Царский каприз - Александра Соколова

Софья Карловна с нежной, покровительственной любовью относилась к исхудавшему и в сущности еще больному жениху, и Несвицкому без труда удалось выпросить у нее прощение за тот невинный обман, которому он был обязан ее дорогим присутствием. Князь Алексей не помнил себя от восторга и был в эту минуту не на шутку влюблен в свою пленительную гостью.

Время пролетело быстро. Сначала было решено, что Софья Карловна выпьет только чашку чая и тотчас же вернется в город, но затем, убаюканная софизмами жениха, уверявшего ее, что она в качестве его невесты имеет полное и всеми признанное право навестить его, больного, и провести с ним несколько часов, молодая девушка просидела в уютном гнездышке до позднего вечера, и, прощаясь с женихом, с горьким рыданием бросилась к нему на шею.

Сбылось пророчество молодого повесы: приехав навестить больного и войдя к нему «сестрой милосердия», Лешерн выходила от него «женой»!

На князя Алексея неприятно подействовали ее горькие слезы.

— О чем?.. И что такое случилось? — как-то нехотя повел он плечами. — Мы повенчаны пред своею совестью, а церковный обряд… ну, на это каждый смотрит по-своему.

— Да… Но свадьбу мы теперь откладывать не будем? — робко, почти умоляющим голосом проговорила Софья Карловна.

— Разумеется, нет! Что за идея! Зачем откладывать? — ответил Несвицкий тем спокойным, «деревянным» голосом, которым он так часто говорил и в котором только горячо привязавшаяся к нему невеста не могла разобрать и услышать холодное равнодушие и глубокий эгоизм.

— Когда ты думаешь выехать? — заботливо спросила она.

— Не знаю, право… как доктор позволит!.. Думаю, что скоро.

— И тогда ты тотчас же будешь говорить с мамой?

— Ну, разумеется!.. Да ведь она, вероятно, сегодня же все от тебя узнает?

— Да, я переговорю с ней, но мой разговор сильно взволнует и огорчит ее!.. Ты знаешь, как она строго смотрит на жизнь.

— Ну, я, не во гневе тебе будь сказано, называю это не строгостью, а прямо глупостью!..

— Алексей!.. Как тебе не стыдно?

— Ну, извини, извини, не буду! Вообще с тобой мы, наверное, весь долгий век проживем мирно, а с твоей матушкой я на такой мир и согласие не рассчитываю!.. Очень уж мы с ней разные люди.

— Мама — святая! — кротко заметила Софья Карловна, поднимая к небу взор своих красивых, глубоких глаз.

— Ну, ей и книги в руки! — холодно улыбнулся Несвицкий. — Ты, ради Бога, о всех ее иеремиадах не тревожься, ни о чем не грусти и жди меня терпеливо. Я вернусь при первой возможности и явлюсь навестить уже не невесту, а «женку» свою дорогую! — сказал он, покрывая горячими и несколько бесцеремонными поцелуями и руки, и лицо, и шею невесты.

Она, слегка краснея, вырвалась из его горячих объятий, но ей, неопытной и легковерной, не удалось подслушать и разобрать в них тот оттенок смелого цинизма, который никогда не мог бы уложиться в чистом и преданном сердце рядом с культом истинной и святой любви.

Вернувшись домой, Софья Карловна выдержала бурную сцену с матерью и, не отвечая на ее упреки и укоры, передала ей, что дала слово Несвицкому и что первый его выезд после болезни будет к ним, чтобы лично испросить ее согласие на брак.

Елену Августовну это отчасти успокоило, но не утешило. В коротких и сдержанных словах дочери она подслушала и поняла многое, и на ее чистую и гордую душу тяжелым гнетом легли те условия, при которых складывалась свадьба ее дочери. Она не упрекала дочери, не вызывала ее на обидную откровенность, но как будто отошла от нее и, отпуская ее вечером спать, холоднее обыкновенного простилась с нею. Затем молилась она в этот вечер горячее обыкновенного, призывая благословение Божие на дорогую, сиротливую головку и на тревожно разбитую молодую жизнь.

Несвицкий приехал спустя неделю, и Елена Августовна, спокойно выслушав его предложение, холодно выразила свое согласие, сказав, что это дело, очевидно решенное без нее, ее санкции и не подлежит.

— Если этот брак составит счастье моей дочери, я всю свою жизнь буду благословлять его! — сказала она. — Если же она будет несчастлива и ей суждены семейное горе и несчастье, то ничье предварительное благословение не спасет ее от этого.

С тех пор Несвицкий стал ездить уже женихом, но официальной помолвки еще не было, и никого из близких не оповещали о предстоящем браке.

Князь Алексей мотивировал это тем, что, еще не получив согласия своих родителей, он не считает себя в праве официально выступить в роли жениха. Но вместе с тем он явно охладел к той, которою еще так недавно страстно увлекался.

Старая генеральша ничего не возражала против объяснения князя и, по-видимому, удовольствовалась им; что касается самой невесты, то она, всегда сдержанная и молчаливая, даже самому своему жениху не давала почувствовать, что замечает происшедшую в нем перемену. А эта перемена была неприятная, заметная, ощутительная, и Софья Карловна начинала быстро разочаровываться и в любимом человеке, и в возможности долгого и прочного счастья с ним.

Ее все глубже и глубже охватывало позднее раскаяние; она горько проклинала и свою доверчивость, и безумный пыл охватившей ее страсти. Но возврата уже не было!.. Жизнь едва начиналась, а приходилось уже с пытливым горем заглядывать в ее продолжение.

И вот теперь, когда князь своей несколько ленивой походкой входил в дом Лешерн после нескольких дней отсутствия, невеста встретила его с чувством невольного недоумения. Не быть у них несколько дней сряду, ничем не объяснив своего отсутствия, она считала почти оскорбительным и не только ничего не возразила на довольно резкое замечание матери, но поддержала ее своим восклицанием:

— Вы? Наконец-то!

Несвицкий ответил ей холодным взглядом и заметил чуть не враждебным тоном.

— Семейные отношения? — медленно протянула старая генеральша, отрывая взор от своей книги и почти с любопытством останавливая свой взгляд на лице будущего зятя. — Мне казалось, что все ваши «семейные отношения» сосредоточены здесь?

— Подле вас? — насмешливо переспросил князь Алексей.

— Нет, не подле меня, а подле вашей невесты!

— Невеста — будущее родство, и оно не исключает обязанностей, налагаемых родством настоящим, скрепленным целой жизнью!

— То есть? — прищурила глаза генеральша.

— Вы понимаете, что я говорю о своих стариках, об отце и в особенности о матери, которая всю свою жизнь положила в заботу обо мне.

— Об этом надо было думать раньше! — с убийственно холодным спокойствием заметила генеральша. — Теперь уже поздно! Теперь две матери станут на стороже интересов и будущности горячо любимых детей, и я не знаю, на чьей стороне останется перевес!.. Что вы на меня с таким удивлением смотрите? Вам непонятны мои слова? А между тем чего бы, казалось, проще!.. Вам нужно решающее слово вашей матери на то, чтобы губить или не губить мою дочь? О моем решающем слове вы не подумали… а между тем оно произнесено, произнесено твердо, непоколебимо!.. Если бы можно было вернуть прошлое и исправить непоправимую ошибку моей несчастной дочери, то мой личный выбор никогда не остановился бы на вас, и вы, князь, никогда не были бы мужем моей дочери!.. Но еще раз: об этом поздно говорить, и так же твердо и бесповоротно, как я тогда отказала бы вам в руке моей дочери, я говорю вам теперь, в настоящую минуту, что этот брак совершится, совершится во имя совести и чести, во имя лучезарной славы, окружающей имя моего незабвенного мужа, во имя Божьей милости и царской правды!.. Медлить со свадьбой нечего. У нас все готово, а о ваших приготовлениях мы вас не спрашиваем!.. Скромное приданое моей дочери все налицо, ее крошечный капитал лежит в банке; ту скромную обстановку, среди которой мы с ней жили, я всю могу уступить и передать вам. Я уйду отсюда, не взяв с собой ничего. Даже ризы с тех икон, которыми меня и мужа благословляли к венцу, я сниму и здесь оставлю!.. Они имеют свою материальную ценность, а вы, князь, по-моему, никакой другой ценности не понимаете и не сознаете! Я кончила! — сказала она, вставая, и гордым властным шагом направилась к двери. — Переговорите со своей невестой относительно срока, назначаемого вами для вашей свадьбы… О посаженном отце и шаферах для моей дочери не заботьтесь… Я их сама изберу…