Благослови зверей и детей - Свортаут Глендон

— Считай, уже пошло. Если только это дело не провернем.

Коттон опустил стремена.

— Ну и скрипел ты сегодня зубами во сне…

— А ты подвывал… Страшный сон приснился?

Этот вопрос Коттон оставил без ответа.

— Нам, по-моему, пора.

— Ага.

Они уже выехали из корраля, когда Тефт махнул им рукой, чтобы подождали, отдал поводья Лалли-1 и куда-то умотал на своих длинных, паучьих ногах. Через несколько минут он воротился и, к всеобщему удивлению, принес винтовку 22-го калибра, прихваченную в тире. Идя гуськом, они провели лошадей, еще сонных, через сосняк, окружавший лагерь по периметру, и, осторожно ступая по усыпанному хвоей сланцу, вышли на грунтовую дорогу — по ней они прошли сотню ярдов, и тут Коттон остановил их.

— Тефт, ты зачем это винтовку взял? — спросил он.

Остальные зафыркали:

— Банк будем брать, сынок!

— Крови мне, крови!

— Живыми не дадимся.

— Боезапас есть?

Тефт потарахтел коробкой с патронами.

— Я думал, они оружейный склад на ночь запирают, — сказал Коттон.

— Конечно, запирают.

Коттон покачал головой и посмотрел на часы.

— Одиннадцать сорок восемь. Отстаем от графика. Ну ладно. По коням!

Они вскочили в седло, потом все, как один, сунули руки в карманы курток и включили транзисторы, потом пустили лошадей рысью. Нет, ковбоями они не стали и с детства верховой езде не учились. Но за полтора месяца они узнали, как держаться в седле — пусть и не слишком ловко, затягивая повод, сбивая лошади бока и шлепая задницей о седло, словно аплодируя. От движения кровь быстрее побежала по жилам. Песок под копытами хранил их тайну. Верхом — вопреки запрету, верхом — при лунном свете, верхом — в глубокой тайне, когда копыта отстукивают ритм, возвышенная цель звучит основной темой, сбруя поскрипывает в контрапункте, а Джонни Кеш наяривает — «Оставь свою пушку у въезда в город» — для мальчишки во всем этом и вино, и дыня, и первый поцелуй, и костер, и счастье, и утешение.

Никто не прибывал в летний лагерь «Бокс-Каньон» с такой помпой, как Сэмми Шеккер. Из Лас-Вегаса его привез в своем лимузине папаша, Сид Шеккер, знаменитый комик, который собирался остаться еще на месяц в Лас-Вегасе, а потом съездить на месячишко в Тахо и решил, что его сыночку полезнее провести лето в горах Аризоны, чем закупориться на это время в гостинице, пусть и с кондиционером. Пока шофер выгружал из машины багаж, Сид и Сэмми осматривали лагерь. Сид покуривал сигарку, а Сэмми грыз ногти. Сид даже остался пообедать и за едой все пошучивал, до чего сложно с кошерной жратвой на Диком Западе, а после обеда дал бесплатное представление на полчаса, между тем как жирный Сэмми уплетал добавку за добавкой. Все ребята видели Сида Шеккера по телевизору, и, хотя его репертуар в основном повторял других еврейских комиков, хохмы насчет арабов, нацистов, мацы и Бруклина их насмешили. Мальчишки еще гоготали, а Сид отправился на кухню и презентовал поварам по двадцатке, чтобы не морили Сэмми голодом, потом отвел в сторону вожатого и вручил ему пятьдесят долларов, чтобы у Сэмми всегда был верный друг, и предложил начальнику лагеря сотню, чтобы Сэмми досталась лучшая лошадь в коррале. От сотни начальник отказался, но не обиделся, и знаменитый комик, отпустив под занавес несколько ударных шуточек, унесся в своем лимузине, оставляя за собой шлейф пыли.

За поворотом, где недавно был настигнут Лалли-2, они прибавили рыси и скоро очутились перед воротами лагеря. Натянули поводья и ждали, пока Коттон, нагнувшись, открывал щеколду и отворял ворота. Но дальше они не поехали. Им хотелось насладиться этой минутой. Казалось, их обожгло предчувствие озарения.

Коттон в своей каске давал смотр войску. Он смотрел в глаза, блестевшие под индейской повязкой, под немецкой фуражкой, под кепочкой для гольфа и под шляпами с обвислыми полями. Потом перевел глаза на обгоревшую подушечку Лалли-2, на бизонью голову в седле Гуденау, на винтовку Тефта. Потом взгляды скрестились — и надолго. Все были под сильным впечатлением. Одному было пятнадцать, четырем — по четырнадцать, еще одному — двенадцать. Но они были под сильнейшим впечатлением от самих себя и от того, что предстоит совершить.

Они были созданы для вестернов. Они обожали эти лихие истории, в финале которых — сундук, набитый золотом, ведро крови или звуки национального гимна. За все лето они посмотрели один-единственный фильм, но зато какой — «Профессионалы»! Вот это была потряска, полный финиш, история про великолепных ребят, блестяще владеющих оружием, про горстку настоящих мужчин, путешествующих по Мексике с благородной целью — вырвать шикарную красотку из лап бандитов, которые ее выкрали — разумеется, из самых гнусных побуждений. И в душе они чувствовали — фильм этот основа основ, история невинная и пряная, высоконравственная и брутальная, правдивая и лживая, древняя, как мир, и молодая, как каждое новое поколение. Такой фильм не смотрят — его впитывают. Ибо в том и заключается суть настоящего американского боевика: вооруженные мужчины отправляются невесть куда с невесть какой, но опасной миссией. Пересекают ли они континент в кибитке, защищают ли национальные интересы в дикой саванне, сражаются ли за демократию, бороздят ли океаны, вырывают ли с корнем джунгли, чтобы водрузить на их место наш флаг и насадить наш образ мыслей, суть мелодрамы не меняется: вооруженные мужчины отправляются невесть куда с невесть какой, но опасной миссией.

Как и на этот раз.

Они смотрели друг на друга. Коттон ухмыльнулся до ушей. Тефт, Шеккер, Гуденау и братья Лалли ответили ему улыбкой. Он кивнул и тронул поводья. Они нахлобучили свои шляпы. Внезапно — все, как один, — натянули поводья и пришпорили вставших на дыбы лошадей. И вот писуны понеслись вперед через ворота — прямиком на киноэкран, как старинные кавалеристы.

— Ур-р-ра! — орали они. — Ур-ра!

5

Они неслись карьером, пока лошади, непривычные к такой скачке, не покрылись пеной. К тому же Лалли-2 выронил подушечку, а без нее он ехать дальше не соглашался. Они ждали его у шоссе, ведущего к городу, и благодарили судьбу, что остались целы после такого галопа. Потом свернули вправо, и тяжело дышащие, спотыкающиеся от усталости лошади поплелись по обочине.

Осенью прошлого года Гуденау в один прекрасный день отказался идти в школу. Охваченный фобией, он боялся войти в класс. Он прерывисто дышал и явно испытывал сильнейший страх. В беседе с директором Гуденау признался, что боится за мать, которая живет с ним вдвоем. Его направили к школьному психологу, а тот мгновенно поставил ему диагноз — эдипов комплекс. Отец у Гуденау умер, когда Джералду было всего четыре года — даже восемь лет спустя мальчик спал в одной кровати с матерью. Когда ему исполнилось двенадцать, мать Гуденау вышла замуж за инженера кливлендской станкостроительной фирмы, у которого уже были взрослые дети. Психолог порекомендовал им всем — Джералду, его матери и отчиму — пройти курс психотерапии. Человек уже немолодой и слишком занятый, чтобы стать мальчику отцом, отчим отказался, а мать Джералда в конфиденциальном разговоре с врачом призналась, что мечется между любовью и враждебностью, что естественные требования сына несовместимы с требованиями нового супруга. Страхи Джералда усиливались, а с ними и его зависимость от матери. Он попал в специальную школу для эмоционально неуравновешенных детей в Шейкер-Хайтс и прошел там курс психотерапии. При первых же признаках улучшения отчим снова отправил его в обычную школу. Но проблема снова встала во весь рост. Джералд не мог войти в класс. Когда отчим обнаружил, что ночью Джералд мочится в постель, он сурово наказал мальчика.

Заспорили о том, какую машину угнать. Шеккер и Лалли-1 полагали, что, если уж браться за дело, стоит свистнуть «каддилак», или «империал», или, на худой конец, «линкольн», но Коттон не согласился. Шестеро мальчишек в шикарной машине, сказал он, всякому бросятся в глаза. Нужна машина, на которую никто и внимания не обратит, машина как машина.

— После того как мы в кино смылись, — продолжал Коттон, — был у меня разговор с начальником лагеря. И он сказал, что стоит нам хоть на минуту оставить лагерь без разрешения, как мы превращаемся в малолетних правонарушителей. Нас тут же сцапают и глазом не моргнут.

Это почему же так, заинтересовались остальные.

— По закону малолетним правонарушителем считается всякий, кому нет шестнадцати и кто нарушил закон или сбежал от родителей. В этом-то вся штука. Пока лето не кончилось, начальник лагеря вроде как наш папаша. Стоит нам дать деру, и мы, по закону, беглецы. Начальник говорит, у них специальное соглашение с полицией. Так что чуть что — и ищейки пойдут по нашему следу.

Мимо проехала машина — прячась от ее фар, они запахнули куртки и надвинули шапки на лоб.