Она за мной пришла - Диана Пирон-Гельман
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Теперь ей нужно было найти подходящее место для сражения. Очертания погнутого решетчатого забора она заметила, когда была где-то на середине квартала. За ним Линнея увидела ряд небольших неровных холмиков, усеянных перевернутыми скамьями и погнутыми спортивными снарядами. Местный парк. Чудесно.
Она поковыляла туда, плотно прижимая к себе бутыль с виски.
* * *
В темноте узкого переулка Суриэль встала и стряхнула песок с колен. Скрюченное тело пьяницы лежало у ее ног. Его ужас и удивление, какими бы мимолетными и ограниченными они ни были, дали ей достаточно энергии, чтобы продолжить ночную охоту. Еще несколько подобных ему людей — объедков со «шведского стола» города — позволили бы ей протянуть пару дней, может быть, неделю. А затем она снова столкнулась бы с той же проблемой выбора. При этой мысли она ощутила легкую тошноту. Некогда она была бессмертной и легко скользила сквозь бесчисленные измерения реальности. А теперь, увы, обречена на столь скудное существование.
Она уперлась рукой в холодный металлический бок переполненного мусорного бака. Никогда больше, поклялась она себе. Сегодня с этим будет покончено.
Вонь гниющего мусора была невыносима. Суриэль побрела прочь от бака, к выходу из переулка. Дойдя до места, где воздух был чище, она села на тротуар, скрестив ноги, и сделала глубокий вдох. Каждый короткий выдох расширял ее сознания, и вскоре она смогла почувствовать жизненную энергию травы, пробивающейся сквозь щели в асфальте. Всплеск эмоций, пьянящих и запутанных, обрушился на нее. Где-то в этом вихре была и нужная ей свежая, сочная жертва.
Вот оно — трепетание сложных запахов, намек на богатый вкус на кончике языка. Перец и нашатырь, жгучий гнев и горькое отчаяние. А под ними — травяной запах надежды, не желающей умирать. Эта душа страдала, она почти убедила себя, что ни Богу, ни миру нет дела до ее боли. Но все же убедила не до конца.
Суриэль на крыльях ветра полетела к своей жертве, охотно пожертвовав силой ради скорости. Через три удара сердца она уже стояла на краю парка. Вздыбленная земля, перекошенные качели, перевернутые лавочки и обломки бетона. На невысокой колонне от питьевого фонтанчика, сброшенного с постамента яростью землетрясения, сидела худощавая смертная женщина. В руке у нее поблескивала бутылка.
* * *
Виски обожгло рот и горло и оставило после себя жесткий, металлический привкус на спинке языка. Точно так, как она помнила. Когда ей было двенадцать лет, она даже представить не могла, что захочет попробовать спиртное. К тому времени, как ей исполнилось пятнадцать, она с трудом представляла себе жизнь без него.
— Совсем как папочка, — пробормотала она, хихикнув.
Мать предпочитала водку, бесцветное пойло, почти лишенное запаха, которое можно было налить куда угодно и вообще спутать с водой. Разумеется, если никто не станет принюхиваться. Хитрости трусливой пьянчуги. Линнея пошла по стопам отца: если ты пьешь виски, у тебя хотя бы хватает смелости признать, что ты катишься в ад.
— Меня зовут Линнея Энн Пол, — произнесла она в ночь. — Доктор Линнея Энн Пол. Я была трезвенницей двадцать лет и три дня.
Бедрами она чувствовала холод, идущий от шероховатого камня постамента. Она сделала еще один глоток. Жидкий огонь потек по внутренностям. Ей снова восемнадцать, она мчится по тихим улицам жилого района, окна в машине опущены, радио включено на полную громкость, и она раскачивается на сиденье под ритмы Brown-Eyed Girl. Одна рука лежит на руле, вторая держит бутылку, из которой Линнея успевает глотнуть между куплетами песни. Бедная Джули, она упустила возможность прокатиться на этой волшебной колеснице. Занудная младшая сестренка, побоявшаяся поехать с ней в кино просто потому, что Линнея немного выпила.
— Да я в порядке, я справлюсь. Поехали, — она смеется, глядя в разочарованное лицо Джули, уверенная, что сумеет уговорить ее.
— Нет. Не с тобой, когда ты такая, — у Джули розовеют щеки, как и всегда, когда она расстраивается.
— Какая «такая», сестренка? — рука дразнящим жестом тянется потрепать ей волосы.
Джули отступает назад, взрослая и настороженная.
— Как папа и мама. Ты же на ногах не стоишь. Если я притронусь к тебе, ты упадешь.
Обвинение, слетевшее с губ двенадцатилетней девчонки, на мгновение заставляет ее замереть на месте. Затем ее охватывает неукротимый гнев. Она хватает первое, что подвернулось под руку — стеклянную черепаху-копилку Джули, драгоценное напоминание о давней поездке в Западную Виргинию, — и запускает ею в стену.
— Ах ты маленькая сучка! Ты тут что, Богом стала? Ну и черт с тобой, оставайся. А я поехала.
Она ехала уже почти час, слишком злая для того, чтобы сидеть в кинотеатре и следить за кривлянием актеров в очередной киношке. Остановка у «Магазинчика Бинни», где ей пришлось пересчитать стоимость продаваемой отравы на количество купюр в кармане ее джинсов, немного успокоила ее. Затем была долгая прогулка по велосипедной дорожке к лагуне, отмеченная жесткой горечью «Канадского тумана»[7]. К тому времени, как она была готова ехать домой и все простить, бутылка опустела более чем на половину. Но она вовсе не была пьяна, как эти чертовы уроды, ее родители. Она могла держать себя в руках. Именно поэтому она и начала пить. Чтобы доказать себе, что она не такая.
А затем еще один автомобиль с грохотом врезался ей в пассажирскую дверь. Она помнила, как вопли радио смешиваются со звоном разбиваемого стекла, а затем все надолго тонет в тишине и темноте.
Первым, что она увидела, придя в себя, было личико Джули, которая с трудом сдерживалась, чтобы не зареветь.
— Пожалуйста, Линни, не умирай. Не оставляй меня с ними.
Позже, увидев покореженный автомобиль, она поняла, что в ту ночь Джули могла бы погибнуть. Пассажирского места больше не существовало. Сломанные ребра и прочие травмы у Линнеи объяснялись тем, что ее прижало к водительской двери вминаемой боковиной автомобиля. После этого она поняла, что была пьяна. Поняла, что жизнь ее сестры была даром Неба, невероятным везением, которое случается иногда, когда Бог бывает настроен миролюбиво и не прочь преподать вам урок. А теперь Главный Ублюдок вознамерился забрать ее.
— Что, я чего-то не усвоила? Я была недостаточно хороша? Двадцать гребаных лет я была
