«Ради жизни над землей». Воздушный авианосец - Александр Баренберг

Когда я три недели назад попал сюда, то не понимал вообще ничего и, даже минимально не зная порядков, мог сильно от этого пострадать. Вплоть до летального исхода. Тут с этим быстро… Однако мне повезло встретить добрых товарищей, готовых вовремя подсказать…

Дело было так. Покинув после третьего и неожиданно оказавшегося последним допроса то ли больницу, то ли тюрьму, конвоиры направились на ближайшую станцию поезда. Там меня загнали на открытую грузовую платформу. Пустую. В результате я около получаса наслаждался медленно, со скоростью километров тридцать в час, проплывающими мимо пейзажами Метрополии, сдобренными густым паровозным дымком, постоянно лезущим в ноздри. Вокруг железнодорожного полотна расстилались многочисленные поля, засеянные вполне обычными, на мой неискушенный взгляд, злаками. Скорее всего, первая волна переселенцев имела с собой семена земных культурных растений. Ведь они собирались колонизировать Африку.

Иногда встречались небольшие, на пять-шесть аккуратных домов, деревушки. Рядом с ними располагались продолговатые закрытые строения, там, наверное, содержались домашние животные. А вдалеке виднелись явно промышленные сооружения. Кажется, даже промелькнул на горизонте разбомбленный нами завод.

Наша местами не лишенная приятности после долгого заключения в закрытом помещении поездка завершилась у высоченного, метров в десять, частокола из толстых обструганных стволов. Верхушки дрынов были заострены, и их густо обвивала колючая проволока. На каждый километр примерно данного «заборчика» приходилась высокая сторожевая башня с наблюдателями. Не оставалось сомнений, что это и есть тот самый хваленый внутренний Периметр, в шутку называемый в штабе союзников Великой Немецкой Стеной. Действительно надежная преграда для зверья и врагов, преодолеть которую впервые удалось только с помощью трофейного дирижабля.

Почему внутренний, я понял, когда меня грубо вытолкнули прикладами с платформы (железная дорога заканчивалась у частокола) и провели на ту сторону сквозь широкие металлические ворота, украшенные довольно ожидаемой надписью: «Arbeit macht frei»[1]. М-да, Четвертый Рейх оригинальностью явно не страдал… Джунгли отнюдь не начинались прямо у забора. Ближайшие деревья находились не ближе чем в полукилометре от ворот. А за ними еще примерно в полукилометре местами виднелся заборчик пожиже. Это и был внешний периметр. Временный. А все что между ними называлось, как мне стало известно позднее, Расчисткой.

После долгого оформления соответствующих документов на пропускном пункте у внешнего Периметра уже другие конвоиры – вооруженные устрашающего размера шипастыми дубинками гномы – привели меня на площадку между бараками. Там как раз собирались на вечернюю поверку обитатели лагеря. Вытолкнув на середину плаца, поставили на колени лицом к немногочисленному «президиуму», и высокий немецкий офицер не в серой, как привычные уже мне штурмовики, а в черной форме сообщил сквозь зубы, что в его лагере кто не работает, тот долго не живет. Притащивший меня гном с дубинкой коряво перевел на русский. После чего, несмотря на разницу в росте, поднял за шкирку и, повернув лицом к стоявшей неровным строем толпе, громко осведомился на столь же корявом немецком, какой из бригад не хватает работника.

Тут я впервые пригляделся к своим будущим собратьям по несчастью и слегка обалдел. Раньше думал, что большую часть рабочей силы в нацистских лагерях составляют пленные из русской общины, однако представшие перед моими глазами истощенные создания явно к ним не относились. Косматые, полностью заросшие люди в основном со смуглой кожей и минимумом одежды производили неприятное впечатление. Я понял, что основное количество заключенных в лагере взято из пойманных штурмовиками представителей многочисленных общин лесных варваров. Эти люди – потомки разнообразных групп, попадавших в прошлом сюда тем же образом, что и все остальные, но почти полностью одичавших. Они не совсем потеряли человеческий облик и даже сохранили какое-то языковое общение, но полностью утратили культуру и умение производить орудия труда, деградировав до уровня примитивных дикарей. Внешний вид их также колебался в широких пределах. Я много слышал о варварах от союзников, в том числе и жуткие вещи вроде пристрастия тех к каннибализму, однако видел вблизи впервые. Не хотелось бы провести свои, вполне вероятно, последние дни в таком обществе!

Но Создатель или кто там еще, присматривавший за этим мирком, сжалился. От многоликой толпы отделился здоровый светловолосый детина явно не «варварского» вида и, шагнув вперед, поднял руку:

– Нашей группе не хватает!

Гном переглянулся со своим собратом, стоявшим недалеко от вышедшего из неровного строя парня. Второй гном кивнул, и кончик дубины подтолкнул меня в том направлении в сопровождении ценного совета:

– Поидьешь в бригаду Мергза! Его сльюшайсья!

Я, шатаясь – последствия ранения, несмотря на неплохое лечение, все еще давали о себе знать, – побрел в указанном направлении. На полпути меня встретил все тот же золотоволосый, насколько позволяла судить короткая, в отличие от «варварских», стрижка, детина и помог добраться до места в строю.

– Я Везунчик, – успел представиться он по дороге. – У нас единственная русская группа в бригаде, так что держись нас. А сейчас тихо, остальное в бараке перетрем!

К счастью, поверка продолжалась недолго, иначе я бы не выдержал. Кое-как, подгоняемые гномами-надсмотрщиками, добрались до барака. Вернее, до заменявшего его, слепленного явно на скорую руку навеса, поставленного на столбы из неструганых стволов, с промежутками в руку между ними. Пролезть там было невозможно, что, очевидно, и являлось основной задачей «стен», так как от ветра и холода те защитить точно были не в состоянии.

Ни коек, ни даже банальных нар там и близко, разумеется, не наблюдалось. Грунтовый пол барака был разделен толстыми неровными ветками, лежавшими просто на земле, на примерно одинаковые прямоугольные ячейки, оставлявшие посредине сооружения узкий проход. Пол в каждом прямоугольнике, рассчитанном на пять-шесть человек максимум, иначе пришлось бы спать стоя, покрывал слой жухлой травы вперемешку с листвой, заменявший, видимо, и матрас, и постельное белье. Многообещающие условия, нечего сказать!

Мне быстренько освободили место в ячейке, принадлежавшей обещанной русской группе. Собственно, освобождать особо было нечего, так как личных вещей, кроме одежды и котелка, лагерникам не полагалось. Поэтому четверо «жителей» прямоугольника просто немного потеснились. С моим прибытием тут становилось несколько тесновато, но лежать еще вполне можно было свободно. И на том спасибо!

В последних лучах заходящего солнца, пробивающихся в промежутки между бревнами, давешний гном-бригадир, многозначительно помахивая дубиной, прошелся вдоль рядов устало растянувшихся зэков, пнул кого-то, замешкавшегося с принятием горизонтального положения, после чего, не говоря ни слова, покинул помещение через единственную дверь, которая тут же с грохотом захлопнулась. Отбой.

Хотя разговаривать после отбоя и запрещалось, но, поставив кого-нибудь на «шухер» – наблюдать в щели за перемещениями охранников, – можно было немного пообщаться шепотом. Познакомились. Везунчик, так вовремя проявивший инициативу на построении, оказался тоже довольно «свеженьким» военнопленным по имени Андрей Вольнов. Три месяца назад он, двадцатитрехлетний сержант русской разведроты, получил контузию в бою. Очнулся, как и я, уже в плену.

– А почему «Везунчик»? – тихо поинтересовался я.

– Потому что везет ему неимоверно! Все время вляпывается в дерьмо, но каким-то чудом выбирается! – ответил вместо Андрея хмурый смугловатый мужик, явно постарше возрастом. Представился сам: Игорь Хмелецкий, тридцать два года, кликуха – Крепыш. Происхождение клички вопросов не вызывало, достаточно было взглянуть на его широченные плечи. При примерно одинаковом росте – заметно шире, чем у меня. Крепыш оказался старожилом – два года в плену, что внушало некоторые надежды относительно возможностей выживания в этом аду.

Однако оставшиеся два товарища, как оказалось, тянули лямку еще дольше! Один три, а второй – целых четыре года! Но как они сподобились столько протянуть в крайне недружелюбных по отношению к человеческому организму условиях?

– А ты их клички узнай! Сразу все и поймешь! – ухмыльнулся, обнажив не очень-то здоровые зубы, Везунчик.

– Я Вонюша, – весело сообщил невысокий курносый парень со следами ожогов на руках, сидевший на стреме у щелей в стене. – А четыре года назад звали Иваном Черновым.

– Ванюша? – переспросил я.

– Нет, именно Вонюша! – засмеялся Везунчик, слишком громко и внимательно зыркавший по сторонам Крепыш тут же на него зашикал. Но верзила продолжил лишь немногим тише: – У нашего товарища такой способ избегать наказаний. Как только Мерзавр или другой гном подбирается со своей дубинкой, у Вонюши от страха активно начинают выделяться настолько вонючие газы, что все окружающие разбегаются на расстояние километра, чтобы не погибнуть! И надсмотрщики сразу забывают, что хотели его наказать. Так что не испугай его невзначай, задохнешься!