День, в который… - Екатерина Владимировна Некрасова
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
За двадцать шагов по палубе командор познал смысл фразы «проклясть все на свете». Он сознавал, что лицо его выражает плохо скрытое страдание; пираты таращились, ухмыляясь. Воробей тащил его за собой — несчастному Норрингтону казалось, что он чует жар этой руки сквозь рукав.
Проклятая тварь с побрякушками в волосах была несовместима с душевным равновесием.
Его обдало жаром вторично, когда он вдруг — впервые! — подумал, что Воробей ЗНАЕТ. Или догадывается. Что он все это НАРОЧНО. Что…
— Доброе утро, командор! — лениво бросила молоденькая негритянка, лузгавшая орехи под мачтой. Сплюнула скорлупу в руку.
Норрингтон прошел было мимо — спохватился, обернулся, все-таки кивнул в ответ.
А Воробей, высмотрев кого-то в толпе, подмигнул и крикнул:
— Эй, подавай обед!
Тощий пират с серьгой в носу — видно, кок, — широко ухмыльнулся. Толпа вдруг дружно загоготала. Женский голос звонко крикнул:
— Командор, не поперхнитесь!
Норрингтон молчал со стоическим выражением лица.
…И в полумраке трап заскрипел под шагами.
Окна капитанской каюты были распахнуты — свежий бриз шевелил волосы. Окна выходили на корму — за ними было море, кильватерный след, скрипящий буксирный канат, — и «Лебедь», который «Жемчужина» тащила на буксире. Норрингтон мог надеяться только на то, что оттуда не видно происходящего в капитанской каюте.
Он ждал, что эта каюта окажется чем-то вроде самого Воробья — пестрым, нелепым и увешанным побрякушками. Но каюта оказалась как каюта. Насторожили командора только две вещи: брошенное на подушке залапанное зеркальце («Ну мало ли, в конце концов…»), да распятие в углу — великолепное, из черного дерева, горного хрусталя и слоновой кости католическое распятие, — несомненно, испанской работы… а на распятии висела затерханная шляпа Воробья.
Обед притащил голый по пояс мрачный пират — немолодой, одноглазый и одноухий. Молча грохнул на стол поднос. (Стол, хоть и изрядно поцарапанный, был хорош, как сама «Жемчужина», — резное черное дерево; поднос тоже был хорош — чеканное серебро. А вот на подносе… Норрингтон предпочел бы голодать до Порт-Ройала.)
Были поданы сомнительного вида вареные овощи и еще более сомнительного — жареная свинина с пряностями и луком. Ром. Сахар. Лимоны. Воробей, стащив камзол, швырнул его на ларь в углу.
— Будьте как дома, командор!
Пират хлопнул дверью — тем самым выразив, вероятно, свое мнение о поведении своего капитана; Норрингтон затравленно обернулся ему вслед. С потолка каюты сыпался сор.
Они остались вдвоем.
…Солнце стояло в зените, и казалось, что корабли плывут в расплавленном серебре. Солнце путалось в снастях, хлопали на ветру паруса; по буксирному канату пробиралась мартышка. У обломка грот-мачты «Лебедя» капеллан, прикладывая к подбитому бананом глазу мокрый платок, говорил боцману:
— Я бы… на месте все же командора… я бы, знаете ли, поостерегся так доверять пиратам. Исчадия дьявола…
Накануне, протирая подбитый глаз, капеллан допустил роковую ошибку, во всеуслышание предложив команде по возвращении в порт выбирать между пребыванием на «Лебеде» служителя Божия — и омерзительного, представляющего собой сотворенную дьяволом кощунственную пародию на человека и, вдобавок, несомненно, блохастого животного. Гогочущая команда отдала предпочтение блохастому животному немедленно и дружно — капеллана, неоднократно пытавшегося заставить матросов поститься по пятницам и убеждавшего капитана ввести на судне «сухой закон», недолюбливали. И вот теперь, бегая глазами и поминутно шмыгая носом в платок, он пытался восстановить пошатнувшийся авторитет, — но рыжий боцман, будучи напрочь обделен душевным тактом, только бесшабашно отмахнулся веснушчатой ручищей.
— Э-э, святой отец, не видали вы дьяволов… — и скорчил страшное лицо.
Капеллан от неожиданности так и перекрестился — рукой с зажатым платком.
…На корме «Жемчужины» сосредоточенная Анамария за рукав вытащила первого помощника Гиббса из толпы гогочущих пиратов:
— Я ничего не понимаю. Это же Норрингтон!
Подвыпивший первый помощник выронил из зубов фарфоровую трубку; с пьяной неуверенностью опустился на колени, пополз по палубе, шаря руками. Анамария наступила на трубку босой ногой — глядела непримиримо.
— Убери ногу, женщина.
Негритянка ловко ухватила трубку пальцами ноги — и подбросила, поймав свободной рукой.
— Отвечай!
Первый помощник шумно вздохнул. Анамария возвышалась над ним, как карающая посланница белой горячки. Глядя снизу вверх, Гиббс наконец мрачно буркнул:
— Это же Джек.
…Мартышка появилась в окне — оглядевшись в знакомой каюте, незамеченной шмыгнула в угол, на сундук.
Двоим было не до нее.
…Командор жевал ожесточенно, не поднимая глаз от тарелки, — почти не чувствуя вкуса. Воробей оказался рядом — и все время поворачивался, что-то говоря, дыша перегаром чуть ли не в лицо… говорил одно, а темные глаза играли, и каждая фраза казалась двусмысленностью. И эта его манера в разговоре придвигаться слишком близко — гораздо ближе, чем Норрингтону хотелось бы…
Меньше всего на свете ему хотелось остаться наедине с Джеком Воробьем.
Последний побег полоумного пирата стоил Норрингтону нескольких ночей, когда он ворочался в постели, скрипя зубами; стоил бессонницы и разглядывания карт при свечах. Маршрутов погони, начерченных впопыхах, и сломанного со злости пера; но о своей главной провинности Воробей не знал и даже не догадывался. Более того — только представить, что он мог бы ДОГАДАТЬСЯ… Норрингтон почти искренне верил, что тогда ему, командору Норрингтону, останется только застрелиться.
Он редко видел сны и никогда не мучился кошмарами; но сон, явившийся ему — и даже не тогда, а почти двумя месяцами позже, — был похуже любого кошмара. Смуглое жаркое тело — сплетение тел. Его, Норрингтона, — с… Короткая сладостная судорога; он проснулся в поту, с колотящимся сердцем и на изгаженной простыне. Из зеркала затравленно глянула горящая стыдом физиономия с малиновыми ушами. Прокля-а-атье…
Он убеждал себя, что Воробей тут ни при чем. Дело вовсе не в Воробье; это он, Джеймс Норрингтон, должно быть, повредился в уме. Не иначе, и ему напекло голову; и не надо было есть на ночь жареного мяса… Спасибо, что не приснилось чего-нибудь похуже.
Ничего хуже он представить себе не мог.
— …Так выпьем за встречу!
Норрингтон вздрогнул и заставил себя поднять глаза, — и это проклятое лицо оказалось совсем рядом: верхняя губа вздернулась, приоткрыв зубы, — очередная гримаска… дикарские бусы, вплетенные в патлы, двумя крысиными хвостиками болтаются косички на бороденке, голая грудь в вырезе рубахи — на смуглой коже засохшие потеки грязного пота… И запахи: пота, перегара, еще чего-то — похоже на запах каких-то пряностей, так пахнет от негров, а белые так не пахнут…
Должно быть, согласие выпить стало
