Бумеранг на один бросок - Евгений Филенко

Но человек предполагает, а лес — это такой своеобычный организм, который располагает. И пройдя с полкилометра, я обнаруживаю, что заблудился.

3. Леший цитирует Блейка

Ничего страшного. Для начала, у меня на руке браслет, и я, если только я — сопливый маменькин сынок-lacasito,[1] а не четырнадцатилетний macho,[2] могу позвать мамочку на помощь. А если я — означенный крутой macho, а не означенный lacasito, то и сам отлично выпутаюсь из передряги. Тем более что мама еще пару часов должна пребывать в убеждении, что я корплю над уроками, а не учесал в самоволку, и знать ей о моих подобных самоволках вообще ни к чему… Тогда так: я стою лицом к северу, слева от меня — запад, а дом наш должен находиться ориентировочно к норд-норд-весту. И если я начну забирать чуть влево, то непременно выйду к реке и, если повезет, увижу деревянный мост. И хорошо бы успеть к обеду.

Бью себя кулаком по лбу. Вот же балда! Нужно было сесть в обшарпанный гравитр и лететь на нем — домой! И сейчас я не торчал бы посреди чащобы, как языческий истукан, а сидел бы за столом в своей комнате, попивал бы местное ситро — увы, не идущее ни в какое сравнение с алегрийским альбарикоком, и набирался ума-разума от Глобальной системы фундаментального образования…

Начинаю движение, забирая влево. Нелегкая заносит меня в какой-то мрачный бурелом… очень похоже на брошенную медвежью берлогу, а мама как раз говорила, что в здешних краях изредка встречаются совершенно дикие звери, хотя, кажется, имела в виду все же не медведей, а белок и лис. Я поднимаю голову. В сплетении крон запутался светлый лоскут неба, а прямо надо мной сидит серо-бурый зверек с облезлым длинным хвостом и таращится на меня выпученными бессмысленными глазенками. Того и гляди, скажет: «Что, Северин Иванович Морозов… четырнадцать лет, рост два метра пять сантиметров, вес восемьдесят два килограмма… заблуди-и-ился?!»

Самое подлое, что я давно уже должен бы слышать шум реки, а я все еще ничегонюшки не слышу.

— Что, заплутал?

— А-а!!!

Но это не зверек заговорил со мной. Это очередной незнакомец, уже третий по счету. Хотя все они кажутся мне на одно лицо…

— Пойдем, провожу.

«Я сам», — говорю я. И обнаруживаю, что не могу выдавить ни слова вслух. Челюсти свело.

— Ну, что ты? Испугался? Такой большой…

— Не надо, — шепчу наконец. — Я знаю дорогу.

— Ничего ты не знаешь. Пошли, пошли, а то опоздаешь к обеду.

Он топает впереди, спокойно и уверенно, словно жизнь провел в нашем лесу. Может быть, это местный леший? Вон и белка здесь, если это, разумеется, белка, а белки и зайцы, по сказкам, у леших — первые любимцы, вроде домашней скотины. Как там нужно вести себя в подобных случаях? Надеть правый лапоть на левую ногу, и наоборот… одежду вывернуть и снова надеть… про овцу что-нибудь ляпнуть: говорят, они овец боятся…

— «How sweet is the shepherd's sweet lot, — бормочу я. — From the morn to the evening he strays; he shall follow his sheep all the day…»[3]

— А вот еще, — с охотой откликается мой провожатый. — «Farewell, green fields and happy groves, where flocks have took delight. Where lambs have nibbled, silent moves the feet of angels bright…»[4]

Мне приходится принимать свою участь безропотно. Овцы его не пугают. На ногах у меня вовсе не лапти, а выворачивать штаны при постороннем я постесняюсь. И все же… белка-то следом увязалась, скачет с ветки на ветку. Но, с другой стороны, он сам предложил свои услуги, а лешие, если верить той же традиции, предлагая услуги, всегда делают это искренне и без подвоха.

— Не скучно в этой глуши, после Алегрии? — спрашивает он.

— Нет, — коротко режу я.

— Это неправильно, — говорит он, рассуждая сам с собой. — Подростки должны общаться с ровесниками, а не торчать в четырех стенах. Прыгать, бегать, бросать мяч в корзину, с девчонками гулять…

Не очень-то мне охота слушать эту пустую трескотню. Будто я и сам не знаю, что мне лучше! Но выбора у меня нет, я просто молчу и плетусь за ним, соблюдая дистанцию. Тем более, что он ведет меня, кажется, в верном направлении, и вот уже слышится в отдалении голос реки, а вот уже и деревянный мостик завиднелся…

А кто это стоит на мостике в суровом ожидании?

(Ох, и вломят мне сегодня!..)

Мама, в компании обоих пенатов сразу. Фенрис лежит у нее в ногах, вывалив сизую языню до земли, ко не сказать, что вид у него по-обычному благодушный — скорее, исполненный скрытой угрозы. Фенрис вообще-то и по жизни основательно страшен, и для тех, кто не знаком с ним лично, выглядит скорее персонажем самого мрачного центральноевропейского фольклора, нежели большой домашней собакой. Что же до Читралекхи, то она сидит чуть в сторонке, вылизывая лапу и ни на кого специально не обращая внимания, но при виде — не меня, нет! — моего спутника встает, выгибает спину и хвост дугой, вздымает шерсть дыбом, с шипом разевает пасть и делается похожа на небольшую, но очень злую пуму. Это производит на «лешего» необходимое впечатление.

— Ого! — говорит он. — Баскервильская кошка! Не думал, что они еще сохранились…

— Стоять, — произносит мама неприятным металлическим голосом, какого я у нее никогда не слыхал. — Еще один шаг, и я вас убью.

«Леший» охотно останавливается и разводит руками.

— Я только хотел вернуть вам вашего мальчика, — говорит он без особенного удивления.

— Убирайтесь, — приказывает мама.

— Конечно, — кивает «леший». — У нас нет намерений вмешиваться в вашу личную жизнь. Но это касается не только вас, но и вашего паренька. Почему бы вам не спросить его, хочет ли он…

— У вас три секунды, чтобы замолчать и уйти, — говорит мама, прикрывая глаза.

Он замолкает. Он верит, что мама его убьет. Даже я на мгновение готов в это поверить. (Чем, как?.. голыми руками?!) Он поворачивается и уходит. Быстро, и не оглядываясь. Когда он проходит мимо меня, я вижу, что он смущенно улыбается, чтобы окончательно и бесповоротно не потерять лицо, и слышу оброненную им фразу: «Уж эти мне патрульники…»

— Сева, иди домой, — говорит мама все тем же лязгающим голосом.

Нет, определенно в этой ситуации самый глупый болван — это я.

4. Удары судьбы

— Что все это значит? — спросил я, когда мы поднялись на веранду.

— Это я должна задать тебе этот вопрос, Северин Морозов, — сказала мама. — Вместо того чтобы делать уроки…

Меня затрясло. Окружающий мир сделался гнусным, серым и плоским. Внутри меня извергались вулканы и фонтанировали гейзеры. Я стянул с себя футболку и швырнул в угол. Я содрал сандалии и выбросил на улицу. Я пнул подвернувшуюся под ноги Читралекху. Мне хотелось заорать во всю глотку, наговорить грубостей, что-нибудь разбить, а потом заболеть и умереть, только побыстрее, чтобы не мучиться. Вместо этого я отыскал глазами среди сплошной серости маму и раздельно произнес: