Валя - Вера Панова

- И у вас стащил? - спросила Люська.

- Нет, лично у меня нет, - ответила Ксения Ивановна, - но с дочерью одной учительницы был такой случай. У меня не так просто что-то стащить. Я когда еду, то глаз не спускаю с моего чемодана. А когда сплю, то чемодан у меня в изголовье, и я ложусь так, чтобы все время чувствовать его головой.

- И мы ляжем, - сказала Люська. - И мы так ляжем, чтоб чувствовать головой.

Другие воспитательницы тоже хотели бы дать Вале разные полезные советы. Но они не могли себе ясно представить, какая сейчас жизнь в Ленинграде и что можно посоветовать тем, кто туда едет. Они задумывались, сбивались и, начав советовать, не доводили дело до конца. А Ксения Ивановна была уверена, что ее советы пригодятся при любых обстоятельствах.

2

- Валя! Люся! - будила она торопливо-тревожно. - Вставайте, ехать пора!

Валя вскочила. Ударило светом в глаза. Ксения Ивановна стояла одетая, с мокрой лисой на плечах, держала лампу... Валя стала одеваться, хватая не те одежки, дрожа от ночного холода. Многие девочки тоже поднялись из-под серых одеял, одевались молча. Люська села в постели и сидя досыпала, пар шел от ее открытых губ.

- Вставай! - сказала Валя.

- Я хочу спать, - сказала Люська, качаясь.

- Одевайтесь, одевайтесь! - повторяла Ксения Ивановна, уходя в волнении. От валенок ее отпечатались на полу темные следы, похожие на восьмерки. Среди ночи она ходила в колхозную конюшню проверить, запрягают ли лошадей.

Сани у крыльца. Старшие девочки и воспитательницы вышли провожать. Крыльцо освещено фонарем. Дядя Федя, двигаясь неловко на своем протезе, укладывает багаж. Он закапывает Люську в солому. Тетя Настя ему помогает.

Потом Люську укутывают черным пахучим тулупом, и все подходят ее поцеловать. Ее тут баловали, такую славненькую.

Тем, кто остается, грустно.

- Валечка, пиши! Хорошо тебе устроиться!

- Закрывайте рты хорошенько, а то простудитесь! - Это Ксения Ивановна говорит.

- Ты смотри, не особенно себе позволяй! - Это говорит тетя Настя дяде Феде.

Тронулись сани.

Тихо тронулись сани, медленно отступает детдом - длинное темное строение, кучка людей на крыльце, фонарь над крыльцом на бревенчатой голой стене.

Это все отступает медленно в ночь и исчезает, когда унесли фонарь. Ночь, - даже полосы от полозьев не разглядеть на снегу, даже полосы полозьев не соединяют нас с тем, что исчезло.

Мороз неподвижный, чистый. Спят в неподвижном морозе далеко друг от друга раскиданные села. И в детдоме, наверно, опять все легли, проводив. А мы едем, обмотанные шарфами, стынут глаза.

Мы прожили в детдоме три года, три месяца и три дня.

Там мы получили известие, что папа убит под Шлиссельбургом. Люська плохо помнила папу и не плакала.

Нас учили.

Мы выросли.

Дом, где мы жили в Ленинграде, разрушен. Это и странно и не странно, как подумаешь. Дом был, когда были мама и папа. Его не стало, когда не стало их.

Но мы едем в Ленинград, это устроила тетя Дуся. Еще давно, в голоде, под бомбами, она написала: "Фабрика вас не оставит, ждите". Мы ждали, и дождались, и едем.

Пофыркивают лошади. Хорошее животное лошадь. Мороз, мрак, а оно везет себе, пофыркивая.

Начинает светать. Перед нами внизу - будто молоко разлито до горизонта - огромная замерзшая река. Мы спустились к реке. На ее белой глади цепочкой чернеет дорога, по которой нам ехать.

Мы, должно быть, очень маленькими кажемся в этом белом студеном утре, встающем из ночи. Ползет через неоглядную зимнюю равнину черненькая какая-то козявка. А на самом деле это целых две лошади, и сани, и две девочки, и солдат в шинели, и женщина, которая правит лошадьми, широкая суровая женщина в платках, с белыми от инея бровями и ресницами.

3

Иззябшие, они захлебываются теплом и махорочным дымом вагона. Махорочный дым и музыка! Патефон играет вальс. Морячок, не обращая на патефон внимания, играет свое на гитаре с голубым бантом. Гитару он взял у девушки в белом пуховом берете. Он играет и поет: "Я уходил вчера в поход в далекие края". Припев "моя любимая" он поет, обращаясь к девушке, а она начинает делать разные движения - смотреть на часы, заправлять волосы под берет и отворачиваться к окну.

Люди на всех полках до потолка. На нижних - по три, четыре человека. В этой тесноте они пьют чай, играют в домино, ходят по вагону. В окнах раннее розовое солнце.

Едем.

Устроив Люську и Валю, дядя Федя их кормит. Кипятку он захватил на станции.

Люди смотрят с интересом, что едят Валя и Люська; смотрят на их платья из жесткой материи защитного цвета и говорят одобрительно:

- Детдомовские? Сухой паек хороший дали в дорогу. И платья пошили новые.

- И пальтишки, - говорит дядя Федя. - Пальтишки тоже новые, не как-нибудь.

- Дочки? - спрашивают у него.

- Почти, - отвечает дядя Федя и подмигивает Люське, он ее полюбил. Еду по своему делу и дал согласие сопровождать.

Конечно, людям интересно, по какому он едет делу.

Дядя Федя начинает издалека - рассказывает, как его часть брала Ропшу, как он был ранен и лежал в Ленинграде.

- И теперь, - говорит он, - я желаю жить только в этом высококультурном городе, и моя супруга, она в данное время в детдоме поваром, со мной солидарна.

Люди говорят:

- Вот как.

- Мой знакомый майор, - говорит дядя Федя, - демобилизовался в Ленинграде - неплохую получил комнату на набережной реки Карповки. Помещение, правда, чердачное, но оборудован санузел и проведено электричество.

- То майор, - говорит другой солдат, - а мы что за генералы, чтобы получать квартиры в Ленинграде?

Но дядя Федя говорит - чины не первое дело, есть вещи более говорящие уму и сердцу, - когда, например, человек сражался за Ленинград и потерял ногу, что, не верно?

Другой солдат говорит, что оно-то верно. Слово за слово выясняется, что они с дядей Федей земляки, оба из-под Вологды. Дядя Федя достает из кармана шинели бутылку с мутной жидкостью, похожей на керосин, и говорит:

- Позволим себе по этой уважительной причине. Деревенский, свеженький.

Они чокаются с земляком жестяными кружками.

Едем.

Против Вали - офицер и девушка. Они держатся за руки, их пальцы сплетены и неспокойны. Время от времени один поворачивает голову и взглядывает на другого, и сейчас же, дрогнув, поворачивается другой, и они глядят прикованно друг другу в глаза, и офицер что-то шепчет, нежно шевеля губами, и девушка обливается румянцем.

Она говорит:

- Мне жаль.

- Чего жаль? - спрашивает он, нагибаясь к ней.

- Домика.

- Нашего домика?

- Да... Крыльцо. Дорожку. Окошечко.

- Почему жаль?

- Потому что я это больше не увижу.

- Очень жаль?

- Очень.

Взгляд в глаза. Девушка обливается румянцем. Потом она спрашивает:

- А тебе?

- Я взял наш домик с собой. Он у меня тут.

Офицер похлопывает свободной рукой по своей сумке. Девушка улыбается, счастливая.

- Ты все взял?

- Все.

- Дорожку не забыл?

- Как же бы я ее забыл?

- Ты не забыл, что окошечко было красное?

- А сосны черные.

- И месяц над соснами.

- Молоденький, тоненький... Вот он. И сосны вот они. Всё тут. Вот какая ноша. Тяжело от тебя уйти с этой ношей.

- Ты вернешься, - говорит она, закрывая глаза, и сжимает его пальцы. - Ты вернешься, ты вернешься!

- Ты меня встретишь, - говорит он. - Я открою сумку и все достану. Домик, месяц. Дорожку...

Но она плачет. Почему она плачет так горько? Он, должно быть, в отпуску был и снова едет воевать. А с войны, бывает, не возвращаются... Музыка! Патефон играет румбу. Морячок играет на гитаре с голубым бантом "Солнечную поляночку".

4

Мне нравится, чтобы играла музыка. Чтобы у людей были спокойные, довольные лица.

Как хорошо, когда разговаривают вежливо и приветливо.

Особенно мне нравится, когда красиво говорят о любви. Ну что она плачет, такая любовь у нее, а она плачет.

Гражданочка, что вы сделали, испортили вашими слезами прекрасный разговор! Гражданочка, гражданочка... Я знала другую, та смеялась. Без паспорта, без карточек, в чем была - шла и смеялась.

Вообще устала я от слез.

Конечно, без слез как же, когда война...

Но хоть по возможности - пусть побольше, пожалуйста, будет красивого и играет музыка.

Дядя Федя разувается, чтобы показать земляку свой протез. Зачем это, я не понимаю, показывать? Люська. А Люська. Иди сюда. Давай я тебе лучше, хочешь, почитаю. Что тебе там смотреть. Почемучку давай почитаю тебе.

5

Читали Почемучку.

Книгу "Радуга" читала Валя, уже не вслух, для себя. О войне.

Дядя Федя и его земляк рассказывали о войне. Все слушали. Еще один солдат ехал на верхней полке; спал, загородив проход ногами в синих шерстяных носках. Он проснулся, свесился с полки и охрипшим со сна голосом тоже рассказал о войне.

Война, война, боль, кровь!

Потом женщины рассказывали, как плохие жены изменяют мужьям.

Одна женщина рассказала о вещих снах и видениях.