Санаторий смерти - Эллери Квин

Говоря все это шепотом, Никки не переставала укладывать чемодан.

Эллери Квин, несмотря на предложение Никки, так и не присел, а стал с любопытством разглядывать комнату, разгуливая по ней. На книжной полке он обнаружил энциклопедический словарь, несколько справочников, учебник английского языка, «Маленькие эссе» Джорджа Сантаяны, затем, к своему необычайному удивлению, огромный том «Анатомии человека» и в дополнение ко всему дюжину томов Эллери Квина. На листе, вставленном в машинку, он прочел: «Никки Портер. Тайна восточного ковра». Рядом со столом лежала целая стопа начисто перепечатанных рукописей. На каждой из них красовалась резолюция — «Не подойдет». Наложены эти резолюции были самыми разными издателями. Эллери взял верхнюю и прочел: «Тайна шляпы с пером». Раскрыл рукопись на середине. Первое же предложение, попавшее ему на глаза, гласило: «Поистине, это был Гарри Мактавиш, кто все хорошо знал».

Эллери машинально зачеркнул «поистине» и написал сверху «действительно». Дочитав страницу до конца, он стал тихо хихикать, и продолжал хихикать до самого возвращения Никки с чемоданом в руках.

— Что это тут вас так рассмешило? — осведомилась она, быстро закрывая за собой дверь спальни.

Эллери положил рукопись на место.

— Мисс Браун, — сказал он торжественно, — я хотел бы дать вам один добрый совет: вы богаты, вот и развлекайтесь со своими миллионами, но предоставьте писать детективные романы людям, которые знают толк в этом деле.

— О, да вы, выходит, крупный знаток литературы! — издевательским тоном произнесла Никки.

Эллери с огорчением посмотрел на нее.

— Прошу прощения, если обидел вас. Впрочем, нам пора.

На «кадиллаке» Эллери Квина они поехали в северном направлении. Эллери несколько раз пытался завязать разговор, но Никки упорно отмалчивалась, пока они не доехали до Двадцать первой улицы.

Здесь любопытство взяло верх, и она спросила, правда, еще продолжая дуться:

— Вот вы там сунули свой нос в мою работу. И чем же вам так не понравились мои детективные рассказы?

— Не могу сказать, чтобы они были уж очень плохи.

Просто меня всегда забавляет, когда я вижу людей, которые пишут такие вещи. Я ведь тоже из их числа.

— В самом деле? — На сей раз Никки была заинтригована не на шутку. — И что же, удается что-нибудь продать?

— Все, что ни напишу.

Она поглядела на него почти благоговейно.

— На самом деле я больше писатель, чем детектив, — признался Эллери. — Главным образом по этой причине я и поднял вас из вашей берлоги.

— Это мне непонятно, — сказала она удивленно.

— Я хотел познакомиться с вами, а также с вашим отцом.

— А почему?

— Если говорить честно, с меня не слазит издатель. Он хочет получить от меня новую книгу. И я сейчас пытаюсь поймать вдохновение, найти замысел, идею книги. А лучшие идеи для своих книг я черпаю прямо из жизни. Это делает их гораздо более реалистичными.

Никки хмыкнула.

— Именно на эту тему мне сегодня утром прочитал проповедь и высокочтимый издатель. Он мне прямо в лицо заявил, что свои идеи я краду у Эллери Квина. Что за надутый писака, ты скажи!

— Не понимаю, почему вы называете его надутым писакой. Я считаю, он прав. Рассказы надо писать на основе собственного жизненного опыта.

— Я имела в виду вовсе не редактора, а этого Эллери Квина.

Эллери взглянул на нее.

— А его-то за что вы так? — спросил он с усмешкой, а затем снова стал смотреть вперед на дорогу.

— Потому что он придумал такую чушь!

Его даже бросило в жар от этой оценки.

— Судя по количеству его книг у вас на полке, эту чушь вы читаете не без удовольствия!

— Этот Эллери Квин уже преследует меня во сне, — с горечью сказала она. — Давайте лучше не будем больше говорить о нем.

Она помолчала несколько секунд, а затем спросила:

— И что же, вы считаете, что это потянет на сюжет для романа — то, что Бар… что я ушла из дому?

— Разумеется.

Признание о том, что он преследует кого-то даже во сне, позабавило Эллери.

— Кабы не так, я не стал бы городить весь этот огород. Сбежавшая наследница, непримиримый отец, отчаявшаяся мать и жених, который разрывается между долгом и чувством — чем вам не начало для романа?

— Мне кажется, вы не сознаете, насколько это бестактно с вашей стороны.

— Будете смотреть на все со своей колокольни — никогда не напишете ничего стоящего. Нужно сохранять полнейшую объективность и отбрасывать прочь все личное. Уж не думаете ли вы, что я прямо возьму и вставлю в свою книгу что-то про вас и про вашего отца? Такие приемы к лицу газетным репортерам, а я как-никак романист. Что меня интересует — так это причины и следствия, человеческие реакции и слабости, ключевые черты характера. А как люди подают себя, меня не интересует — все это только маска, чисто внешняя сторона дела.

Больше ни один из них не сказал ни слова. «Кадиллак» пересек по мосту Гудзон, свернул с автострады и поднялся по крутому въезду в Спьютен Дайвил.

Только тут Никки нарушила молчание и хмуро заявила:

— Я это сделаю, пожалуй.

— Что именно?

— То, что вы предлагаете. Напишу историю Барбары Браун.

Эллери усмехнулся. Они тем временем въезжали под широкую арку «Храма здоровья». Эллери поехал по дорожке, которая перед домом описывала эллипс. Тут он увидел, что в доме два подъезда, разделенные двумя или тремя окнами. Кроме того, ему бросилось в глаза, что два окна на втором этаже забраны стальными решетками.

— К какому подъезду, мисс Браун? — спросил он.

Никки ответила без колебаний, поскольку Барбара все подробно описала ей.

— Справа — общий вход в санаторий, там должно быть открыто. Я не взяла свой ключ от левого подъезда, когда уходила. Этим левым входом обычно пользуется только наша семья.

Эллери остановил машину, вышел, взял багаж Никки с заднего сиденья и открыл ей дверцу.

— Большое спасибо, — сказала она, выходя и берясь за ручку своего чемодана.

Но он не отпускал чемодан.

— Вы не хотите представить меня своему отцу?

— Наверное, сейчас не самый лучший момент для этого.

— Я тоже подумал, что это лучше было бы сделать сегодня вечером. И пусть вас не беспокоят проблемы с полицией. Я позвоню своему отцу и сообщу, что вы уже вернулись домой.

— Вашему отцу?

— Да, инспектору Квину.

Она в полной растерянности уставилась на него.

— Вы хотите сказать, что… Что вы — Эллери Квин?

— Вот именно.

Он снова усмехнулся.

— Но я прощаю вам все сказанное обо мне. Можно мне заехать еще раз сегодня вечером?

Еще несколько секунд она не могла произнести ни слова. Только молча смотрела на него, сверкая глазами.

— Я никогда в жизни не желаю видеть вас больше, слышите, вы, аферист и обманщик!

Она вырвала у него свой чемодан, бросилась бежать через сквер и исчезла в доме — в «Храме здоровья» Джона Брауна, где уже начала разыгрываться трагедия.

5

В тот момент, когда Никки вошла в «Храм здоровья», в спальне у Джона Брауна на втором этаже собрался целый совет. Браун в прескверном настроении, одетый в пижаму и красный домашний халат, на ногах — лакированные домашние туфли, сидел за столом странной формы, напоминающей человеческую почку, рядом с зарешеченным окном своей спальни и энергично жестикулировал, размахивая ножом для разрезания бумаг, отделанная бриллиантами рукоятка которого так и сверкала на послеполуденном солнце.

Жена его, оробев, забилась в самый дальний угол. Джим Роджерс с мрачным видом глядел в окно.

Адвокат Брауна, тощий лысый мужчина с вечно озабоченной физиономией, нервно и бесцельно перебирал пачку бумаг. С каждым его движением, казалось, с носа все больше и больше съезжало пенсне.

Рокки Тейлор, менеджер по рекламе, в легкомысленном костюме, ярко-желтом галстуке, с кольцом на пальце, в котором красовался огромных размеров фальшивый бриллиант, похоже, относился ко всем собравшимся с легким презрением — за исключением, впрочем, мисс Корнелии Маллинз, статной белокурой тренерши по гимнастике. Время от времени он метал в ее сторону восхищенные взоры.

Единственным, кто, по всей видимости, либо сохранял полное безразличие в обстановке общей нервозности, либо подчеркнуто не желал ничего замечать, был Амос — старик со впалыми щеками, в совершенно истрепанной одежде. Его, бледное как мел, лицо было изрезано густой сеткой темных морщин; глаза с несколько лихорадочным блеском бездумно уставились в потолок. Грязным пальцем, под сломанным ногтем которого осталась земля, он поглаживал по клюву взъерошенного, видавшего виды ворона, примостившегося у него на плече.

Джон Браун сделал паузу и теперь изучал выражение лиц окружающих — как на них подействовали его слова?