И аз воздам - Надежда Попова

— Но если все так красиво, — помедлив, проговорил Курт, — откуда возникли слухи, что бамбергское отделение недобросовестно, и с чего вообще засуетилось кураторское отделение?

— Слухи, — повторил Хармель со вздохом, — это такое явление, которое возникает в нигде и переносится по миру ни на чем.

— А если без философии?

— Мясницкая почта[5], — пояснил куратор. — С ней мы получили письмо, которое и привлекло наше внимание. Дочь одного из арестованных передала письмо, в котором просила о защите…

— О защите от кого?

— От следователей Конгрегации. Как вы понимаете, — продолжил Хармель, выждав многозначительную паузу, — это тоже событие не рядовое. Допросить мясника не удалось — письмо прибыло к нам через десятые руки, пройдя множество людей, не знакомых друг с другом, и будучи переданным нам через случайного прохожего на улице. Видимо, тот, кто вез его, не горел желанием встречаться со служителями Конгрегации, что только добавляет веса всему, написанному в этом письме.

— И что там было написано?

— Заявление о невиновности члена городского совета Иоганна Юниуса, арестованного по обвинению в малефиции; и скажу вам, я много видел заверений в собственной и чужой безгрешности, но от того письма проняло и меня.

— Люди бывают красноречивы, — возразил Курт, — особенно когда пытаются спасти от смерти или пытки близкого человека.

— Не пойму я вас, — покривил губы в улыбке куратор. — Минуту назад вы заявили, что бамбергские служители должны сдать Сигнумы и торжественным строем прошествовать на казнь, а теперь выгораживаете их же?

— Я никого не выгораживаю, Хармель, никогда. Я лишь пытаюсь найти истину: она единственная имеет важность и значимость.

— Вот именно потому я и здесь, — кивнул тот уже серьезно. — Потому я говорю с вами, Гессе, потому вы мне… нам и нужны. Именно вы, именно потому что ради поиска истины вы пойдете на все и поступиться готовы всем и всеми… Что? — уточнил куратор, перехватив его взгляд. — Это правда. Истина для вас важнее собственной и чужой жизни; вы это не раз доказывали. Я не ваш духовник и, по счастью, вообще ничей, и не мне судить о том, насколько это красит вас как образ Божий; я лишь знаю, что как инквизитора это делает вас незаменимым.

— Нет незаменимых, — возразил Курт тихо. — Есть те, кого заменять никто не хочет… Так для чего вам я? Почему со всем этим вы обратились не к собственному руководству и не к своим сослуживцам?

— Обратился, отчего же. Было принято решение направить в Бамберг inspector’а, в чью задачу входило выяснение всех обстоятельств дела; говоря проще — проверить отчеты, если удастся — пообщаться с обвиняемым лично, а если же по какой-либо причине это не будет возможным — то с его дочерью, и в любом случае — с ведущими расследование служителями.

— И? — подстегнул Курт, когда куратор умолк; тот вздохнул:

— Наш inspector исчез. Через два дня после своего прибытия, еще до того, как успел отправить свой первый отчет. В городе он появился, представился обер-инквизитору и прочим служителям бамбергского отделения, но с кем беседовал в те два дня и где бывал — нам не известно. Из сообщения, присланного обер-инквизитором, следует, что однажды он просто вышел на улицы — и больше его никто не видел.

— Убит, — уверенно подытожил Курт, и Хармель поджал губы.

— Да, верней всего, — кивнул он тяжело. — Убит, а тело уничтожено или захоронено тайно; оно ведь — тоже улика, тоже след… Особенно если смерть была причинена методом необычным и это можно было бы обнаружить при осмотре.

— А своих вы проверяли?

— «Своих»? — переспросил куратор; Курт кивнул:

— Служителей из кураторского отделения. Напомню вам расследование все в том же Кельне — спустя год после нашей с вами памятной встречи. Тогда был выявлен предатель в ваших кругах, и допросить его не удалось — он, если не ошибаюсь, вскрыл себе вены, пока зондергруппа проникала в дом. Уверены ли вы в том, что больше таких нет, что ваши ряды чисты?

— Разумеется, нет, — вздохнул Хармель. — И разумеется, проверка идет. Мы проверяем в первую очередь всех, кто знал о направлении в Бамберг нашего inspector’а…

— А мне, если я верно вас понял, предлагается по вашему поручению отправиться в Бамберг и провести расследование убийства служителя Конгрегации.

— Вы поняли правильно, Гессе, — кивнул куратор. — Как я уже и говорил, вы — лучший; а дело, как видите, сложное и неоднозначное, у нас нет ни зацепки, под подозрением никого — и вместе с тем все сразу. Никаких улик, никаких предположений, и главное — никакой убежденности в том, что inspector’а, присланного на замену убитому, не убьют так же тихо, незаметно и без единого следа.

— Вот последний пункт в перечисленном вами меня и настораживает, — угрюмо заметил Бруно. — Не сочтите меня циником, но я что-то не вижу причин, по которым гибель Гессе станет меньшим ущербом для Конгрегации, нежели смерть кого-то из ваших служителей. Я, напомню, все еще не решил, давать ли добро на то, чтобы он рисковал и подставлял шею; именно потому, что это лучшая шея в Конгрегации.

— А я-то, дурак, полагал, что меня ценят за голову, — хмыкнул Курт, не дав куратору ответить. — Брось, Бруно. Я, правду сказать, не разделяю всеобщего восторга моей персоной, прохладно отношусь к версиям о моей богоизбранности и с еще большим скепсисом — к дифирамбам моим следовательским талантам, но если единственным препятствием для положительного решения являются твои опасения по поводу моей безопасности…

— А он прав, Гессе, — заметил Висконти со вздохом. — Если вероятность сгинуть на бамбергских улицах так реальна, как это утверждается, то слать туда именно тебя — идея не из лучших.

— Предлагаю залить меня в смолу. Покрыть тонким прозрачным слоем и поставить в углу в рабочей комнате ректора — на вечную память… А теперь послушайте, что скажу я. Primo[6]. Если вы все правы, и я такой единственный и неповторимый, лучший из лучших — то это дело как раз по мне и для меня; что толку в достоинствах инструмента, если его не использовать, опасаясь потерять или испортить? Secundo[7]. Если вы все ошибаетесь, и меня укокошат в Бамберге прежде, чем я успею что-то нарыть и о чем-то узнать — стало быть, не столь уж уникальным был этот инструмент, а его потеря никак не отразится на всеобщем процессе. Нашедшему прореху в моей логике предлагаю высказаться… Желающих, как я вижу, нет, — удовлетворенно кивнул Курт, выждав несколько мгновений и не услышав в ответ ни слова. — Conclusio[8]: стало быть, решено.

— Можно узнать, что вас так развеселило, майстер Хармель? — хмуро уточнил Висконти, и куратор распрямился, попытавшись согнать с губ невольную ухмылку: