Воронка - Алексей Филиппенков

В институте он был, можно сказать, изгоем, которого все дразнили «микробом» из-за его маленького роста и хрупкого телосложения. «Эй, смотрите, микроб идет», — идя возле Вернера, кто-то из студентов отводил руками толпу по краям коридора, будто уводя зевак с места происшествия, и сопровождал все это фразой: «осторожно, не задавите микроба». Это бесило Вернера, он был в ярости, ненавидел этих людей, был готов растерзать их, но дух ему не позволял — он был слишком труслив, чтобы ответить им. Он мог дать им сдачи, только смотря на себя в зеркало, ругаясь и угрожая своему отражению, представляя, что он говорит это своим недоброжелателям, но ведь зеркало сдачи не даст.

Мама всегда говорила ему:

— Вернер, ты мужчина, а мужчины не обращают внимания на невоспитанных людей. Будь выше их. Когда-нибудь, лет через двадцать, ты встретишься с ними и поймешь, кто они, а кто ты.

Исторически так сложилось, что мальчик, растущий в семье, воспитывается отцом и по интересам стоит ближе к нему, чем к матери, перенимая все его навыки и мудрость, больше проводит с ним времени, занимаясь мужскими делами. Миллион лет назад это были охота и разделение добычи, а сегодня это пиво и зарабатывание денег.

Девушек у Вернера не было, они вообще его мало интересовали только потому, что он не интересовал их и в итоге смирился с этим. Он был для них неинтересен — им были интересны такие парни, как Хайнц.

Хайнц был звездой университета. Самый мужественный, самый храбрый, бесстрашный мужчина из богатой семьи. Высокий, рыжий, с красивыми и выразительными глазами зеленого цвета, с развитой мускулатурой, так как занимался спортом, он всегда носил красивые, модные рубашки с короткими рукавами. Аккуратно выбритый и каждый день одетый как с иголочки, он всегда умел привлечь к себе внимание и быть душой компании. Особенно по нему сохли девушки. Здесь срабатывал один жизненный закон:

«Девушки любят хулиганов». Хайнц был знаменит и привлекателен не своим умом, талантами и интеллектом, а тем, что мог в любой момент сорвать лекцию, посмеяться над преподавателем, пошуметь. Хайнца от большинства парней отличала одна особенная черта — какая бы тема ни заводилась, он всегда мог ее поддержать. Его жизнь была настолько разносторонней и насыщенной, что в любой ситуации, к любой фразе у него была своя «домашняя» заготовка в виде шутки, и окружающим это нравилось.

«Вот что значит воспитание», — думал Вернер. Его очень злило, что Хайнц здоровался со всеми, а с ним — нет, что девушки целуют Хайнца в щечку при встрече, а с ним просто здороваются, да и то не всегда. Хайнц не уважал его, в принципе, как и все. Спроси у любого студента Йенского университета о Вернере, или у соседей семьи Гольц, и те, не задумываясь, ответят: «Странный он какой-то. Ничем не увлекается, ни с кем не общается, тихий, спокойный мальчик».

Очередное зимнее утро застало Вернера в хорошем настроении, и ему предстоял долгий день на скучных лекциях: опять придется спать на философии или культурологии, досыпать остатки того времени, которые он недоспал ночью. Родители уже ушли, а сам Вернер позавтракал куском колбасы и ломтиком ржаного хлеба и отправился тихими и заснеженными улицами Йены в университет, разметая снег ногами в стороны. Где-то на улице стоял мальчик с газетами и оповещал о событиях на войне, как будто это было мороженое: «немецкая армия разгромила Францию под Верденом». Хотя его можно было понять — он должен был все продать и принести деньги домой. Но ему были неизвестны те подробности, что царили за страницами газет: грязь, смерть, холод, голод, страх.

Германия уже два года провела в войне, которая, словно конвейер смерти, забирала из городов юношей и больше не возвращала. Германия знала много войн, но не одна из них не была столь жестокой и беспощадной. Это можно было наблюдать, посмотрев на раненых, которых отправляли домой. На прошлой неделе в Йену вернулся один юноша — у него не было нижней челюсти, ее снесло осколком, а сам он трясся постоянно, словно на морозе от холода.

Когда первый поезд с ранеными прошел через Йену, часть из них оставили в местной больнице, и лицезреть их было просто невыносимо: опухшие от газа глаза, вырванные осколками куски плоти, оторванные ноги, изувеченные лица. Всех этих бедняг привозили с Вердена, где 21 февраля 1916 началось крупномасштабное наступление немецкой армии. Уже два года Германия воевала с Англией и Францией, и наступление под Верденом против французской армии должно было окончательно вывести Францию из войны и сломить ее. Из газет можно было узнать только основную информацию, наполненную политическим пафосом и обещаниями от кайзера. По городу ползли различные слухи — то о поражении, то о победе, и они развенчивались, если в эти дискуссии вступали раненые в «верденской мясорубке». Проходя мимо солдат, можно было уловить только обрывистые фразы: «В первый день наступления нам приказали занять первую линию окопов и проверить наличие и защищенность второй, только на это нас уже не хватило, а при атаке на вторую линию траншей я получил осколок в колено». Или: «Французы защищали эту дорогу как собственное дитя, и при попытке ее захвата я был ранен».

Наступление под Верденом для Германии было очень удачным, и французское командование цеплялось за каждый дюйм земли, жертвуя своими солдатами, но все-таки теряя форт за фортом, и в итоге 25 февраля немцы заняли хорошо укрепленный форт Дуомон, что явилось очень большим тактическим успехом во всей битве. Именно такая информация гуляла вместе с ветром и снегом по улицам Йены в эти февральские и мартовские дни. Но самое страшное, что Верден был не последним из ужасов этой войны.

— Вернер, Вернер Гольц! — кричал юноша лет восемнадцати, бежавший за Вернером.

Вернер обернулся и увидел своего друга из университета, Герхарда Эбеля. Герхард был одним из немногих, кто общался с Вернером, и они дружили с самого детства. Их дружба зародилась в тот момент, когда они еще были мальчишками: Герхарда избивали сверстники, а Вернер решил заступиться за него. В итоге их двоих сильно побили, и они оба остались лежать на земле, незнакомые друг с другом. После этого момента они виделись почти каждый день.

— Герхард, чего опаздываешь? Я тебя ждал дома, а ты не зашел.

— Прости, меня мама задержала. Она заболела, а кроме меня помочь некому, папа-то на фронте, — оправдался Герхард. — Я зашел за тобой, а никто не открывал, я так и понял, что ты уже ушел. Слышал последние новости с фронта?

— Да, конечно, уже весь город знает. А ты чего такой возбужденный? — спросил Вернер.

— Так Германия же наступает. Конец войны уже близок, и папа скоро вернется.

— С чего ты взял, что конец? Может быть, то же самое будет, что и всегда: вроде наступление и все хорошо, а они потом опять будут объявлять призывы.

— Что-то ты не патриотично настроен, Верн.

— Да нет, все хорошо. Просто они вечно объявляют, что наступление, что скоро победа, а ее нет и нет. Я вообще не понимаю, что они там так долго могут делать. Надо идти в атаку, и через два дня все захватить. Вместо этого они там месяцами сидят и ничего не делают, а нам говорят, что война очень кровавая и жуткая.

— Сидят и ничего не делают? Ты видел раненых, которых привозят? Будто с того света вернулись, — с боязнью сказал Герхард.

— Они и вернулись с того света, — отрезал Вернер, — только мы с тобой видели десятки, а не миллионы, как многие говорят. Значение войны преувеличено, Герх.

— Ну не знаю, Верн, когда папа вернется, я его обязательно расспрошу обо всем.

— Только без меня не спрашивай, я тоже приду и поспрашиваем его о войне. Мне хочется узнать, что там было. Надеюсь, он нам расскажет.

С конца улицы послышались крики, которые усиливались с каждым шагом. Звук представлял собой перекличку сотен голосов, которые сливались в один единый гул. Люди на улице стали оборачиваться, и многие пошли в ту сторону быстрым шагом.

— Что это такое, Герх?

— Не знаю, но, похоже, это из университета.

Ребята резко сорвались с места и побежали по улице, задевая прохожих плечами. Добежав до университета, они увидели картину, которую можно было сопоставить с какой-то демонстрацией: Хайнц стоял на длинной возвышающейся лестнице перед дверьми университета и держал в руках газету — ту самую, которой торговал мальчик. Подняв ее вверх над головой, Хайнц, словно зверь, кричал:

— Мы уничтожим этих слизняков! Мы — великая Германия, и никто с нами не сравнится, мы защитим нашу страну от вражеской нечисти, кто со мной?

После этих слов толпа, стоявшая на ступеньках ниже и на площади, словно дрессированная, взорвалась аплодисментами и бешеным криком. Это было похоже на войско перед древней битвой, солдаты которого во весь голос кричали, пугая армию, стоящую напротив. Вернер с другом стояли в самом конце толпы.