Горацио (Письма О Д Исаева) - Борис Фальков

Правда, должен тебя приободрить. Живот мой заметно уменьшился, а икры наоборот - окрепли. И, кажется, бес в бороде ещё поседел. Я совсем зарылся в бумаги, и потому новых знакомств практически не приобрёл.

Зато Дж. Т. Реверс, ты его должна помнить, ну, с которым я переписывался по поводу моих публикаций в Штатах, он уже давно в Мадриде. И собирается ещё долго там сидеть. Я же собираюсь перебраться поближе к нему. Полагаю, моё ходатайство удовлетворят. Реверс косвенно приложил к этому руку: порылся для меня в библиотеках и кое-что нашёл. Так он утверждает. Он же меня не оставит и в туристическом смысле. Хотя из последнего нашего телефонного разговора вдруг стало ясно, что он кропает какой-то "исторический роман". Каково? Я непременно спрошу его, но позже, зачем он это делает, серьёзный человек и специалист по своим кельтам недурной... Неужто, за деньги?

Вот она, разница между нами: качество нашей духовности оценивается отсутствием денег, чем меньше их - тем духовность выше, а их - положительным количеством оных на счету в банке. И с места нам не сойти. По меньшей мере сегодня.

Хочу дать тебе, Танюшка, пару поручений. Во-первых, спроси моего отца, какие ему нужны медикаменты. Сам он мне этого не скажет. Я попытаюсь привезти. Во-вторых, свяжись ещё раз с Бурлюком и проверь, выполняет ли он мой наказ не валять там дурака. Что там наказ, ПРИКАЗ. И вообще, что там у них - спокойно ли, не развалил ли он нам домишко, и не съели ли... его сынишку кролики. На обратном пути я пробуду в Москве с месяц, не больше. И сразу - в Здоймы, писать. Прости мне мой кунстштюк заранее, дело в том, что я хочу писать монографию по горячему.

И последнее. Срочно пришли мне мои прошлогодние статьи, и вложи в пакет два-три подарочных альбома с видами - Загорск, Золотое Кольцо, что там ещё... да ты и сама знаешь. Нужно для презентов. Можешь послать на нашего консула в Мадриде, с припиской: для Исаева. Я ещё не знаю своего адреса в столице. Не беспокойся, если посылка дойдёт уже после моего отъезда домой, её заберёт Реверс. Всё одно - альбомы для него.

Привет Сашке Дружинину. Как его дела с Катериной? На что это ты намекала в последний раз - что, Катька его мучает, кокетничает? А предложение он уже делал? Напиши. Как Фуфу? Скажи ей, что наш шоколад лучше европейского. Но сие не значит, что я ей ничего не привезу. В самом деле, Танюшка, наш шоколад натуральный, горький, а ихний, особенно хвалёный швейцарский, с ванилином, сахарной пудрой и красителем. И даже только из одной пудры и красителя. А иногда - и без красителя, белый. Сблевать можно. И очень тут жарко.

На том покеда. Ещё разок-другой успею написать, жди. Не дождёшься одна получим потом вместе, и вместе прочтём. А посылать всё же надо, для архива: нехорошо ставить биографов в затруднительное положение. Особенно после того, как коньки откинул и уже спросить некого: как оно всё там было на самом деле.

Кстати, протрави Бурлюку посильней, чтоб на сельское хозяйство не жал. Ты же это умеешь, побудь маленько скверной бабой. Неча селян дразнить. Ведь могут и красного петуха подпустить.

16 мая Сеговия. О.

9. А. П. ДРУЖИНИНУ В МОСКВУ.

Свой переезд, Сашук, друг ты мой, в стольный град Мадридушку я отпраздновал по-нашенски, с кисточкой. Некая донья Росария... Ну, да после про неё. Скажу только: письма безбожно дорого стоют.

Итак, поначалу меня засунули в скверный отелишко на пять нумеров, пансион. Поначалу - это я так сказал, чтоб надежды не спугнуть. Но по всему видать, тут я и помру. Соседи: англичанин с поросячьим выводком, два негра - конечно же гомосексуалисты, остальные - шоколадные барышни, потребляющие европейскую культуру, поскольку в их Бразилии, али в ином конце света, не понял, на культуру дефицит. В первый же вечер, когда нас к корыту повели, обед по-ихнему, все они и передрались между собой. Полагаю, из-за салфеток. Англичанин обвинил одну из барышень в беспорядке, супруга же его подумала, что он к барышне клеится, а барышня - мулатка. Сама супруга такова, что в подозрениях права: с неё и на козу вскочишь. Меня, к счастью, скандал не затронул, только повеселил. На меня они вообще не глядят, будто нас вообще нет, пятой-то части света. Вот, вот, казалось бы, ещё один повод задуматься над объективностью мира... Но нет, негры ведь на меня глядят, и нахально! И потому скверную же я ночь провёл, брат! Всё ждал их с балкона. Чёрт его знает, о чём там они лопотали за обедом, на меня поглядывая. Я ведь по части благородного испанского, а их португальский мне всё равно, что храп. Зато...

Зато наутро ко мне явился Дж. Т. Реверс. Помнишь, я переписывался с ним насчёт моей публикации у них, и его - у нас? Ну, который мне обещал тут помочь, и так далее?.. Так вот, пришёл он, элегантный, как космополит, и всё перевернулось. А я уж своими ночными страданиями к перевороту был вполне приготовлен.

Тут же грянули в обжорку. И не переставая, всю дорогу туда говорили только о возвышенном. В обжорке продолжили. И продолжая всё возвышенней, лили рекою сантуринское. В области двух часов пополудни, а это по-местному глухая ночь плюс-минус тоже два часа - повлеклись на лекцию, зачитываемую в лектории Прадо приятелем Джона, ещё более возвышенным, по уверению Дж. Т., нежели мы с ним. Повлекшись же, не забыли захватить пару бутылевичей и для лектора. Спектакулюс уже начались, и мы уселись в ожидании конца его в задних рядах. И попивая влагу, сиречь впитывая её чем можно было, стали обсуждать - стоит ли тут и дальше оставаться. Поскольку вникнуть в смысл лекции и вообще происходящего не имели возможности. И тут публика, вся в кудрях бараньих, словно вся она англичане, и настроенная не возвышенно, а с буржуазным сальным оттенком, стала нас в голос упрекать. И в чём же, как ты полагаешь? В ПОВЕДЕНИИ!

Это нас-то!

Испанский Дж. Т. ещё не установился. И потому мы, а я из солидарности с ним, ответствовали публике на русско-американском наречии. Ну, а когда я для вящей убедительности речи взмахнул ручкой "по Станиславскому", чтобы выделить выразительность некоторых наших возражений, два бутылевича сантуринского выпали из моего пиджака и брякнулись о мраморный пол. Кстати: не надевай пиджака в Испании! Ибо одна посудина тут же и разбилась, и потоки сладостные востекли между ног жаждущих насыщения - но духовного, то бишь вполне напрасного. А вторая, ко всеобщему изумлению, нет. Вместо того она покатилась по наклонному каррарскому мрамору к кафедре, причём вся паства с ужасом наблюдала за дьявольским путешествием сосуда к источнику знаний и поочерёдно подымала лаковые копыта свои, дабы снаряд мог без промедления проследовать дальше. После всего нас вывели на улицу ангелы в мундирах и немедленно бросили в прах. Откуда, как известно, и они сами вышли. Но вернуться обратно не захотели.

Последнее привело Джона к сентиментальности и слезе, и ему захотелось музыки, притом серьёзной: арий. Естественно, он ринулся к Опере, потому, как на беду, тут все стены рекламируют Пласидо Доминго. На бегу Дж. Т. восклицал то же самое: "Пласидо! Пласидо!" Словно его наняли для живой рекламы певца. Ибо восклицания производились им голосом хорошо поставленным, на три форте, и приблизительно в третьей октаве, где и сам Доминго, как известно, любит бывать. Признаюсь, я эти крики на людной улице посчитал неуместными. Да и опере я предпочитаю варьете. Но оставить Джона одного? Нет, я не посмел. Вышло б совсем не по-русски.

Однако, вследствие своих колебаний, я попал в Оперу лишь тогда, когда фалды Дж. Т. исчезали уже за поворотом чёрной лестницы, метрах в пятидесяти впереди меня. И тут спектакулюс уже начались, потому и тут пришлось входить по служебной лестнице, и предъявлять нахальную визу. Я сгалопировал за фалдами, но Джон не в пример мне экспансивней, да и тренируется по утрам в беге, как все его соотечественники, и потому мне достать его не удалось. Зато со своей позиции за кулисами я отлично видел, как друг мой, неся возвышенно головку на плечах, а в руках портфельчик с важными для науки бумагами, с ходу вылетел на сцену, к коей незаметно для себя приблизился с фланга, и, как был в своём цивильном платьице из обжорки эпохи научно-технической революции - так и оказался в нём же в эпохе Ренессанса, посреди двора Его Величества Короля Филиппа и обречённого Инфанта Дона Карлоса. Причём на заднем плане эпохи стояла уже Смерть с косой, на среднем зияла могила, со всех сторон сверкали парчовые и кринолинные дамы, звенели шпаги, а впереди всех - Король и Инфант, а также он, Дж. Т. Реверс, с кожаным потёртым портфельчиком, своей благоприятнейшей персоной.

Волосы мои стали дыбом и зашевелились в предвкушении прелестей участковых, прелестей жандармских и дипломатических, промелькнувших перед моим не только внутренним взором. И я воскричал, как вскрикивал на горе в пустыне Пророк: "Джон, Джон! На кого ты меня оставил!" И добавил, опустив глаза: "Да минет меня чаша сия... И другая любая тоже". Короче, я мгновенно дал зарок завязать с пьянкой.