Первая леди, или Рейчел и Эндрю Джэксон - Ирвинг Стоун

— Вы не сделали ничего, миз Рейчэл. Если вы уже не замужем, тогда я увижу уйму молодых парней, которые придут сюда на сборы милиции и для уплаты налогов, и среди них будет много, кого вы смогли бы выбрать в мужья. Как долго вы будете прятаться, скрывать свое красивое лицо в доме, даже отказываться от приглашения на ужин у миз Джейн? Как долго вы будете вести себя как узница?

Рейчэл подошла к открытой двери кухни и встала в ее проеме, рассматривая большое и процветающее поместье Донельсонов, защищенное высоким забором.

Она окинула взглядом молодые посадки яблонь и груш, сделанные ее братьями, посмотрела на вспаханные поля, которые будут засеяны кукурузой, хлопком, пшеницей, индиго и табаком. За полями виднелись пастбища, где мирно паслись стадо в тридцать молочных коров и более двадцати лошадей. За исключением высокого, заостренного кверху частокола, окружавшего жилую площадку, их новый дом во всем остальном выглядел как виргинская плантация, которую они были вынуждены продать в 1779 году, когда ей было двенадцать лет и ее отец понес убытки из-за неудачи с железоделательным заводом, первым в этой части страны. Вот тогда вся семья отправилась на плоскодонной барке «Адвенчер» вниз по Хольстону и Теннесси, затем вверх по рекам Огайо и Кумберленд в путешествие протяженностью две тысячи миль через дикую местность и по неизведанным водам.

Перед ее мысленным взором проплыли картины того, как они жили в палатках на южном берегу реки Стоун, валили лес, распахивали луга, сеяли хлопок, производили топографическую съемку земельных участков для каждого сына и объединялись с немногочисленными соседями в отражении налетов индейцев. Она помнила болезненные переживания ее отца, когда их посадки вымокли и им пришлось искать убежища у Манскеров, проводя время не столько в работе на полях, сколько в отражении набегов индейцев. Осенью, когда Джон Донельсон понял, что не сможет обосновать свое право на землю, Донельсоны предпочли перебраться через Кентуккскую дорогу в Харродсбург и осели на пять лет, до брака Рейчэл с Льюисом Робардсом, а затем вернулись во Френч-Лик полные решимости, что на сей раз их не выставят.

И теперь, всего за три года, они основали самую процветающую плантацию в долине Кумберленд. Какая жалость, что ее отец не дожил и не смог увидеть это, ибо поселение в Кумберленде было его последней самой большой мечтой в жизни. Люди говорили, что неудача с железоделательным заводом послужила всего лишь предлогом для старого полковника Донельсона, подверженного страсти переезда на новые земли. Полковник был убит на Кентуккской дороге при возвращении из деловой поездки в Виргинию через несколько дней после посещения Рейчэл в Харродсбурге. Он всегда говорил:

— Нет такого индейца, который мог бы убить меня.

Более сорока лет он вроде бы оправдывал такое утверждение, проезжая целинные места, проводя обследования и ведя переговоры с индейцами от имени правительства Виргинии. Он был убит недалеко от Нашвилла, и при этом был прострелен его чемоданчик. Семья Донельсон считала, что отца убили его спутники, чуждые люди в пограничном районе.

Рейчэл покачала головой, словно желая отогнать эти воспоминания, а потом направилась к главному дому. Вдруг она остановилась, увидев фигуру в проеме двери гостевой хижины. Человек, стоявший спиной к ней, повернулся, и она удивленно воскликнула:

— Так это же Джон Овертон!

В ее голове мелькнула мысль: «Он приехал от семьи Робардс. У него есть новости для меня… возможно, письмо».

Она стремительно пересекла двор и поздоровалась с ним.

Джон Овертон был невысоким, угловатым, нервозным мужчиной, и, хотя ему было всего двадцать три года, почти бесцветные волосы едва прикрывали его череп. Его худой подбородок выступал вперед, нос был тонким и обращенным вниз, бескровные губы слились в одну ленточку, его глаза были такого водянистого цвета, что порой казались просто несуществующими, и вглядывавшийся в него как будто бы видел тыльную часть его черепа. Но, поговорив с ним пять минут, Рейчэл забывала о его уродстве, в конце десятой минуты она не считала его посредственностью, а через час верила в то, что он — прекрасное человеческое существо. За внешне прозрачными глазами Овертона скрывался отличный ум — быстрый, глубокий, дисциплинированный, логичный, склонный к юмору и в то же время к суровой честности его шотландских предков. В своем внутреннем мире, где он жил, дышал и боролся, он был большим человеком, и только на первый взгляд можно было обмануться его малоприятной оболочкой.

— Рад видеть тебя вновь, Рейчэл. Как хорошо ты выглядишь!

— И ты, Джон. — Она на момент заколебалась. — Ты приехал в наши места по делам?

— Нет. Я решил поселиться в Нашвилле и открыть здесь юридическую контору. Поэтому я отправился прямо к Донельсонам и спросил твою маму, может ли она приютить меня.

Кровь прилила к лицу Рейчэл. Приезд Овертона к Донельсонам был с его стороны публичной демонстрацией доверия к ней. Он был свидетелем эпизода, связанного с Пейтоном Шортом, рисковал нарваться на гнев Льюиса, когда возражал ему.

Человек строгих моральных правил, Джон Овертон никогда не появился бы здесь, если бы считал, что задета честь его родственников, и постарался бы иметь как можно меньше общего с кланом Донельсон. Разумеется, даже если бы он подозревал, что Рейчэл допустила проступок, то не проявил бы нескромность и не стал бы способствовать распространению слухов. Она была глубоко благодарна ему.

— Я счастлива, что ты станешь членом нашей семьи, Джон. И я знаю, что ты будешь прекрасным юристом. У тебя есть и темперамент для этого.

Он сжал губы, взвешивая в уме, будет ли он прекрасным юристом. Овертон был книголюбом, его страстью было право, история его формирования, философия права, логика и структура.

— Все, что я знаю, Рейчэл, это мой большой интерес к вопросам права, но достаточно ли одной любви…

— Любви достаточно почти для всего, Джон…

Она смолкла. Они молча смотрели друг на друга, вспомнив о Льюисе Робардсе. За пять месяцев, истекших с момента ее возвращения в Нашвилл, она не получила ни строчки от мужа, не поступило известий и о результате его дуэли с Пейтоном Шортом. Сдержанность Овертона навела ее на мысль, что она права, предположив, что он привез новости из Харродсбурга. Однако она чувствовала, что он никогда не упомянет имя Льюиса Робардса без ее согласия на этот счет.

Некоторое время Рейчэл молча смотрела на него. Хорошие или плохие новости у него? И какие известия считать хорошими, а какие — плохими, если она сама не знает, чего ждать от будущего? Выражение лица Джона Овертона ничего не говорило. А она знала, что сама не хочет, да и не может выслушать сейчас новости. Может быть, после праздника.

— Я должна закончить обход, — вдруг сказала она. — Еще раз, Джон, от всего сердца добро пожаловать!

Наступила ночь. Укутав заснувших детей, гости разошлись. Члены ее семьи разбрелись по спальням, ощущая усталость от затянувшегося на весь день праздника. В ее ушах все еще стоял звон счастливых голосов, пения, радостного смеха, веселья.

В большой комнате воцарилось спокойствие, погасли последние свечи, были задуты лампы, камин, в котором загасли угли, медленно охлаждался; лишь напольные часы, пожужжав колесиками, мерно отбили двенадцать ударов.

Она стояла около смотрового окна, затем, сдвинув деревянную задвижку, распахнула тяжелые ставни, посмотрела на одинокую звезду в ночном мартовском небе. Она попыталась согреться, укутавшись поплотнее в желтое шерстяное платье, скрестив руки на груди и затянув потуже длинные рукава. Рейчэл чувствовала, как впиваются в тело белые костяные пуговицы. Сердцу в груди было так же холодно, как той одинокой звезде в прохладном небе. Ей было одиноко и тоскливо; семья Донельсон делала все возможное, чтобы она чувствовала, что ее принимают радушно. Однако, стоя у окна и дрожа всем телом, она понимала, что не только нежеланна, но и отвергнута. В течение прошедших месяцев она эмоционально гнала от себя любые серьезные мысли о муже, но, пока рядом находится Джон Овертон, она должна попытаться определить свое отношение к Льюису. Если она услышит новости от Овертона, то будет готова к ним, будет знать, как к ним отнестись.

Она любила Льюиса Робардса; он казался ей самым красивым, самым романтичным из всех, кого она встречала, одним из самых видных в Кентукки героев войны. Он ухаживал за ней порывисто и страстно. Она любила его в течение первого года их супружеской жизни.

А теперь? Любит ли она его? Думает ли о нем неприязненно? Или же жалеет его, считая больным? Ведь именно так объясняла его вспышки сама мать. Миссис Робардс однажды сказала:

— Это война испортила Льюиса. В те годы, когда шли сражения, он был счастлив; тогда жизнь была для него большим приключением. Ему по вкусу были трудности, опасности, нравилось командовать солдатами, его возбуждали усиленные марши, стремительные атаки. Он жил в тяжелых условиях, ярко, броско, каждую минуту. Но когда война кончилась… когда он вернулся домой к… бездействию… к заботам о весеннем севе… он почувствовал, что позади осталась лучшая часть жизни. Ему все надоело, он стал угрюмым, раздражительным. Именно поэтому, Рейчэл, я благодарю Бога, что появилась ты; я была уверена, что с тобой он обретет новую жизнь и новое счастье.