Холодный огонь - Дин Кунц

— Как вы себя чувствуете? — спросила Холли.

— Отлично, — он заметно прихрамывал. — Я ведь просил вас: никаких интервью.

— Я не отниму много времени, — пообещала она.

— Не сомневаюсь, — улыбнулся он.

— Всего несколько слов, что вам стоит!

— Прошу прощения, но героя из меня не выйдет.

— Но вы спасли ребенку жизнь!

— Вы правы, но… в остальном я ужасно заурядная личность.

Что-то в облике Джима заставляло усомниться в этих словах, хотя Холли затруднялась сказать, в чем секрет его обаяния. Высокий мужчина лет тридцати пяти. Стройный, мускулистый. Джим был хорош собой, но ничто в нем не напоминало голливудскую кинозвезду. Да, синие глаза поражали своей удивительной красотой, но Холли была не из тех, кто теряет голову из-за приятной внешности.

Он взял саквояж и зашагал по коридору, прихрамывая на левую ногу.

— Вам необходимо показаться врачу, — Холли догнала Джима и пошла рядом.

— Пустяки, у меня всего лишь растяжение.

— Все равно это нельзя так оставлять.

— Куплю эластичный бинт в аэропорту или когда приеду домой.

Может быть, ее привлекла его манера держаться. Джим был безукоризненно вежлив, улыбался легко и непринужденно, по виду — настоящий джентльмен со Старого Юга, вот только речь правильная, без малейшего акцента. Несмотря на хромоту, он двигался с удивительным изяществом, и Холли вспомнила балетную легкость его прыжка навстречу мчащемуся грузовику. Грация движений и врожденное благородство в мужчине много значили для Холли, и все-таки главным было нечто иное, то, о чем она смутно догадывалась, но не могла выразить словами.

Они подошли к выходу, и Холли предложила:

— Могу подбросить до аэропорта.

— Я вам очень признателен, но, право, не стоит.

Джим открыл дверь, и они вышли на крыльцо.

— Пешком вы туда не скоро доберетесь.

Он остановился и нахмурился.

— Пожалуй, вы правы… Здесь наверняка где-нибудь есть телефон. Я вызову такси.

— Послушайте, вы меня боитесь, точно я маньяк-убийца! Честное слово, я не держу в машине циркулярную пилу.

Джим посмотрел ей в лицо и улыбнулся своей обезоруживающей улыбкой.

— Вообще-то вы больше похожи на любителя поохотиться с тупой бритвой.

— Ну что вы! Мы, журналисты, предпочитаем остро отточенное перо. Однако на этой недели на моем счету ни одной жертвы.

— А на прошлой?

— Две. Но обе были несносными рекламными агентами.

— Что ни говори, а все-таки убийство.

— Но при смягчающих вину обстоятельствах.

— Убедили. Ничего не остается, как принять ваше предложение.

Синяя «Тойота» Холли находилась в глубине стоянки, через два ряда от машины, в которую врезался пьяный водитель. Тягач транспортной компании как раз тронулся с места и потащил на буксире злосчастный грузовик. Полицейские садились в патрульную машину. На черном асфальте в лучах полуденного солнца блестели неубранные осколки разбитого стекла.

Некоторое время они ехали молча.

Затем Холли спросила:

— У вас в Портленде друзья?

— Да, еще со студенческих времен.

— Вы у них и остановились?

— Да.

— И они не могли отвезти вас в аэропорт?

— Если бы самолет улетал утром, конечно, отвезли бы, но днем они на работе.

— А… — Холли не нашлась что сказать и замолчала.

Потом обратила его внимание на ярко-желтую цветочную клумбу за железным забором и спросила, знает ли он, что Портленд называют Городом Роз. Он знал.

Тогда после некоторого молчания она предприняла новую попытку:

— У них не работал телефон?

— Простите, не понял?

— Телефон в квартире у ваших друзей, вы могли бы вызвать такси из дома.

— Мне хотелось прогуляться.

— До аэропорта?

— Когда я выходил из дома, ноги у меня были в полном порядке.

— Но до аэропорта очень далеко!

— Мне не привыкать.

— Очень далеко, особенно с саквояжем.

— Он почти пустой. И потом, когда я тренируюсь, то беру в руки гантели, чтобы при ходьбе работали мышцы.

— Я сама люблю ходьбу. — Холли притормозила на красный свет. — Раньше бегала по утрам, но потом стали ныть колени.

— Со мной была та же история, и я бросил бег и перешел на ходьбу. Она дает такую же нагрузку на сердце, если держать хороший темп.

Холли хотелось продлить недолгие минуты этой беседы, и она вела машину совсем медленно. Они оживленно болтали о тренировках и диете. Одна из реплик Джима позволила ей совершенно естественно поинтересоваться именами его друзей в Портленде.

— Нет, — твердо сказал он.

— Что значит — нет?

— Я не скажу вам, как зовут моих друзей. Они тихие славные люди, и мне не хочется, чтобы к ним приставали с глупыми вопросами.

— Благодарю за комплимент, — вспыхнула Холли.

— Я не имел в виду вас, мисс Торн. Просто мне бы не хотелось, чтобы по моей милости их имена замелькали в газетах и для них кончилась спокойная жизнь.

— Многие мечтают увидеть свое имя в газетах.

— Далеко не все.

— Но может быть, им будет приятно рассказать о своем отважном друге.

— Прошу прощения, но… — Он извиняюще улыбнулся.

Она понемногу стала понимать, что так поразило ее в Джиме Айренхарте — его удивительное самообладание.

За два года работы в Лос-Анджелесе Холли приходилось встречать немало мужчин, выдающих себя за образец калифорнийского хладнокровия и уверенности:

«Положись на меня, детка, и ни о чем не думай, я с тобой, и пусть весь мир катится к чертям». На словах это звучало эффектно, но как только доходило до дела, оказывалось пустым звуком. Иметь безукоризненный загар и подражать голливудскому спокойствию Брюса Виллиса еще не значит быть невозмутимым Брюсом Виллисом. Уверенность в себе приходит с опытом, а с настоящей невозмутимостью нужно родиться, ее можно изображать, но опытный глаз все равно отличит подделку от подлинника. Что касается Джима Айренхарта, то его невозмутимости с избытком хватало на все мужское население маленького штата Род-Айленд. Ни сумасшедшие грузовики, ни вопросы репортера не могли пробить стену его хладнокровного спокойствия. Странное дело, но одно его присутствие вселяло уверенность в собственных силах.

— У вас интересное имя, — возобновила разговор Холли.

— Джим?

Он над ней подшучивал Айренхарт — «железное сердце». Похоже на прозвище индейского вождя.

— Было бы неплохо, окажись в моих жилах кровь сиу или апачей. Это придало бы мне ореол таинственности. Но должен вас разочаровать: Айренхарт — всего лишь английский вариант немецкой фамилии Айзенхерц.

Машина выехала на Восточную автостраду и быстро двигалась к повороту на Киллингсворт. Через несколько минут они будут в аэропорту. Такая перспектива не радовала Холли. Она была репортером, и большинство ее вопросов так и остались без ответа. И, что еще более важно, Холли была женщиной, и впервые в жизни она встретила такого мужчину, как Джим Айренхарт.

Она быстро прикинула, не поехать ли в объезд и тем самым в два раза удлинить дорогу. Джим не знает города и вряд ли заметит ее хитрость. Но потом ей пришло в голову, что дорожные знаки уже сообщили о приближении к аэропорту. И, даже если Джим не обратил на них внимания, в ярко-синем небе невозможно не увидеть белые силуэты самолетов, которые один за другим взлетали и шли на посадку.

— И чем вы занимаетесь у себя в Калифорнии? — нарушила затянувшееся молчание Холли.

— Радуюсь жизни.

— Я имела в виду, кем вы работаете?

— А как вы думаете?

— Ну… во всяком случае, не библиотекарем.

— Почему вы так думаете?

— В вас есть что-то таинственное.

— А разве библиотекарь не может быть таинственным?

— По крайней мере, я таких не встречала.

Она неохотно свернула с шоссе на дорогу, ведущую к аэропорту.

— Может, вы из полиции.

— Значит, я похож на полицейского?

— У настоящих полицейских стальные нервы.

— А я-то считал себя простым и общительным. Вы думаете, у меня стальные нервы?

— Я хотела сказать, вы очень уверены в себе.

— И давно вы на репортерской работе?

— Двенадцать лет.

— Все время в Портленде?

— Нет. Здесь я около года.

— А раньше где приходилось бывать?

— Чикаго… Лос-Анджелес… Сиэтл.

— Любите журналистику?

Поняв, что Джим перехватил у нее инициативу, Холли ответила:

— Послушайте, это все-таки не игра в вопросы и ответы.

— Что вы говорите! Выходит, я ошибался.

Похоже, этот разговор его по-настоящему забавлял.

Холли почувствовала свое бессилие перед его непонятным, вызывающим раздражение упрямством. Ей не понравилось, что Джим сумел подчинить ее своей воле. Впрочем, он не имел злого умысла, и обманщик из него был неважный. Он не хотел, чтобы кто-то копался в его делах, и Холли, которая в последнее время все чаще задумывалась о праве журналиста вмешиваться в чужую жизнь, в глубине души сочувствовала ему. В конце концов ей не оставалось ничего другого, как рассмеяться.