Ретт Батлер - Дональд Маккейг

В свои двенадцать лет Ретт стал уже высоким юношей. Его кожа была темнее, чем у отца, а густые, черные как смоль волосы свидетельствовали о присутствии в жилах индейской крови. Хотя спину мальчика сплошь покрывали багровые полосы, он не просил пощады.

— Позвольте одеться, сэр?

— Твой брат Джулиан — послушный сын. Отчего же старший сын не хочет повиноваться?

— Не могу знать, сэр.

Строгость обстановки кабинета Лэнгстона особенно проступала на фоне роскоши семейных апартаментов в Броутоне. Широкий письменный стол, стул с прямой спинкой, чернильница, промокашка, ручка — больше ничего. Ни картин, ни гравюр на стенах. Незанавешенные окна в десять футов высотой открывали широкий вид на бескрайние рисовые поля плантации.

Мальчик взял белую тонкую рубашку и, чуть поморщившись от боли, накинул ее на плечи.

— Ты отказываешься ехать со мной, когда проходит законодательное собрание штата. Когда все высокопоставленные персоны собираются в Броутоне, ты тоже исчезаешь. Сам Уэйд Хэмптон задал мне вопрос, почему никогда не видно моего старшего сына!

Мальчик молчал.

— Ты не хочешь управлять неграми. И отказываешься учиться управлять ими.

Мальчик ничего не ответил.

— По сути, ты пренебрегаешь всеми обязанностями сына каролинского джентльмена, — Лэнгстон вытер платком нот с бледного лба и заставил себя успокоиться, — Вы ренегат. Или вы считаете, что я получаю наслаждение, наказывая вас?

— Не могу знать, сэр.

— Ваш брат Джулиан послушен. Джулиан повинуется моим приказаниям. Почему же вы так не можете?

— Не могу знать, сэр!

— Не можете знать! Лучше скажите — не желаете! И даже не станете сопровождать свою семью в Чарльстон. Вместо этого клянетесь убежать.

— Да, сэр, обязательно.

Рассерженный отец долго и внимательно смотрел в глаза сыну. На следующее утро семья Батлеров уехала в Чарльстон без старшего сына. В ту ночь Долли, цветная повитуха, втирала бальзам в рубцы мальчика.

— Да, масса Лэнгстон, он человек суровый, — произнесла она.

— Ненавижу Чарльстон, — сказал Ретт.

На плантациях, прилегающих к реке, в апреле посадили рассаду и первый раз открыли заслонки шлюзов. Рисовые поля предстояло залить еще трижды до сбора урожая в сентябре. Своевременно поднимать и опускать заслонки на шлюзах было просто жизненно важно для урожая, поэтому Уилл, раздатчик воды Броутонской плантации, занимал в негритянской иерархии второе место после Геркулеса.

Уилл подчинялся непосредственно господину Лэнгстону и Исайе Уотлингу, но никому другому, включая Шэда Уотлинга, двадцатилетнего сына надсмотрщика.

Уилл жил в отдельной хижине. Он владел столом, двумя стульями, гамаком и тремя потрескавшимися мисками, которые Луи Валентин Батлер прихватил с испанского судна «Меркато». Спустя положенный год после того, как умерла его жена, Уилл сошелся с Мислтоу, симпатичной девчонкой лет пятнадцати.

Опасаясь смертельной лихорадки, владельцы плантаций Джорджии и Каролины уезжали на лето в город. Когда Лэнгстон наведывался проверить посадки, он появлялся ранним утром, а отбывал до наступления темноты.

Босиком и без рубашки, его сын охотился и рыбачил, облазив все заливные болотистые берега реки Эшли. Учителями молодого Ретта были аллигаторы, цапли, скопы, рисовые птицы, черепахи и дикие кабаны. Мальчик знал, где негритянский знахарь находит травы и в какой заводи кроется сом. Порой Ретт не возвращался в Броутон целыми неделями; отец, наведываясь на плантацию, никогда не интересовался сыном.

Надсмотрщик Уотлинг наблюдал за орошением и рыхлением нежных рисовых ростков, решал, когда пора травить ондатр, роющих норы в стенках каналов, а когда пора стрелять птиц.

Хотя негры были в массе своей более стойкими к лихорадке, нежели их белые хозяева, работая весь день по колено в субтропическом болоте, некоторые неизбежно заболевали. В бесплатной лечебнице Броутона жена надсмотрщика Уотлинга Сара и молодая Красотка отпаивали несчастных большими дозами настоек хинной коры и коры вяза. Белая женщина и ее дочь помогали Долли принимать роды и натирать мазью спины рабов, которых порол их муж и отец.

Некоторые негры поговаривали, что господин Лэнгстон реже брался за кнут, чем босс Уотлинг. «Масса Лэнгстон не будет иметь проку от тех, кто лежит в лазарете».

Однако некоторым, наоборот, больше нравился Исайя Уотлинг. «Босс Уотлинг суров, но справедлив. Он не станет махать кнутом без нужды».

Молодой господин Ретт приставал к слугам своего отца с вопросами практического свойства: «Почему заслонки делают из кипариса? Почему рис не мотыжат перед сбором урожая? Почему рис провеивают вручную?» Негры питались рыбой и дичью, которую приносил Ретт, и белый мальчик пропадал у них по воскресеньям, когда негры отдыхали. Ретт сопровождал Уилла в обходах, и нередко в полдень они вдвоем обедали на берегу реки.

Когда приспичит, Шадра Уотлинг наведывался в негритянские хижины после наступления темноты, отсылая семью девушки следующими словами: «Может, вам лучше прогуляться по лесу?» Иногда Шэд давал мужу или отцу большую бутыль дешевого виски, чтобы скоротать час-другой.

Но Мислтоу, новая жена раздатчика воды, не пожелала уступать сыну надсмотрщика, и, когда Шэд Уотлинг не захотел выйти за дверь, Уилл выбросил его на улицу — обстоятельство, которое привело в восторг других негров. Когда же о том, что сделал Уилл, услышал Лэнгстон Батлер, он объяснил надсмотрщику Уотлингу, что неграм не пристало смеяться над сыном надсмотрщика, чтобы потом неповадно было смеяться над надсмотрщиком, а после и над самим хозяином.

В Броутоне жили три сотни негров и с десяток белых, причем часть из них — женщины. Что удерживало негров от бунта? Лэнгстон Батлер сказал Исайе Уотлингу: когда негры начнут переговариваться да точить свои мотыги и ножи, мятеж уже не подавить. Его можно предотвратить, если пресечь первый непокорный взгляд, презрительный жест, неуважительный смешок.

— Уилл — хороший ниггер, — сказал Уотлинг.

— Твой сын и исполнит наказание.

— Шадра? — Глаза Уотлинга потемнели. — Вы ведь довольны моей работой?

— Вполне.

— До того как я пришел сюда, я работал на себя.

— А сейчас нет.

Уотлинг поклонился и пробормотал:

— Я должен все же сказать, господин Лэнгстон. Уилл имел все основания так себя вести. Мой Шадра… Шадре не стоило…

— Но он белый, — ответил Лэнгстон.

В то августовское утро небо было не по сезону чистым, а воздух — тяжелым и мертвым. Рисовую мельницу Броутонской плантации выстроили из кирпича, а маслобойню, негритянские постройки и лечебницу — из пестрой смеси местного известняка и толченых устричных ракушек. Высокая и без окон, с тяжелой, окованной железом дверью, мясная кладовая Броутона имела неприступный вид, под стать средневековому замку. Каждое воскресное утро повторялось одно и то же: стоя перед этим воплощением изобилия, надзиратель Уотлинг распределял недельный рацион между слугами, подходившими к нему по одному.