Любовь в изгнании / Комитет - Баха Тахер

Корреспондент газеты «Родина» засмеялся. Все устремили на него возмущенные взгляды, а кто-то даже крикнул «цыц!». Но тот и бровью не повел. Педро почувствовал неловкость и растерялся. Потом снова опустил голову и продолжил свой рассказ:

— Это случилось, наверное, на третий… нет, на четвертый день. Они привели моего брата Фредди — он студент университета — и сказали, что он социалист, что они установили это точно, а я лжец. Они требовали от меня рассказать все, что я знаю о Каптилло. Но если я не знаком с Каптилло, что я могу о нем рассказать?.. В тот день я еще не мог шевелиться, лежал на постели и смотрел, как они срывали с Фредди одежду, как засунули ему в рот полотенце, положили его на железную кровать рядом с моей… Я мог двигать только глазами. Я крикнул, что Фредди не знает Каптилло и я его не знаю. Я крикнул, но из моего рта не вышло ни звука. Я увидел, что они кладут электроды на тело Фредди… Врач на мгновение приложил стетоскоп к груди моего брата, затем кивнул головой офицеру и удалился. Но он еще был тут, когда они включили ток… Я услышал крик Фредди несмотря на полотенце, которым был заткнут его рот. Увидел, как его голое тело изогнулось высокой дугой и рухнуло так, что сотряслась кровать. В тот момент я смог заговорить и сказал…

Но мы, в зале, так и не узнали, что сказал Педро Ибаньес в тот момент. Бриджит Шифер внезапно оборвала свой быстрый, задыхающийся перевод, посмотрела в зал широко открытыми глазами, лицо ее вытянулось, губы задрожали. Педро вначале не заметил этого и продолжал говорить с опущенной головой на своем сбивчивом испанском. Из его слов можно было различить только… Фредди… Управление национальной безопасности… Каптилло… врач… Бриджит продолжала глядеть на нас, изо всех сил сжимая трясущиеся помимо ее воли губы. Она не плакала, она лишь молча глядела на нас широко раскрытыми синими глазами. Наконец Педро обратил внимание на тишину в зале и поднял свои обведенные черными кругами глаза.

Мюллер, также глядевший на Бриджит с другой стороны стола, протянул руку и положил ее на руку Бриджит, которая дернулась, словно укушенная и пробормотала что-то нечленораздельное. Встала и торопливыми шагами вышла из зала.

Мюллер проводил ее взглядом, обернулся к аудитории и, извинившись, заметил, что в любом случае время, отведенное для конференции, истекло.

— Единственное, что я могу добавить, — сказал он, — это то, что наш комитет разбирался с этим случаем, и все факты подтвердились. Педро удалось несколько недель спустя бежать из военного госпиталя, друзья помогли ему уехать из Чили. Он долго лечился в Канаде от последствий ранения и пыток. Что же касается его брата Фредди — Альфредо Ибаньеса, то он умер под пытками… Все подробности вы сможете найти в брошюрах, предоставленных в ваше распоряжение. Мы будем благодарны вам за любое сотрудничество в опубликовании этих фактов и…

Сидевшая передо мной журналистка поднялась с места, чтобы сфотографировать Педро, в некоторой растерянности переводившего взгляд с Мюллера на аудиторию. Закончив съемку и усаживаясь на стул, она воскликнула:

— Будь проклята эта работа!

Журналист Бернар отозвался из другого конца зала:

— Какая работа?.. Журналистика, национальная безопасность, медицина, электричество или вождение такси? — и, пнув ногой металлический стул так, что он звякнул, добавил:

— Или весь этот мир?

ГЛАВА ВТОРАЯ

Далекое прошлое… мертвое прошлое

Я остановился у выхода, перебирая лежавшие там брошюры. На обложке одной из них был портрет Педро Ибаньеса, а рядом портрет юноши, очень похожего на него — его брата Фредди, как я догадался. Такой же большой рот, пышная шевелюра, черные глаза под густыми бровями. В белой рубашке с расстегнутыми на груди пуговицами, он явно старался выглядеть старше своих лет — губы плотно сомкнуты, во взгляде достоинство. Меня не удивило то, что большинство журналистов покидали зал, не взглянув на брошюры. Они спешили разойтись, словно убегая от всей этой истории. Я знал, что еще до обеда все мы позабудем и Педро, и Фредди, и Чили, а те, кто должен посылать корреспонденцию в свои газеты, постараются найти другие сюжеты. Вдруг чья-то рука легла на мое плечо, и голос произнес:

— Я искал тебя.

Я обернулся, удивленный: Ибрахим?!

Да, он самый, Ибрахим ал-Махлави, после стольких лет! Еще больше похудевший, с сединой в волосах, но не утративший с возрастом своей былой привлекательности. Изобразив на лице улыбку, я протянул ему руку. Но он неожиданно обхватил меня за плечи и крепко обнял. Я слегка удивился.

Ибрахим, почувствовав мою сдержанность, разомкнул объятия и отступил на шаг со словами:

— Последний раз мы виделись много лет назад, не так ли?

Взглянул на мое смущенное лицо и улыбнулся:

— У тебя ведь хорошая память на стихи, помнишь, что сказал эмир поэтов[4]: «Стерла смерть причины нашей вражды»? Смерть унесла многое за эти годы, дружище, и больше нет смысла враждовать.

— Конечно, конечно, — пробормотал я… — Ты по-прежнему работаешь в Бейруте?

— Да. Я здесь в командировке, только вчера приехал.

— К сожалению, я не заметил тебя на пресс-конференции, я бы…

Ибрахим, перебирая брошюры и кладя некоторые из них в кожаный кейс, ответил:

— И я тебя не заметил и вообще не ожидал встретить тебя здесь. Не думаю, чтобы твою газету интересовали чилийские дела.

Я положил на место брошюру с портретом Педро, которую все еще держал в руках, и спросил:

— А какую-нибудь газету они интересуют? Педро Ибаньесу повезет, если хоть одна газета в мире уделит его истории пять строк. Моя же газета, как тебе известно, самым важным мировым новостям отводит не более пяти строк. Мы стали очень продвинутыми.

Ибрахим усмехнулся:

— Да, никогда не забуду, как я удивился, впервые увидев твою газету в новом оформлении. Я был тогда в Багдаде, мне в руки случайно попал экземпляр, и я обратил внимание на большой заголовок на первой полосе, обведенный рамкой: «Правила очистки и руководство по снабжению». Я его долго разглядывал, думал, что тут какие-то типографские ошибки, и понял смысл лишь прочитав само сообщение — речь шла о таможенных пошлинах и о перемещениях чиновников, не помню уж, больших или маленьких. Я догадался об этом только из контекста. Могли ли мы вообразить, что наша революционная газета станет до такой степени «продвинутой»?

Я замахал руками:

— Умоляю, не затрагивай эту тему. У тебя есть время выпить кофе?

— Даже пообедать, если ты не возражаешь.

Все же его горячность продолжала меня в какой-то мере удивлять. Но я ничем не выразил своего удивления, и мы зашагали по тротуару, обмениваясь новостями о старых знакомых и друзьях. Мне не хотелось, чтобы он почувствовал с моей стороны хоть какой-нибудь холодок. Да я и вправду был рад увидеть его, хотя близкими друзьями мы никогда не были, даже когда вместе работали в отделе внешних новостей. Он, убежденный марксист, называл меня идеалистом и мечтателем. Я же считал его ортодоксом, далеким от понимания настроений людей. В те дни я зачитывался произведениями Сати ал-Хусри[5] и других арабских националистов и верил, вместе с Абд ан-Насером, что рождение нашего великого государства не за горами. Над своим местом в редакторской, под картой арабских стран, я повесил плакат со словами Насера из его знаменитой речи после объединения Египта и Сирии: «Великая держава охраняет, а не угрожает, объединяет, а не разделяет». Эту фразу вывел красивым куфийским почерком работавший в газете каллиграф. Ибрахим всегда иронически ухмылялся, разглядывая плакат и делая вид, что поглощен его чтением. Я, разумеется, вспыхивал, и мы начинали спорить, все больше накаляясь. И все же я тяжело переживал его арест в 1959 году, во время массовых арестов коммунистов. Мне его не хватало. После освобождения из лагеря и возвращения в газету между нами возникло нечто вроде дружбы, как это бывает между долго работающими вместе людьми. Пока не произошел, уже незадолго до его отъезда из Египта, один инцидент. А после катастрофы семидесятых, которая коснулась и меня, — я получил «повышение», став консультантом газеты, с которым никто не консультируется — он уже работал в Ираке, потом в Сирии и наконец обосновался в Бейруте, в одной газете, издаваемой Сопротивлением.

Мы шагали рядом по улицам чужого города, неожиданно сведшего нас вместе, и оба испытывали некоторое смущение, но старались держаться как старые друзья, встретившиеся после долгой разлуки. Иногда в разговоре возникали неловкие паузы, поскольку ни ему, ни мне не хотелось заводить серьезный разговор о прошлом. Я показывал ему достопримечательности города — он был здесь впервые. По пути из гостиницы к берегу реки мы пересекли широкую площадь, окруженную домами в неороманском стиле с высокими порталами. В центре площади стоял памятник — лысый человек верхом на лошади горделиво указывал рукой вдаль. Я объяснял Ибрахиму: это музей, это университет, а этот всадник возглавлял в девятнадцатом веке борьбу за освобождение страны от французов. Старался рассказывать как можно подробнее, чтобы разговор не прерывался. А Ибрахим поддакивал: да, да, вот как?