Воля за пределами воли ! (Ушу) - Алексей Маслов

И вновь ушу дается не как комплекс приемов, а как тип переживания и мироотражения.

Трактат вводил ученика в особый мир, характеризующийся проникновением в самую глубину вещей, данный как восприятие вещей на уровне их "семян", в то время как все видимые явления были лишь отражением этой внутренней личностной реальности или ее символами во внешнем мире, в том числе и всякие письменные знаки, то есть сам трактат, текст (вэнь). Не забудем, что "вэнь" понималось как "Небесные письмена", не видимые и не воспринимаемые обычным человеком, которые проецируются с Неба на землю и здесь образуют воспринимаемый нами "узор" - вещи и явления. Таким образом, уже по своей сути они символичны, ибо мирской "узор" - не более чем отражение бездонных глубин Дао, и он настолько же "истинен", поскольку является проекцией внутренней реальности, насколько и бессмыслен, если за этой мозаичностью мы не видим Единого Дао.

К тому же символ ценен для человека лишь настолько, насколько он способен узреть за внешней оболочкой внутренние, видимые лишь духовному взору структуры. А этот духовный взор - "взирание вовнутрь", как говорили в школах ушу, - дается как часть исключительного общего состояния человека.

Трактат "истинного человека", а таким считался всякий настоящий мастер ушу, представляет особый медитативный текст, и вне зависимости от конкретного содержания позволяет человеку пережить полноту собственной природы, данную как полнота природных свойств мастера ушу, составлявшего тексты. Таким образом, трактаты по ушу служили во многом не пособиями, а стимуляторами работы сознания, постоянно "напоминая" об ушу, причем отнюдь не как о способе боя или даже самовоспитания, но как о типе миропереживания.

Существовали и другие способы, позволявшие ученику полностью идентифицировать себя с Великим Мастером.

Сложность заключалась в том, что большинство великих мастеров ушу были либо полностью легендарны, либо, когда-то реально существуя, настолько обросли мифами, что сами превратились в легенду. Достаточно напомнить, что центральные фигуры китайского пантеона ушу - Бодхидхарма, Чжан Саньфэн, будучи вполне реальными персонами, вообще никогда боевыми искусствами нс занимались и на действительную историю ушу влияния не оказали. Другие же люди - также реальные и жившие не так давно, в XIX-XX веках, например, Сунь Лутан, Ян Лучань, Хо Юаньцзя - настолько срослись с фольклорными рассказами о народных героях-бойцах, что отделить правду от вымысла представляется абсолютно невозможным, да и само ушу не потерпит этого, ибо исчезнет ореол той удивительной чудесности, который окутывает боевые искусства. Но такие легенды делали фигуры этих люден привлекательными для сотен последователен, воздействовали на сознание занимающихся, все глубже вводя их в мир истинных ценностей китайских боевых искусств. Последователь ущу таким образом приобщался к мифу об ушу, а следовательно, и к чудесному мифу о самом себе.

Показательным моментом является также то, что в ушу не существует степеней мастерства, подобно тому как существуют "пояса", "даны", "кю" в каратэ.

Есть лишь мастер и ученик, перерастание ученика в мастера - процесс, не соизмеримый с показателями нашего, сущностного мира. Нельзя стать мастером на треть или наполовину, при этом любой учитель остается лишь вечным учеником.

Никаких формальных подтверждений истинности мастерства быть не может, ибо достижение гунфу в конечном счете всегда есть обретение мистического опыта школы.

И тем не менее определенный документ все же иногда выдавался. Обычно он представлял собой обычный лист бумаги с каллиграфической надписью тушью. В нем говорилось, что такой-то действительно являлся учеником такого-то мастера. И все, больше в нем ничего не говорилось. Документ не свидетельствовал ни о "степени мастерства", ни о том, что предъявитель сего прошел курс обучения по какому-то стилю, - все это показалось бы нелепым любому последователю традиционного ушу. Он свидетельствовал о большом - о преемствовании "истинной передачи".

Мастер брал на себя немалую моральную ответственность, "подписываясь" под всеми поступками ученика. В ученике воплощался дух школы, он концентрировал весь опыт своих предшественников и призван был передать его последователям - "передать чашу истины, не расплескав". Дурной поступок перечеркивал весь смысл школы, "выбрасывал" ее за пределы морально-этических концепций ушу. Известны случаи, когда мастера полностью прекращали преподавание, узнав, что их ученик убил кого-то на турнире или начал демонстрировать приемы где-то за пределами школы. И все же вероятность ошибки в выборе была невероятно мала, ибо сама традиция "школьного" воспитания, складывающегося веками, гарантировала от этого. "Небесный талант", раскрывающийся внутри школы, представлял собой своего рода духовную элиту ушу, гарантируя сохранение "истинного ушу" на фоне общего, зачастую бесталанного энтузиазма.

Под воздействием ушу миллионы людей воспринимали основные нормы жизни в обществе, то есть проходили то, что мы называем социализацией. Через легенды и рассказы, распространенные в ушу, многие узнавали об истории Китая, его духовных и культурных ценностях.

Скажем, много ли западных жителей могут со знанием дела описать доспехи и точно воспроизвести вооружение средневекового воина или древнего богатыря?

Китайцы же, благодаря традиции ушу, знают, какие мечи и трезубцы держали их предки столетия назад. Через сеть школ ушу прошла масса людей, восприняв тот добрый и искренний настрой, который царит в них. Без веры в доброту человека, в чистоту его природных свойств не может быть ни мастеров ушу, ни самой передачи мастерства ученикам.

Именно эта вера и позволяет прокладывать внесловесный мост между сердцами наставника и последователя.

За обрядом всегда стоит таинство, за формой всегда скрывается мистерия мира. В обучении ушу любой прием первоначально на самых ранних стадиях обучения важен прежде всего сам по себе, как возможность овладеть "еще одной техникой", которая в конечном счете позволит быстро и эффектно одолеть соперника. Но затем к приему прибавляется внутренняя работа, которая немыслима без определенного состояния сознания.

Это предполагает изменение самого понятия "прием", он становится лишь путем к духу человека, но не целью тренировки.

Здесь и преодолевается барьер между почти ритуальным символом - таолу в ушу - и таинством вселенской архитектоники, на котором он и основывается.

Школа ушу, таким образом, переносит человека через пространство культурных условностей, отделяющее его от собственно природного начала (цзыжань) или его "природных свойств" (син), открывая человеку саму внутреннюю структуру мира.

Каждый человек должен попытаться остаться один на один с этой бесконечностью и войти в лоно мистерии собственного духа. Попытка может, увы, оказаться неудачной, и далеко не каждому суждено стать не то что мастером, но даже полноценным учеником. И тем не менее эта попытка обязательно должна состояться, ибо лишь в ней есть врата к самому себе.

СИЛА И МУДРОСТЬ

"Большая сила побуждает к великой мудрости" - в этом известном афоризме традиционного ушу тонко подмечена основа гармоничного воспитания бойца, сочетающего в себе единство духовного совершенствования и боевой практики.

Скрытый смысл этого выражения зачастую не сразу подмечается даже искушенными в боевых искусствах представителями западной традиции. Может быть, все это - не более чем обыкновенный восточный трюизм, облеченный в мудротрадиционную форму, и мы напрасно ищем за глубокомысленной фразой духовное откровение старых мастеров?

А если все же допустить, что за всем этим стоит абсолютно конкретное состояние духа учителей ушу и их объяснения добродетельной мудрости следует понимать не через логически холодный разум, а осознавать сердцем?

Этот особый путь нравственно-духовного воспитания через боевые искусства, ведущий к реализации природной чистоты человеческого духа, носит название "удэ" - "боевая мораль" или "боевая добродетель", а если толковать весьма широко - то "благое качество, достигаемое через занятия боевыми искусствами".

Этому качеству испокон веков отводилось важнейшее место во всех школах ушу.

Вот один из ярких примеров. Известный мастер XVIII века Чан Найчжоу в "Книге о технике боя" в первых главах и предисловии больше внимания уделял понятию добродетельного поступка, почтительности и скромности бойца, нежели описанию ударов. Он считал, что ушу начинается с воспитания души, а отнюдь не с объяснения техники поединка. Вот его слова: "Изучая кулачное искусство, надо прежде всего совершать добродетельные поступки, в мирских делах быть почтительным и скромным, не вступать в бой с другими людьми. Только таким образом можно стать истинным человеком и благородным мужем".