Пиранья. Бродячее сокровище - Александр Бушков

В рюкзаке тоже не было ничего особенно интересного – запасные стираные джинсы, парочка чистых рубашек, зубная щетка с тюбиком пасты – бродяге это положено, коли он австралиец родом, пара банок консервов, початый флакон с обеззараживающими воду таблетками, старый компас, обшарпанный фонарик и прочая дребедень, изобличавшая в Джоне Стью-как-его-там достаточно опытного путешественника, матроса с немалым стажем, в один прекрасный день решившего поискать счастья на берегу. Предельно скромные пожитки, не способные привлечь внимание серьезных грабителей.

Имелось и оружие, а как же. Приличных размеров охотничий нож, второй, карманный швейцарский перочинник с двумя десятками причиндалов, а также потертый пистолет-кольт более чем двадцатилетнего возраста, но ухоженный и смазанный – именно такое оружие можно без особых проблем приобрести в портовых трущобах. Все продумано. Здешние полицаи с большим подозрением относятся к субъектам с автоматическим оружием на плече, зато не особо навороченный карабин или простенький пистолет в кармане в здешних местах считаются непременным атрибутом уважающего себя кабальеро, письменного разрешения не требуют и, в общем, подозрений не вызывают, пока с их помощью не сотворят чего-то незаконного.

Словом, с какой стороны ни взгляни, картина кристально ясна: очередной ловец неведомой удачи, привычная деталь пейзажа. Чтобы прикопатьсяк такому вдумчиво и тщательно, нужны веские основания, а вот их-то как раз Мазур постарается не давать.

– Пошла вон, подруга, – бодро, даже весело сказал он любопытной обезьянке, таращившейся на него из переплетения лиан в вышине. – А то еще в свидетели попадешь. Брысь, кому говорю!

Обезьяна заорала и пропала в кронах, а Мазур зашагал дальше, перепрыгивая через поваленные, гниющие стволы, зорко глядя под ноги – змей здесь было видимо-невидимо, их-то и следовало остерегаться в первую очередь. Прочие опасности вроде исполинских анаконд или свирепых ягуаров следовало отнести скорее на счет фантазии голливудских режиссеров. Анаконды водятся южнее, а ягуары попадаются редко, ищут добычу полегче, вроде дикой свиньи или обезьяны, и давным-давно усвоили, что от человека следует держаться подальше, пока он выглядит достойным соперником. И уж тем более здесь не сыщешь кровожадных индейцев-людоедов...

Экзотика вокруг была самая безобидная. Попугаи и еще какие-то яркие птахи запросто порхали меж стволами, как какие-нибудь воробьи, гирлянды ползучих растений свисали с деревьев и кустарников, порой можно было усмотреть великолепную орхидею, а однажды Мазур увидел на ветке большого ленивца, который, оправдывая свое название, даже не пошевелился, хотя прекрасно видел идущего. И преспокойно пошел дальше – все эти красоты в данный текущий момент были ему совершенно ни к чему, ему следовало побыстрее и без хлопот попасть из точки А в точку Б и убраться с этого континента...

Глава третья

Профессор Плейшнер на Цветочной улице

Через четыре с лишним часа, счастливо разминувшись с несколькими змеюками подколодными, так и не встретив ни ягуаров, ни людей (что в подобной чащобе порой опаснее любого хищника), Мазур вышел именно туда, куда стремился, в точку, знакомую ему до сих пор исключительно по карте. Поднялся на вершину обширного, пологого холма, частью поросшего густым кустарником, частью зиявшего проплешинами сухой красноватой земли.

Как и предупреждали, идеальный наблюдательный пункт. Вид открывается на несколько километров вокруг.

Справа виднелась Панамерикана – длиннейшее шоссе, прорезавшее с севера на юг обе Америки – и там наблюдалось довольно оживленное движение. Ради въедливой пунктуальности Мазур достал из рюкзака обшарпанную, поцарапанную подзорную трубу самого что ни на есть непрезентабельного облика, с клеймом никому не известной фирмы (между нами, посвященными, не существовавшей отроду в славном городе Берне). Зато увеличение она давала восьмидесятикратное, и, что немаловажно, не могла служить уликой (мол, куплена с рук в лавочке старьевщика то ли в Сингапуре, то ли в Кейптауне)...

Вмиг раздвинув ее на всю длину, Мазур застыл в позе этакого первопроходца-конкистадора давным-давно прошедших времен.

По шоссе деловито пролетали разнообразнейшие самоходы всех цветов, размеров, марок и возраста – легковушки суперсовременные, сверкающие новеньким лаком, легковушки времен чуть ли не второй мировой, старенькие автобусы, громадные грузовики-траки, невесть откуда взявшаяся и неведомо куда спешившая пожарная машина... Довольно скоро он отметил, что среди всего этого разнообразия не попадается ни военных, ни полицейских машин, вообще в окрестностях, насколько можно судить по тому, что он видел с верхотуры, не наблюдается ни малейших признаков чрезвычайщины, как то: мобильных патрулей, постов на обочине, проверки документов, застав, блокпостов... Ничего подобного. Сие ценное наблюдение не на шутку прибавляло оптимизма.

Он посмотрел левее – там от Панамериканы отходила асфальтированная дорога, не в пример уже, далеко не такая оживленная. И утыкалась она прямехонько в тот самый городок, где их шестерка должна была выйти на местного нелегала.

Городок простирался себе которую сотню лет – частью в низине, частью по пологим склонам окружающих холмов. Захолустье, здешний Урюпинск. Никаких небоскребов, самые высокие здания, какие удалось рассмотреть, гордо вздымались аж на три-четыре этажа. На улицах – большей частью узких, кривых и немощеных – никакого оживления не наблюдается. Попробуем определиться…

В уме он поворачивал городок и так и этак, словно крохотный макет на столе. И очень скоро смог привязатьсяк известным заранее ориентирам – острый шпиль старинной католической церкви, водонапорная башня из бурого кирпича, полукруглая площадь с бездействующим фонтаном посередине…

Как и подобает истому головорезу из спецназа, он чуточку свысока относился к кабинетным труженикам невидимого фронта. Однако приходилось признать, что и они порой не зря едят хлеб… Географы в штатском, как оказалось, натаскали его на совесть, демонстрируя вороха фотографий и карт, чертя по ним маршруты карандашиком, перечисляя ориентиры. Отсюда Мазур не мог разглядеть ни нужный ему отель, ни площадь с милитаристскими украшениями – и то, и другое заслоняли дома – но он уже знал, как пройти к цели, не расспрашивая прохожих.

В таком случае, не будем медлить, поскольку вечер близится, скоро упадет темнота, и все равно придется во исполнение инструкций ночевать в отеле напротив: если заявиться не вовремя, особо подчеркивалось, хозяин явки тебя в упор не узнает, сколько ни талдычь пароль. Мазур, как человек военный, признавал справедливость именно такой тактики и намеревался четко следовать приказу, потому что иначе просто не умел.

Примерно через полчаса он вошел в городок уверенной, неспешной походкой бывалого странника, повидавшего на своем пути превеликое множество таких вот местечек, и к тому же знающего дорогу. Шагал с должной усталостью и равнодушием, с радостью отмечая, что аборигены, если и попадаются на пути, удостаивают его лишь мимолетного взгляда, в котором не загорается и крохотной искорки интереса или удивления. Таких, как Мазур, здесь навидались, сразу ясно.

Повсюду были вывески, которых он не мог прочитать по причине полного незнания испанского. Разговоры прохожих тоже были совершенно непонятны. По обе стороны извилистой улочки тянулись одноэтажные домики с небольшими палисадниками, где запросто, как у нас анютины глазки, росли всякие экзотические цветы; с чистыми занавесочками на окнах, аккуратными калитками непривычных очертаний, кованными железными заборчиками, выкрашенными в разные, порой самые неожиданные цвета. Почти стемнело, и там и сям вспыхнули старомодные уличные фонари. В какой-то миг Мазуру показалось, что он спит и видит сон – бредет человеком-невидимкой по странным улочкам, и говор сплошь непонятный, и никому до него нет дела… В этом, как ни странно, было что-то приятное – в том, что никому до него и дела нет…

Ага, вот оно! Площадь в виде почти правильного треугольника, где посередине, на невысоком, квадратном кирпичном постаменте возвышается пушка времен первой мировой, и под ее стволом сложена пирамидка из вовсе уж старинных ядер, какими палили лет за сто до появления на конвейере таких вот трехдюймовок – сюрреалистическое сочетание, если вдуматься, но местных, надо полагать, вполне устраивает. Ибо наглядно показывает доблесть, проявленную их державой в первую мировую: ну как же, она отправила на европейский фронт целый стрелковый батальон и торжественно порвала отношения с Германской империей, а вдобавок году в шестнадцатом береговые батареи одного из военных портов целых два часа палили по той точке у горизонта, где какому-то бдительному вояке почудился германский крейсер… Объективности ради стоит уточнить, что во вторую мировую здешний, пусть и невеликий военно-морской флот вместе с союзниками патрулировал прилегающие воды и пару раз вроде бы даже стрелял по настоящим, а не привидевшимся подводным лодкам кригс-марине.