Дом, в котором меня любили - Татьяна Ронэ

Жильбер греется у эмалированной плиты. Он отвлекает меня рассказом о разрушениях в нашем квартале. На нашей улице пала прекрасная гостиница «Бельфор». Он сказал, что от нее ничего не осталось. Он все видел своими глазами. Много времени не потребовалось. Толпа рабочих с заступами. Я слушала его, замерев от ужаса. Мадам Паккар уехала из Парижа к дочери в город Санс. Она уже никогда не вернется. Она уехала этой осенью, когда мы поняли, что надеяться больше не на что. Жильбер продолжает рассказ. Теперь улица Хильдеберта пуста, объясняет он. Все разъехались. Сейчас это обледенелая призрачная зона. Не могу представить себе такой нашу маленькую оживленную улицу. Я сообщила Жильберу, что впервые вошла в этот дом почти сорок лет тому назад, чтобы купить цветы у мадам Колевийе. Мне было тогда девятнадцать лет. Он заинтересовался и захотел узнать больше.

Помнится, был весенний майский день. Лучезарное золотистое утро, полное надежды. Матери вдруг захотелось ландышей. Она отправила меня на улицу Хильдеберта к цветочнице, потому что терпеть не могла вялые белые бубенчики в корзинках рыночных торговок.

Мне всегда очень нравились маленькие тенистые улочки возле церкви. Мне нравился их покой, чуждый шумной сутолоке площади Гозлен, где я жила. Мы с братом часто прогуливались в этом квартале, расположенном всего в нескольких шагах от нас. Здесь не было оживленного движения, редко можно было увидеть какой-нибудь экипаж. Люди стояли в очереди к фонтану Эрфюр, они вежливо здоровались друг с другом. Дети весело играли под присмотром нянек. Лавочники, стоя в дверях, вели бесконечные разговоры. Иногда священник в черной сутане, с Библией под мышкой, поспешно направлялся к соседней церкви. Летом, когда двери церкви открыты, на улице слышалось пение и чтение молитв.

Я вошла в цветочную лавку и увидела, что там уже кто-то есть. Это был молодой мужчина благородной внешности – высокий и крепкий, с красивым лицом и темными волосами. На нем был синий редингот. Он тоже покупал ландыши. Я ждала своей очереди. И вдруг он протянул мне стебелек с одним колокольчиком. Его черные глаза смотрели на меня слегка смущенно.

Мои щеки зарделись. Да, я была застенчивой особой. В возрасте четырнадцати-пятнадцати лет я поняла, что мужчины ко мне неравнодушны, их взгляд задерживается на мне дольше, чем обычно. Сначала мне это досаждало. Хотелось скрестить руки на груди, надвинуть чепец. Потом я поняла, что так происходит со всеми девушками, когда они взрослеют. Один молодой человек, которого мы с матерью встречали на рынке, влюбился в меня. Этот неуклюжий увалень с красным лицом мне совсем не нравился. Мать развлекалась тем, что поддразнивала меня на его счет. Она была весьма словоохотлива, а я нередко укрывалась от этого типа за ее внушительной фигурой.

Это рассмешило Жильбера. Похоже, ему понравилась моя история. Я поведала ему, что высокий брюнет в цветочной лавке не сводил с меня глаз. В тот день на мне было платье цвета слоновой кости с вышитым воротничком и буфами на рукавах, кружевной чепчик и шаль. Простенько, но мило. Да, думаю, на меня тогда стоило взглянуть, сказала я Жильберу. Стройная фигура (которую я сохранила, несмотря на годы), густые волосы цвета меда, розовые щечки.

Я недоумевала, почему этот мужчина не уходит, почему он слоняется по лавке. Когда я, купив цветы, направилась к выходу, он открыл мне дверь и вышел следом за мной на улицу.

– Извините, мадемуазель, но я искренне надеюсь, что вы еще вернетесь, – негромко сказал он.

У него был низкий, глубокий голос, который сразу меня тронул. Я не знала, что сказать. И молча разглядывала ландыши.

– Я живу здесь, – продолжал он, указывая на окна, расположенные над нашими головами. – Этот дом принадлежит нашей семье.

Он сказал это очень просто. Я подняла глаза на каменный фасад. Это было старинное здание, высокое и квадратное, с крышей из кровельного сланца, расположенное на углу улицы Хильдеберта и улицы Эрфюр, рядом с фонтаном. В здании ощущалось что-то величественное. Я насчитала четыре этажа, каждый в четыре окна, и еще два слуховых окна на крыше. Я отметила серые ставни и ограждение из кованого железа. На входной двери, выкрашенной в темно-зеленый цвет, над молотком в форме женской руки, держащей маленький шарик, я прочла имя владельцев: Базеле. Тогда я еще не знала, право, и в мыслях не было, что это имя и этот дом станут моими.

Моя семья, сказал он. Он женат? Есть у него дети? Я почувствовала, что мое лицо пылает. Откуда взялись такие личные вопросы по поводу этого мужчины? Этот напряженный взгляд темных глаз заставил бешено биться мое сердце. Он не отрываясь смотрел мне прямо в глаза. Так, значит, этот красивый мужчина живет вот здесь, за этими стенами из гладкотесаного камня. Потом я разглядела женщину, стоявшую возле открытого окна второго этажа. Она смотрела на нас. Женщина была уже немолода, одета в светло-коричневое платье, с лицом утомленным и болезненным, но с веселой улыбкой на губах.

– Это маменька Одетта, – сказал молодой человек с тем же спокойным удовлетворением.

Я вгляделась внимательнее. Он был лет на пять-шесть старше меня, но из-за своих манер казался моложе. Получалось, он жил здесь со своей матерью. И ничего не было сказано ни о супруге, ни о детях. И на его пальце я не заметила обручального кольца.

– Меня зовут Арман Базеле, – негромко сказал он и изящно поклонился. – Вы, наверное, живете в этом квартале, я вас уже видел.

И вновь язык отказался мне повиноваться. Я кивнула, а мои щеки зарделись еще сильнее.

– Мне кажется, возле площади Гозлен, – продолжал он.

Наконец мне удалось из себя выдавить:

– Да, я живу там вместе с родителями и братом.

Он широко улыбнулся:

– Пожалуйста, мадемуазель, скажите ваше имя.

Он умоляюще смотрел на меня. Я едва не рассмеялась.

– Меня зовут Роза.

Его лицо осветилось, и он быстро исчез в лавке. Через несколько секунд он вновь появился и протянул мне белую розу.

– Прекрасная роза для прекрасной барышни.

Я умолкла, но Жильбер требовал продолжения. Я рассказала, что, когда вернулась домой, мать поинтересовалась, кто подарил мне цветок.

– Уж не тот ли очаровательный поклонник с рынка? – спросила она насмешливо.

Я очень спокойно ответила, что это от господина Армана Базеле с улицы Хильдеберта, и она скроила гримасу:

– Семья Базеле? Домовладельцы?

Я промолчала и, прижимая розу к губам, ощущая ее бархатистое прикосновение и нежный аромат, удалилась в свою комнату, которая выходила на шумную площадь Гозлен.

Вот так вы вошли в мою жизнь, моя любовь, мой Арман.

Свое сокровище, бесценное сокровище, с которым никогда не расстанусь, я держу при себе. Вы, должно быть, гадаете, что же это такое? Мое любимое платье? То, серое, с отделкой цвета лаванды, которое вам так нравилось? – Нет, не платье. Но признаюсь, что мне было бы очень трудно расстаться со своими любимыми платьями. Совсем недавно я нашла на улице Абей замечательную портниху, мадам Жакмель, очаровательную даму, и с каким вкусом! Заказывать у нее было истинным удовольствием! Меня поразила зыбкость нашего существования, когда я смотрела, как старательно укладывает Жермена мой гардероб. Наши материальные вещи – это всего лишь ничтожные пустячки, которые уносит безучастный вихрь. В сундуке были платья, нижние юбки, шали, кофты, чепцы, нижнее белье, чулки, перчатки, уложенные Жерменой перед отправкой к Виолетте, где они должны были меня дожидаться. Все эти вещи, которые я уже никогда не увижу, выбирались когда-то с бесконечным благоговением (ах, эта дивная нерешительность в выборе цвета, покроя, ткани!). А теперь все это потеряло свое значение. Как мгновенно мы можем меняться! С какой быстротой перестраиваемся, словно флюгер под порывом ветра. Да, ваша Роза отказалась от своих любимых нарядов. И мне кажется, что я слышу ваше недоверчивое восклицание.

Так что же, скажите, пожалуйста, держу я возле себя в старой коробке из-под обуви? Вы горите желанием узнать это, да? Так вот, это письма! Драгоценные письма, более важные для меня, чем наряды. Ваши первые любовные послания, которые я свято хранила все эти годы. Письма маменьки Одетты, Виолетты и… Я не могу решиться назвать его имя… А также письма моего брата, баронессы де Вресс, мадам Паккар, Александрины.

Видите, вот, все они здесь. Мне достаточно просто положить руку на коробку, и этот жест уже успокаивает. Иногда я вынимаю какое-нибудь письмо и читаю его. Очень медленно, словно впервые. Письмо может обнаружить такую глубину! Знакомый почерк наделен такой же властью, как и голос. Запах бумаги заставляет мое сердце биться чаще. Теперь вы понимаете, Арман, на самом деле я не одна, потому что все вы постоянно рядом со мной.

Жильбер ушел и, вероятно, вернется не раньше завтрашнего утра. Но иногда, с наступлением темноты, он заходит снова, чтобы удостовериться, что все в порядке. Опять возобновился подозрительный шум, и я пишу эти строки в убежище, которое Жильбер соорудил для меня в погребе лавки Александрины. Я проникаю туда через маленькую потайную дверь, которая ведет из нашей кладовки в ее магазин. Здесь очень хорошо, гораздо уютнее, чем это можно представить. Сначала меня пугало, что без окон я могу задохнуться, но я быстро привыкла. Жильбер соорудил для меня самодельную, довольно удобную постель из перьевого матраса, взятого в комнате Виолетты, и теплых шерстяных одеял.