Афинские убийства, или Пещера идей - Хосе Карлос Сомоса

Широко, возможно, даже чересчур широко раскрытые карие глаза мальчика неотрывно смотрели в глаза мужчины. На миг воцарилось молчание и тишина. Потом мальчик медленно пошевелил розовыми губами, влажными и прохладными, будто собираясь заговорить, но ничего не произнес. Его глаза были расширены, навыкате, похожие на маленькие головки слоновой кости с огромными черными зрачками. Мужчина заметил нечто странное в этих глазах и так погрузился в их созерцание, что почти не заметил, как мальчик, не отводя взгляд, отступил на несколько шагов назад, белое тело его было все таким же застывшим, губы плотно сжаты…

Еще долго после того, как мальчик убежал, мужчина стоял неподвижно.

– Он был до смерти напуган, – произнес Диагор после долгого молчания.

Гераклес взял из вазы еще одну смокву. Вдалеке, похожий на извилистые вибрации хвоста гремучей змеи, взвился гром.

– Откуда ты знаешь? Это он так сказал?

– Нет. Я ведь сказал уже, что он убежал, а я не мог выговорить ни слова, в таком смущении я был… Но хоть у меня и нет твоего умения читать по лицам людей, я слишком часто видел страх и думаю, что могу узнать его. Ужас Трамаха был страшнее всего виденного мною. Он переполнял его взгляд. Поняв это, я не знал, что делать. Будто бы… будто бы его глаза самим своим испугом обратили меня в камень. Когда я оглянулся, его уже не было. Больше я его не видел. На следующий день один из его друзей сказал мне, что он отправился на охоту. Я немного удивился, потому что душевное состояние, которое я заметил у него накануне, не очень подходит для подобных развлечений, но…

– Кто сказал тебе, что он ушел на охоту? – прервал его Гераклес, беря головку одной из многочисленных смокв, которые вздымались над краем вазы.

– Эвний, один из лучших его друзей. Вторым другом был Анфис, сын Праксиноя…

– Они тоже учатся в Академии?

– Да.

– Хорошо. Продолжай, пожалуйста.

Диагор провел рукой по лицу (на тени на стене пресмыкающееся животное проползло по маслянистой поверхности шара) и сказал:

– В тот же день я захотел поговорить с Анфисом и Эвнием. Я нашел их в гимнастическом зале…

Вздымающиеся, змеящиеся кисти рук, играющие с дождем мелких чешуек; стройные, влажные руки; многоголосый смех, игривые замечания, прерываемые шумом воды, сжатые веки, поднятые головы; толчок – и разливается новое эхо хохота. Взгляд сверху наводил на мысль о цветке, сложенном из тел подростков или из одного многоголового тела; руки – как извивающиеся лепестки; пар ласкает блестящую, как от масла, множащуюся наготу; влажный язык воды скользит из пасти желоба; движения… колеблющиеся жесты цветка из плоти… Вдруг тяжелое дыхание пара затуманивает наш взгляд.[9]

Клубы пара снова развеиваются: можно различить маленькую комнату – раздевальню, судя по множеству развешенных по выбеленным стенам туник и плащей, – и несколько более или менее раздетых юношеских тел, одно из которых лежит на животе на кушетке без малейших признаков одежды, и по нему жадно пробегают смуглые руки, которые, скользя, массируют ему мышцы. Слышны взрывы смеха: подростки шутят после душа. Шипение пара из кипящих котлов постепенно стихает. Входной занавес отодвигается, и смех смолкает. Высокий сухопарый человек с блестящей лысиной и аккуратно подстриженной бородой приветствует подростков, которые поспешно отвечают ему. Мужчина говорит; подростки слушают его слова, стараясь не отрываться от своих занятий: они продолжают раздеваться или одеваться, растирают длинными полотенцами свои красиво вылепленные тела или натирают маслянистыми мазями волны мускулов.

Мужчина главным образом обращается к двум юношам: один из них длинноволос и румян, он нагнулся к полу, завязывая сандалии; другой – обнаженный эфеб, которому массируют мышцы, лицо его – теперь оно видно и нам – совершенно прекрасно.

Комната, как тело, источает жар. Вновь вихрь тумана змеится перед нашими глазами, и картина исчезает.

– Я спросил их о Трамахе, – пояснил Диагор. – Сначала они не совсем понимали, чего я от них хочу, но оба признали, что друг их изменился, хоть и не знали, по какой причине. Тогда Лисил, другой ученик, который случайно оказался рядом, сообщил мне невероятную подробность: в последние месяцы Трамах тайно посещал одну гетеру в Пирсе, по имени Ясинтра. «Может, это из-за нее он изменился, учитель», – насмешливо добавил он. Анфис с Эвнием тоже нехотя подтвердили существование этой связи. Я был поражен и в какой-то степени огорчен, но в то же время испытал большое облегчение: принимая во внимание благородное воспитание, полученное Трамахом, меня, несомненно, тревожило, что мой ученик скрыл от меня свои постыдные визиты к портовой шлюхе, но если проблема сводилась только к этому, подумал я, бояться нечего. Я решил снова поговорить с ним в более благоприятной обстановке и логическими доводами объяснить ему, что дух его заблуждался…

Диагор умолк. Гераклес Понтор зажег еще одну настенную лампу, и тени голов умножились: конусообразные двойники головы Гераклеса двигались на глиняной стене, а шары Диагора задумчиво застыли, искаженные асимметрией белых волос, разбросанных на затылке, и ровно подстриженной бородой. Голос Диагор, казалось, неожиданно осип, когда он продолжил свой рассказ:

– Но затем… в ту самую ночь, на рассвете, солдаты приграничной стражи постучались ко мне в дверь… Какой-то пастух нашел его тело в лесу, у Ликабетта, и сообщил патрулю… Его опознали, а так как в его доме нет мужчин, кому можно было бы сообщить эту новость, а его дяди Дамина нет в Городе, позвали меня…

Он снова умолк. Была слышна далекая гроза и тихий звук от обезглавливания еще одной смоквы. Лицо Диагора исказилось, будто каждое слово требовало от него необычайных усилий. Он сказал:

– Как это ни странно, я чувствовал себя виноватым… Если бы в тот вечер я смог завоевать его доверие, если бы добился, чтобы он сказал, что с ним происходило… может быть, он не пошел бы на охоту… и все еще был бы жив. – Он поднял глаза к своему толстому собеседнику, слушавшему его, так мирно умостившись на стуле, будто он вот-вот собирался заснуть. – Должен признаться, я провел два ужасных дня в мыслях о том, что Трамах отправился на свою жуткую охоту, чтобы бежать от меня и моей неуклюжести… Так что сегодня вечером я принял решение: я хочу знать, что с ним происходило, что так страшило его и мог ли я каким-то образом помочь ему… За этим я и пришел к тебе. В Афинах говорят, что для того, чтобы узнать будущее, нужно идти к Дельфийскому оракулу, а чтобы узнать прошлое, достаточно нанять Разгадывателя загадок…

– Глупости! – воскликнул вдруг Гераклес.

Его неожиданная реакция чуть не испугала Диагора: Гераклес вскочил, увлекая за собой все тени от своей головы, и заходил взад и вперед по влажной и холодной комнате, поглаживая толстыми пальцами одну из маслянистых смокв, которую он только что взял из вазы. Он продолжил так же возбужденно:

– Я не разгадываю прошлого, которого не могу увидеть: мне нужен какой-нибудь текст, предмет, лицо – что-то, что я могу увидеть, а ты говоришь мне о воспоминаниях, впечатлениях… твоих умозаключениях! Как я могу руководствоваться ими?… Ты говоришь, что в течение месяца твой ученик казался взволнованным, но что значит это слово?… – Он резко вскинул руку. – За минуту до твоего появления в этой комнате меня тоже можно было назвать взволнованным созерцанием щели в стене!.. Потом говоришь, что в его глазах ты видел ужас… Ужас!.. А я спрашиваю тебя: что, ужас был написан в его зрачках ионическими буквами? Или страх – это слово, начертанное на нашем лбу? Или он нарисован, как щель на стене? Тысячи чувств могут вызвать взгляд, который ты приписал только ужасу!..

Диагор, несколько смутясь, возразил:

– Я знаю, что видел. Трамах был напуган.

– Ты знаешь, что, как ты думаешь, ты видел, – уточнил Гераклес. – Знать истину – означает знать, насколько мы можем познать ее.

– Подобного мнения был Сократ, учитель Платона, – признал Диагор. – Он говорил, что знает лишь, что ничего не знает, и, в общем, все мы согласны с такой точкой зрения. Но у нашего мозга тоже есть глаза, и ими мы можем видеть то, чего плотские глаза не видят…

– Вот как? – усомнился Гераклес. – Тогда скажи мне, что ты здесь видишь?

Он быстро поднял руку и поднес ее к лицу Диагора: из его толстых пальцев выдавалась какая-то зеленая маслянистая головка.

– Смокву, – сказал Диагор, помолчав от удивления.

– Самую обыкновенную смокву?

– Да. Кажется, она цела. Цвет обычен. Это самая обыкновенная смоква.

– Вот! Вот в чем разница между нами! – победно провозгласил Гераклес. – Глядя на ту же смокву, я скажу, что она кажется самой обыкновенной смоквой. Возможно, я даже скажу, что весьма вероятно, что это самая обыкновенная смоква, но дальше я не пойду. Если я хочу узнать побольше, мне придется раскрыть ее… как я и сделал с этой смоквой, пока ты говорил…