Ф.М.Достоевский. Новые материалы и исследования - Г. Коган

Между тем положение усложнилось. К непрекращающимся волнениям в Польше прибавилось еще одно: в июне появились первые прокламации. Начался, по выражению Шелгунова, "прокламационный период русской истории".

Герцен призывал:

"Заводите типографии! Заводите типографии!"[47]

Возможность революционного взрыва становилась весьма реальной. "Мы <…> считали себя "накануне"", — вспоминал Шелгунов[48].

Ленин писал об этом времени:

"…При таких условиях самый осторожный и трезвый политик должен был бы признать революционный взрыв вполне возможным и крестьянское восстание — опасностью весьма серьезной"[49].

В сентябре ко всему добавились еще студенческие беспорядки в Петербурге. За ними последовали в конце сентября — московские, в начале октября — казанские.

За неделю до студенческих беспорядков, 16 сентября 1861 г., министр народного просвещения Е. В. Путятин, адмирал от просвещения, как его назвал Герцен, писал князю В. А. Долгорукову:

"С некоторого времени студенты под влиянием некоторых профессоров стали смотреть на университеты не как на учебные заведения для высшего образования, но как на учреждения, в коих должны вырабатываться идеи о лучшем управлении государством, а на себя самих, как на деятелей, призванных играть роль в политическом существовании России, как на органы, чрез которые эти идеи должны раскрываться…"[50]

Открытое выступление студенчества немало напутало правительство и реакционные круги[51].

Добровольный осведомитель, статс-секретарь В. П. Бутков, лишь недавно информировавший Долгорукова о пребывании Герцена в Париже[52], сообщая ему же 30 сентября о студенческих беспорядках в Петербурге, писал:

"…Толпа зрителей была огромная. Вся набережная была запружена народом, но народом вовсе не простым. Все литераторы были тут <…> Уверяют в городе, что будто бы батальон Финляндского полка шел неохотно на площадь, оттого что молодые офицеры неохотно вели его и даже говорили при солдатах не совсем осторожные вещи <…> Дух неповиновения, дух сочувствия к университетскому делу, дух единомыслия со студентами проник во все учебные заведения. Положение их становится опасным более и более <…> Студенты ходят даже по кабакам, уговаривая пьяный народ стоять за них и идти против правительства…"[53]

Правительство не остановилось перед жесткими мерами в отношении студентов.

В делах канцелярии министра народного просвещения сохранилось отношение от 1 октября 1861 г., заверенное генерал-адъютантом П. А. Шуваловым, следующего содержания:

"В телеграмме, полученной сего числа от государя императора на имя великого князя Михаила Николаевича, между прочим, сказано: "Скажи Путятину, Игнатьеву, Плаутину и всему гвардейскому начальству, что я вполне уверен, что каждый из них исполнит свой долг с энергией) и без всякого послабления""[54].

Сотни студентов были арестованы и посажены в Петропавловскую и Кронштадтскую крепости. Университет был закрыт[55]. Забегая вперед, скажем, что аресты и преследования студентов дали обратный результат. Освобождение их в декабре ознаменовалось заметным ростом студенческих кружков, частично превратившихся скоро в ячейки тайного общества, будущей "Земли и воли"[56].

Репрессии в отношении студентов привлекали к ним симпатии широких кругов. Волнения продолжались. "Студенческий шум не утихает. Борзо разгорается польский", — писал о конце 1861 г. сенатор Лебедев[57]. Министр внутренних дел Валуев в своем всеподданнейшем отчете за 1861-1863 гг., говоря о положении правительства в те дни, отмечал, что оно "не имело влияния на массы <…> и не могло опереться ни на одну из главных частей этих масс…"[58]

С мнением Валуева интересно сравнить не известное до сих пор письмо военного министра Д. А. Милютина 1 октября 1861 г. к брату его Н. А. Милютину, лишь недавно оставившему пост помощника министра внутренних дел. В этом письме, не сдерживаемом официальным характером известных нам уже докладов и записок, положение правительства получило еще более полное освещение:

"Ты уехал отсюда недавно, но ты удивился бы, если б теперь возвратился, быстрым успехам, которые делает у нас в России оппозиционная или даже можно сказать революционная партия. Последние студенческие происшествия нельзя считать университетскою шалостью; нет, я вижу тут начало серьезных опасностей, угрожавших у нас общественному спокойствию и настоящему порядку вещей. В уличных демонстрациях, не виданных до сих пор в Петербурге, участвовала вся молодежь без разбора платья, мундира и происхождения. Тут не только соединены студенты университета и Академии, но и учащиеся в академиях военных, в Технологическом институте и множество людей, только причисляющих себя к университету <…> Профессора почти все защищают дело студентов, между тем литература и редакции журналов открыто заступаются за своего, товарища Михайлова, который уличен в сочинении, напечатании и распространении самой яростной из всех возмутительных прокламаций, когда-либо существовавших (под заглавием "К молодому поколению"). Между студентами и литераторами есть несомненно организованный заговор; у них есть руководители, может быть, даже из университетского круга. Польские студенты теперь еще не выказываются очень явно в этом движении, но они так самонадеянны, что ходят здесь в П<етер>бурге в конфедератках. Полиция обессилена; она хватает кого попало, до сих пор уже посажено в крепость до 80 человек. Делают допросы, но все это ни к чему не поведет, потому что революционные идеи охватили все сословия, все возрасты, все звания; идеи эти теперь высказываются гласно на улицах, в казармах, в министерствах, я думаю, сама полиция увлечена ими. Трудно сказать к чему все это приведет нас. Я весьма опасаюсь каких-нибудь кровавых катастроф, но если даже и не дойдет до этого вскоре, то во всяком случае положение правительства будет крайне затруднительно. Правительственная основа поколеблена, все убеждены в бессилии правительства, в тупости и неспособности лиц, составляющих это правительство"[59].

"Сама полиция увлечена ими".

Теперь становится понятной реплика царя в ответ на отказ Шувалова стать начальником III Отделения:

"Кто же мне будет сообщать о революционном направлении, повсюду теперь распространяющемся, направлении, которому поддалось само Министерство внутренних дел"[60].

Конец 1861 г. и первые месяцы 1862 г. характеризуются дальнейшим ростом революционных настроений. Идут подготовительные работы по организации тайного общества "Земля и воля", открывается шахматный клуб, растет сеть студенческих революционных кружков, большое впечатление на правительство производит беспрецедентное выступление в печати 106 офицеров против реакционного направления, принятого "Военным сборником" с уходом из него Чернышевского. 6 марта Долгоруков во всеподданнейшем отчете отмечает, что "настоящее внутреннее политическое положение чрезвычайно натянуто…" и приводит высказывание Мадзини "о зрелости России к политическому перевороту, с низвержением царствующей династии"[61]. 27 апреля в докладе он снова подчеркивает, что "оппозиционная партия растет и усиливается с каждым днем", а правительство приближается "более и более к разрушению, приготовляемому для него неутомимым старанием революционной пропаганды и наступательными действиями недовольных"[62].

Правительство ясно сознает грозящую опасность и продолжает готовиться к решающей битве. Вырабатываются чрезвычайные меры, подбирается тайный агент для засылки в лондонский дом Герцена[63], идет повседневная и упорная слежка за Чернышевским, которого правительство не без основания признает наиболее опасным для себя[64], в первые же дни пожаров, по инициативе Головнина, издается особое распоряжение, ограничивающее защиту студенчества от нападок за беспорядки[65].

Если осенью 1861 г. Е. А. Штакеншнейдер могла в своем дневнике записать, что "правительство явно теряло голову, спотыкалось, ловило воздух, думая схватить заговор"[66], то теперь поступки правительства приобретают более твердый характер, оно уже не спотыкается, а прямо идет к намеченной цели: подавить революционное движение.

В этой раскаленной атмосфере громовым ударом для правительства явилась распространенная 14 мая в Петербурге прокламация "Молодая Россия", в которой впервые в русской печати появилось слово "республика" и народ призывался к цареубийству.