Предполагаем жить - Борис Екимов

Прибор этот, суточный контроль сердца. Скоро выйду, приезжать не надо. Целую тебя и Мишаню.

И снова утреннюю тишину взрывала телефонная музыка.

– Живой. Обещают. Ни в коем случае! Мы никому ничего не должны, все перечисляем в срок. Такого заказчика, как мы, надо поискать. И пусть не мудрят. Скажи, вот выйду, прижму враз. Нам суды не нужны. Щетинку вкрутить сами сможем. Научились.

И через шаг-другой снова:

– Живой, живой… Не дождешься. Ну и что? Никаких сплетен. У нас на руках полная статистика. Такой ни у кого нет. Я не держу камня за па зухой, тем более для тебя. Мы в одной упряжке и, слава богу, друг друга знаем. Но у меня такая работа. Результаты всем рассылаю ежемесячно для информации. И тебе тоже. Но ведь никто не читает. Ты поройся, поищи в бумагах. Все есть у тебя на столе, под носом. А к нам какие претензии?! Делаю свое дело! С меня тоже спрос. И немалый.

Недаром сюда попал.

Илья речи спутника своего поневоле слышал, но внимал иному: сочной зелени деревьев, пенью птиц, утренней свежей прохладе. Он шел и шел и вдруг встал, под ноги указав:

– Глядите.

Влажная дорожка была причудливо изукрашена земляными червями-выползками; они покрывали асфальт шевелящейся багряной ли, рдяной сетью, живым узором. Ступить было некуда.

– Вот это да… – выдохнул изумленный спутник Ильи. – Это после дождя. Сейчас бы набрать да на рыбалку, – поглядел он на Илью помоло девшими сияющими глазами.

Снова запела телефонная музыка; но он отключил ее и подвесил аппарат на ветку дерева. А потом присел, разглядывая червей.

– Хороши, хороши… Ох, на сазаника бы их, пучком… Такого бы взя ли сазаника, настоящего, нашенского… – И обратился к Илье: – Рыба лить любишь? Молодец. Выберемся отсюда и поедем с тобой. Только вдво ем. У меня дом прямо на Дону. Не дом, а дворец. Увидишь. Да еще два гостевых флигеля, да баня с парнушкой. Лодки. И катер с каютой и кух ней. Куда хочешь плыви. Там Васька у меня сторожует со своей

Марусей. Васька – плут и пьяница, но… Рыбак! Он через воду все видит, до самого дна. Мы на Крестовку поедем, на Бурунистое… Там такие места… Васька – молодец! Маруся его держит. Она – хозяйка.

Две коровы. Не молочко, а мед. А каймачок… – причмокивал он, щуря глаза, откровенно, по-мальчи шески хвастаясь. – А ирян, а сметанка… Томленая. Маруся все умеет. А Васька – по рыбе король.

Уху варить – только сам. Никого не подпустит. Жарит тоже сам.

Плотву, с икорочкой. Верещагу из рахманок… Нутрячок: печенки там всякие, на сковороде… Рыбцы горячего копчения. Только на ольховых опилках! Только на них. Поедем, всего отведаешь…

Седовласый немолодой спутник Ильи словно полжизни сбросил: разгладилось в тихой улыбке лицо и светили глаза.

– Никого не возьмем – ни друзей, ни баб. Никто не нужен. Зорьку другую отсидим. На зорьке так славно: над водой – туманец, солнышко ти хое. А вечером – у костерика. У костерика славно: возле воды, на песочке…

Продолжили было путь с осторожностью. Но, словно напоминая о себе, на ветке дерева запел оставленный телефон. Пришлось вернуться, выслушать и ответить:

– Не паникуй. Никого мы не боимся. У них, конечно, руки загребущие, сила есть, но и мы кое-чего соображаем. Подъеду. Решим. Да, сегодня.

Спутник Ильи заметно стухнул после азартного мальчишеского оживленья.

– Вот и порыбаль. Подохнуть не дадут, не то что порыбалить. Дом есть, и катер есть, и Васька всегда на месте… – пожаловался он. -

Все у нас есть, – произнес он со вздохом. – Все у нас есть! – еще раз подтвердил он и выразительно закончил: – У нас ума нет.

И через короткое время продолжил:

– Вот послушай. Жил да был такой человек – Иван Корнеевич Буди- лин.

Господи, упокой, земля ему пухом, три года назад его схоронили.

Толковый мужик, хороший руководитель. Но это я потом узнал. Я приехал в Усть-Хопер первым секретарем райкома. По тогдашнему времени – главным начальником в районе. Там мы и познакомились.

Хутор Красно- Полянский – на берегу Дона, место золотое. Лесистое займище. Старые дубравы, сосняки, луга заливные. На Троицу зацветет

– рай земной. Не даром Красные Поляны зовутся. Рыбное место. И дичи много. А уж ягод, грибов… Хуторок небольшой. К нему не враз и пробьешься. Даже летом. Песками отрезан. "Нива", "УАЗ" – иначе не проедешь. А зимой – снеж ные переметы. Вот люди и разбегаются.

Жил в Красных Полянах Иван Корнеевич Будилин. Это его присловье: "У нас все есть, у нас ума нет". Я к нему любил ездить. Да и не только я. Он прежде здесь, в городе, управляющим трестом работал. Его ценили. И вдруг уходит. Пенсионный срок подошел. Он сказал: "Детей вырастил, родине послужил. Надо чуток самому пожить". Других не спихнешь, за кресло уцепятся руками-ногами. А его даже уговаривали.

Он – мужик крепкий и деловой. Но он сказал как отрезал: "Не хочу.

Наработался". Уехал из города, поселился в Красных Полянах. Там у него был домик. Невеликий. Не то что нынешние дворцы по три этажа.

Нормальный дом, невеликий, но сделано по-умному: электрическое отопление, котелок, вода. Баньку поставил. И стал жить. У него две дочери, обе замужем, определенные. Одна – врач, другая – учитель.

Они – в городе. Жена сначала помыкалась туда-сюда. А потом сказала:

"Нет. Не могу. Буду в городе". Иван Корнеевич жил один. Нанимал, ему стирали, прибирали. Да он и сам рукастый. И так вот он прожил безвыездно на Красных Полянах двадцать три года. Ты понял? Двадцать три. Я когда в Усть-Хопре работал, каждый месяц к нему наезжал, с ночевкой. У него всегда аккуратно, чистенько, он – спокойный мужик.

Приедешь, у него все есть. Зимой и летом сетчонка стоит, для себя.

Утром пошел проверил. Всегда свежая ушица. И вяленая рыбка своя.

Небольшая коптильня. Надо, сделает горячего копчения. Рыбцы, лещики… Вспомянешь, слюнки текут. Холодного копчения щуку делал замечательно. Грибки у него всегда. В апреле – сморчки. В сметане жаренные, язык проглотишь. Потом пошел луговой опенок, шампиньоны…

Места знал. Говорил: "Это мой огород". И вправду, приведет к месту.

Только режь. Уже декабрь, снег пошел, а у него – грибная жареха свеженькая. Рядовка, зеленуха. В кладовке соленый грибок, маринованный, сушеный, белый, для супа. Приедешь, бывало, зимой – грибной супец заварит. Дух от него – голова кругом. Ружьишко… Лишь для себя, для гостей. Пару утей, куропаток. Огородик у него небольшой: грядка лука, огурцы, помидоры. А вот сад богатый завел.

Любил заниматься садом. Пчелок завел немного, лишь для себя, пять уликов. Того да сего понемножку. Но все – труды. С ним день-другой проведешь – не заметишь. Порыбалишь, в саду, возле пчел, побудешь. А бывает, просто в книгах, в журналах пороешься. У него библиотека богатая да еще выписывал. Поживешь, поговоришь спокойно, ведь никуда не спешишь. А рядом – вода, лес, сад, простор и покой. Уезжаешь, плачешь: еще бы пожить. Мы уезжаем, он остается. Помашет рукой…

Так он и прожил в Полянах двадцать три года. Безвылазно. И не скучал. Правильно говорил: "Чего скучать? Это жизнь. На кладбище наскучаемся". Он это правильно говорил, именно – жизнь. У него была жизнь. Не то что у нас, дураков. Раньше ума было негусто. А ныне последнего лишились. Богатеем наперегонки. Спешим: как бы не опоздать. Куда спешим? На тот свет? И чтобы в дубовом гробу, с золотыми ручками? Вот оно – счастье!

– Но мы с тобой, – убеждал он Илью, – обязательно съездим и поры-балим. Уедем на три дня: пятница, суббота, воскресенье, – загибал он пальцы. – Три дня, но наши. А ты можешь и дольше пожить.

Там – Дон, озера. Там жизнь… – убеждал он молодого спутника, а может, себя. – Я тоже дал слово, пусть в шестьдесят лет не получилось. Дочке надо помочь, сыну. Наладить… Сейчас времена-то какие? Бизнес. Но шестьдесят пять стукнет, уеду, твердо сказал.

Уеду, как Иван Корнеевич, и буду жить. Я вот сейчас, когда мотаюсь по области, порой, веришь, сердце щемит. Недавно был в Зо-товской станице, в Аржановской – прямо на берегу Хопра. Какие места! Жить да жить… На Кумылге. Там – вовсе чудо. Да, в любом месте… Еду, увижу хуторок, вода рядом, лес, и, веришь, сердце прихватывает, лекарства глотаю. – Он остановился, поглядел на своего молодого спутника, и тот разом поверил, потому что в глазах уже старого человека была усталость и открытая боль. – Все дела, дела, все надо и надо… – жаловался он. – А вот едешь и увидишь издали домик возле воды. Не дворец, а обычный донской курень, рубленый ли, шалеванный, под жестью. Сирень в палисаднике, скамеечка у ворот. Так завидно.

Прямо до слез. Вышел бы и остался.

– А может быть, так и надо… – искренне сочувствуя и даже сострадая, подсказал Илья. – Выйти и остаться.

Спутник его лишь вздохнул, улыбнулся и ответил:

– На это ума не хватает. Прав был Иван Корнеевич. Все есть… По горло и выше. А ума нет. Но…- построжел он. – Всем своим сказал: шестьдесят пять – и отрезано: на Дон, на хутор, и не трожьте меня.

Дай те пожить! А с тобой мы поедем обязательно, – возвращаясь к сегодняш нему, пообещал он. – Пятница, суббота, воскресенье. Три дня наши. Ты когда отсюда уходишь?