– говорил сам себе налётчик, – Если не попался этот опухший карась, значит, надёжно спрятал. Мастер, ничего не скажешь. Куда же мог заховать награбленное этот уникум? Не такой русский мужик, чтобы всё до копеечки на счетах таить. Русский мужик хитёр. Значица, имеется схрон, моя в том правда.

Целых две недели после майских праздников существования впроголодь и упорного труда в один из вечеров приволокли Лепестка, отяжеленного кованой фомкой, к одному из многочисленных гаражных кооперативов.

И на старуху есть проруха. Хроническая болезнь любого русского индивида изредка пересчитывать нажитое указала на это простенькое потаённое местечко. Слежка за «птицей высокого полёта» раскрыла предположительный схрон, потому как любому свойственно ошибаться. Лепесток был рад, что это оказалось не дачей. Но и хозяина понять было можно. Дача далеко, мало ли что. Неисчислимая рать повсюду шныряющих бомжей, да и от пожара никто не гарантирован, вносят коррективы в сознание граждан. А тут черный нал под надёжным присмотром.

Неброские гаражи охранялись, но с тыльной стороны имелся едва приметный лаз. Его проделала лень хозяев тащиться лишний раз через проходную. Кризис и плохая погода изо всех сил помогали гастролёру в короткой тактической операции. Гаражный кооператив был пуст, вахта была довольно далеко, а сторожем был один из тех, кто ни при каких обстоятельствах дальше метра от сторожки не отходит.

Лепесток подкатил чью-то пустую железную бочку к нужному гаражу. Взобравшись на неё, легко расправился с решеткой, предназначенной скорее отпугнуть чем хоть как-то защитить окошко второго этажа. Затем ящерицей скользнул внутрь. Пуританское убранство помещения пахло деньгами. Обмануть нюх Лепестка было невозможно.

Завесив окно найденным внутри одеялом, он включил свет. Первый раз работать было комфортно. Сердце посетителя билось ровно. Тайник нашелся минут через двадцать за декоративной панелью. Саморезы, которыми панель крепилась к каркасу, слегка люфтили, что не ускользнуло от намётанных глаз пройдохи.За панелью оказалась плохо сработанная довольно большая ниша. Тем не менее она была сухой, а от крыс была заглушена навинченным на четыре болта миллиметровым листом железа.

Барыш был более чем приятен. На какое-то время сердце сладко защемило. Считать улов было некогда, но беглый взгляд на высыпающиеся пачки банкнот, образовывающие приятную для любого свидетеля груду, запросто умещал в неё серьёзный особняк в стиле средневекового замка. Выбрав подходящую спортивную сумку, счастливчик упаковал добычу, глупо улыбнулся и не без огорчения покинул подпольное хранилище, так любовно холимое хозяином. Несколько омрачало отсутствие лишней минуты при такой работе и дурацкое ощущение, что ожиревшее чрево не полностью выпотрошено. Не считая этой помарки, налёт прошел безукоризненно.

Время позволяло перекусить в ближайшей кафешке, добраться на вокзал и ещё через час укладываться на верхней полке купейного вагона, мчащегося сквозь ночной мрак в столицу Хабаровского края. Набравший ход поезд мерно чеканил: – Канск, Канск, Канск. По лицу прохиндея блуждала глупая улыбка,а перед глазами застыл кристально чистый синий взор с двумя как сказочные жемчужины перламутровыми слезинками в которых свирепствовал Большой Тегинь, швыряя белую пену в гордую стену выстроенного замка. И где-то под ложечкой приятно щекотало.

Единственным о чем сожалел Лепесток было то, что он не сможет увидеть прокисшую мину краснокнижного деляги, своевременно оставившего благодатный пост, и к тому не станет свидетелем правительственной программы опережающего развития отдаленных территорий.

Губарев Алексей Васильевич

Пресное блюдо.

Один мой знакомый утверждает, мол, жизнь блюдо пресное. Обоснование столь пессимистичному выводу по его разумению принадлежит лёгкому намёку на схожесть садоводов, переворачивающих безжизненные глиняные пласты дальневосточных окраин в надежде получить урожай бананов, с увлечённым могильщиком. К этому от себя прибавлю, что если и есть на свете ад, то натуральным выражением этой церковной утвари является Дальний Восток. Вырастить в паскудном климате броский супермаркетовский фрукт штука довольно скучная, не спорю. Рыхлить вечную мерзлоту, при этом вкушая въедливый запах навоза; укрывать целлофаном застенчивые грядки и убивать время прочей беспросветной чепухой по понятным причинам занятие не из радостных, хотя и предоставляет рабу божьему более выгодные позиции на первом свидании со служителями загробного мира. А, как известно, чем пустее забава, тем она азартнее.

Это во множестве раз доказывает здоровый облик земледельца вынутого в страшную засуху из петли, о котором отпевающие его покорные очередники прощальной панихиды обычно завистливо произносят: – Лежит прямо как живой…., улыба-ается.

С этими фермерами прямо беда. Намаялся, видно, Создатель, когда ваял первого деревенского мужика. У селян какая-то необузданная тяга без всякого на то повода залезать в петлю. Похоже, они с рождения под жвак напичканы этой дрянью. Миллионы японцев в глаза смеются цунами, сметающей в доли секунды так любимый мегаполис, но стоит Большой волне ослабленным языком слизать три пучка укропа, как фермер хватает вожжи и сломя голову летит в сарай вешаться. Только проливной дождь выколупает из грядки семена тыкв, как селянин натирает мылом шпагат и давится прямо на веранде. Обнесет заморозок цвет с яблони, тут же удушенный земледелец мирно покачивается на первом же суку.

Может в этом захватывающем деле и присутствует какая-то пресность, не спорю. О здоровом пристрастии к земледелию, отправившем на небеса неисчислимое множество душ, написано немало пафосных трактатов. И, хотя все они написаны без присущего всякому философу тонкого юмора, что-о я там ни разу не встретил упоминания о пресности этого милого порока.