Я диктую. Воспоминания - Жорж Сименон

Иногда возникает ощущение, что мысль Сименона, его позиция по отношению к современности как бы соткана из противоречий, самоопровержений и споров с самим собой. Это оттого, что он в постоянных поисках, заставляющих его то утверждать какие-то истины, то отказываться от них. Сименон, как и значительная часть западной интеллигенции, то пристально вглядывается в будущее во власти новых и смелых идей, то отдается на волю анахронических предрассудков, которые тем прочнее, чем больший абстрактно-гуманистический заряд в них заложен. Это касается едва ли не в первую очередь взглядов писателя на соотношение личности и народа, на проблему индивидуальной свободы и исторической необходимости.

В отличие от многих других деятелей культуры, своих современников, Сименон понимает, что историю сегодня делают (или будут делать) массы, народ: «Сейчас все решают не несколько великих людей, а массы». Сименон не испытывает страха перед движением этих масс, и мы уже убедились, с какой симпатией относится он к тем, кто оказывает все большее сопротивление своим угнетателям.

Но вот словно оживают призраки предрассудков, унаследованных еще от XIX века, и появляется страх перед «казармой», человеческим муравейником, подавляющим и уничтожающим личность. В этом, скорее всего, можно усмотреть желание противопоставить себя нивелирующим людей тенденциям стандартизации жизни, культуры, которые на Западе принимают устойчивый характер. Сименон говорит о том, как современная жизнь превращает человека в робота, час за часом крадет у него его «я», его индивидуальность.

Стандартизация, подчинение «массе» не исключают и другой крайности, которая становится трагедией современности — одиночества человека в безбрежном море других людей. Этой трагедии посвящены многие страницы как романов, так и книг цикла «Я диктую». Сименон с сокрушением говорит о «дроблении», распаде человеческих групп, коллективов, растущем обособлении людей. Уходят в прошлое такие объединявшие их раньше «центры», как городской квартал с его кафе и их завсегдатаями, «главная» площадь или даже церковь в деревне, которые для многих были местом встреч, живого человеческого общения. На смену приходит индивидуум у телевизора, оставляющий внешний мир за порогом своей квартиры или изгородью своего сада.

«Дробление» — несомненно реальный процесс, о нем рассуждают писатели, о нем пишут в газетах и журналах, о нем говорит и Сименон. Но противоположный процесс — сплочение масс, создание «коллективов», организованно отстаивающих свои права, в том числе и право на то, чтобы каждый мог оставаться личностью, — в его произведениях пока не зафиксирован.

На страницах воспоминаний не раз появляются заявления Сименона о своей аполитичности. Еще бы! Ему хорошо известна политика буржуазная, политика капиталистических государств и партий, представляющих власть имущих. Она отключена от нравственной сферы, в ней не действуют моральные принципы и запреты, и поэтому Сименон отмежевывается от нее.

Аполитичность аполитичностью, но Сименон ясно отдает себе отчет в том, что сама история (как это было во времена фашистского мятежа в Испании или в годы Народного фронта во Франции) потребует «от каждого, в первую очередь от писателей, быть ангажированными». И когда повороты буржуазной политики, деяния буржуазных политиканов становятся особенно отвратительными, у него вырывается крик: «Неужели во Франции не найдется никого, чтобы написать новое «Я обвиняю»?» И потом, если бы в его романах не было этого желания помочь человеку, чувства ответственности за его судьбу, значительная доля их нравственной и художественной силы пропала бы.

Время не стоит на месте, и в 1974 году Сименон готов послать своего тринадцатилетнего сына Пьера с его товарищами на улицу — разделить с другими ответственность за происходящие события.

«С раннего детства, — говорит Сименон, — я был бунтарем, бунтарем против уродства, бунтарем против несправедливости, против эксплуатации человека человеком, бунтарем против лжи организованного общества и особенно против лицемерия». Романы Сименона — свидетельство этого бунта, бунта против… Но за что? За кого?

Конечно, за «маленького человека», за то, чтобы ему спокойно жилось на земле. И другой ответ, который дает Сименон на поставленные вопросы: во имя свободы, прежде всего свободы личности.

Таким образом, писатель оказывается между двумя исключающими друг друга позициями: исповедуемой им устаревшей религией индивидуализма и деятельной любовью и уважением к человеку. Но будем справедливы: в своем творчестве Сименон, несмотря на заявление о том, что «ангажированность» вызывает у него страх, выступает прежде всего как писатель «ангажированный» — во имя человека, во имя его будущего.

Что же касается свободы в том реальном мире, в котором Сименон живет сейчас, сегодня, писатель не строит никаких иллюзий: «Я упорно ищу, какие права нам еще остаются, и нахожу очень небольшое их количество, чтобы не сказать ни одного». Это утверждение приобретает свой точный смысл на фоне, например, гимна современной западной цивилизации, который слагает другой французский писатель — Ф. Нурисье: «Никогда люди… не были столь свободны и защищены, как на нашем маленьком Европейском континенте».

Книги цикла «Я диктую» дают богатую пищу для размышлений о литературе, в первую очередь о романах самого Сименона, о «творческой лаборатории» писателя. Вместе с их автором, мысленно возвращающимся к различным моментам своей творческой деятельности, мы можем проследить становление писателя — от ранних повестей и рассказов начала 20-х годов к романам о Мегрэ, в которых детектив уже освобождается от оков внешней развлекательности, к социально-психологическим романам.

К этим романам Сименон шел далеко не таким простым путем, как полагали некоторые из его критиков. Легенда о писателе, создающем свои книги чуть ли не поточным методом, — одна из наиболее устойчивых легенд о Сименоне. Ученичество его было, однако, долгим. Известно, что до того, как он познакомился со многими произведениями французской литературы, он пережил увлечение русской литературой, влияние которой ощутимо в его романах на протяжении всей жизни. Имена русских классиков мы не раз встречаем на страницах его воспоминаний. «В 16 лет, — пишет он, — я читал русских писателей, точнее, поглощал Пушкина, Достоевского, Гоголя, Толстого, Горького и многих других. Не знаю, когда я спал. Все свободное время я проводил за книгами». Без рассказов Чехова трудно представить себе не только «Человека с собачкой», но и ряд других романов Сименона, без «Шинели» Гоголя, которой Сименон не перестает восхищаться, — разработку им темы «маленького человека». Гоголь вообще занимает совершенно особое место в сознании Сименона. «Я перечитывал Гоголя, которого считал и до сих пор считаю величайшим русским романистом» — характерное признание, в свете которого было бы небезынтересно взглянуть на многие романы французского писателя.