Хризантема - Джоан Барк

— Любой в моем возрасте должен быть готов к смерти, — возразил старик с деланным раздражением. — Я хочу увидеться с моей единственной внучкой, и поскорее. Пожалуйста, попроси ее приехать завтра, если она может.

— Завтра? — удивленно подняла брови Кэйко.

Отец никогда раньше так себя не вел. Она внимательно вгляделась в его лицо в поисках признаков болезни. Вроде бы все нормально.

— Хорошо, я позвоню ей вечером, только объясни — почему такая срочность? Ты заболел?

Настоятель строго взглянул на дочь и сложил большие пальцы рук, как Будда. Потом произнес, искривив губы в легкой улыбке:

— Сейчас для тебя важнее быть любящей дочерью, чем примерной матерью. Матерью ты будешь еще много лет, а видеть живого отца тебе осталось недолго.

— Маа! Какие страсти! — воскликнула Кэйко и язвительно добавила: — Что-то ты чудить начал на старости лет.

— Хай, — поклонился он с серьезным видом. — Так и есть, начинаю чудить. Что поделаешь, старость.

Настоятель вдруг улыбнулся. Такой ясной улыбки на лице отца Кэйко не видела очень давно.

3

Мисако жила с мужем и овдовевшей свекровью в фешенебельном квартале токийского округа Сибуя. Дом был большим по японским меркам, с просторной прихожей, где на отполированном до блеска паркете гостей ждали тапочки для переобувания.

Две парадные комнаты на восемь татами каждая выходили окнами в небольшой сад. Циновки татами из туго сплетенной соломы, окаймленные плотной тканью, имели форму прямоугольника размером примерно метр на два. Большую часть времени легкие перегородки с цветочным рисунком, разделявшие оба помещения, оставались раздвинутыми, создавая обширное, не загроможденное лишней мебелью пространство. Главным украшением первой комнаты была токонома — парадная ниша, отделанная дорогим деревом, в которой помещался старинный самурайский меч. В другой стоял низкий деревянный стол изысканной работы, окруженный шелковыми подушками, а в углу — черный лаковый шкафчик-алтарь. Сад, начинавшийся сразу за широкими раздвижными окнами, дополнял мирную и спокойную атмосферу этого места, предназначенного главным образом для гостей.

Жизнь обитателей дома проходила в основном в столовой и кухне, куда можно было попасть с другого входа, через деревянную раздвижную дверь с колокольчиком, которой пользовались члены семьи, близкие друзья и посыльные из лавок. Паркет в жилых комнатах был похуже, пол устилали небольшие разномастные коврики. В конце этой части дома помещалась просторная ванная, отделанная мелкой белоснежной плиткой.

Второй этаж занимали две спальни на восемь татами, просторные, полные воздуха и света. Большие окна, из мебели лишь несколько зеркальных комодов. Спальные футоны на день убирались в стенные шкафы. Теснота царила лишь в нижней столовой, где помещались европейский стол с восемью стульями, шкаф китайской работы, телефонный столик и телевизор. Висячая ширма из бамбука отгораживала крошечную кухоньку.

Мисако стояла у кухонного стола, нарезая огурцы. Старшая госпожа Имаи смотрела вечерние новости в столовой. Стол был накрыт к ужину на троих: чашки для риса, тарелки, палочки для еды, стаканы, красиво расставленные на цветастой пластиковой скатерти.

Время приближалось к семи, и красный глазок новой электрической рисоварки уютно мигал, показывая, что ее содержимое не остывает. На плите кипел чайник, в салатнице аппетитно поблескивали маринованные овощи. Голоса из телевизора доносились едва слышно, будто через длинный узкий туннель. Мысли Мисако были далеки от проблем очистки Токио после ночной бури. Глупо готовить три порции салата и жарить три рыбины, прекрасно зная, что Хидео не появится к ужину. У нее не было на этот счет ни малейших сомнений. Снова телефонный звонок, снова пустые отговорки…

Она машинально перевернула палочками рыбу на металлической решетке, и облачко ароматного дыма взмыло вверх к вентилятору над плитой. Зачем покупать еду на троих, когда можно было прямо сказать свекрови, что Хидео не придет? Но тогда матушка Имаи непременно спросит, откуда у невестки такая уверенность. Сердце Мисако вновь, как в детстве, сжалось от невозможности объяснить другим людям то, что она и сама толком не понимала.

Новости закончились, раздался телефонный звонок. Мисако вздохнула и убавила газ у плиты, ожидая, пока свекровь возьмет трубку.

— Ах, как жаль, Хидео, просто до слез обидно! — причитала та. — Мисако готовит такую вкусную рыбу, пальчики оближешь, а ты опять работаешь допоздна. Бедный, ты и так устал, всю прошлую ночь провел в конторе, там, наверное, неудобно…

Мисако молча взяла две чашки с салатом и вышла, раздвинув бамбуковую занавеску. В душе медленно закипала ярость. Привычными размеренными движениями она поставила на стол чашку, затем другую. Не хмуриться, не выказывать чувства. Взять тарелку Хидео, его стакан, палочки для еды, отнести назад на кухню. Снова стук деревянного занавеса… Стены медленно плыли перед глазами, все вокруг приняло красноватый оттенок. Оставшись одна, Мисако оперлась о край стола, изо всех сил стараясь подавить гнев. Свекровь продолжала тараторить: «Я скажу Мисако, она сейчас не может подойти, очень занята… Ты просто убиваешь себя работой, я ужасно волнуюсь…»

Пропади он пропадом! Уже почти не появляется дома. Теперь ясно, где он проводит ночи. Мисако хотелось запереться в спальне и побыть одной, предстоящий ужин в обществе матери Хидео казался пыткой. Как скрыть то, что творится в душе, когда не терпится сказать о номере в гостинице, об уродливых ногах той шлюхи, выкрикнуть свекрови в лицо всю правду о срочной работе, которой занимается ее драгоценный сынок.

Вечерний комедийный сериал подоспел кстати: старуха то и дело заливалась хохотом, ей было не до разговоров. Они всегда ели с включенным телевизором, Мисако уже привыкла притворяться, что смотрит. Как же везет тем, кто выходит замуж за младших сыновей, им не приходится жить в одном доме со стариками. Быть хозяйкой в своем доме, даже если это всего лишь тесная квартира, — настоящее счастье.

Мисако закусила губу, вспомнив, что отец Хидео был как раз вторым сыном, и ее свекрови самой никогда не приходилось унижаться перед старшими. Кроме того, семья была зажиточной, и всю работу по хозяйству выполняли слуги. Но теперь, через двадцать лет после войны, какое право имеет эта женщина обращаться с ней, как со служанкой!

Госпоже Имаи тоже не слишком нравилось жить с невесткой. Старая хозяйка выглядела весьма неплохо для своих пятидесяти девяти и гордилась, что морщин у нее на лице куда меньше, чем у сверстниц. Она была слегка полновата, но густые волнистые волосы с легкой сединой, красиво зачесанные наверх со лба, выглядели очень привлекательно. Ей нравилось считать себя красивой, энергичной и открытой, и Мисако, вечно тихая и замкнутая, с большими задумчивыми глазами, вызывала у нее сложные чувства. В невестке словно было двойное дно, на ее лице иногда появлялось странное выражение, от которого по спине бежали мурашки. Свекровь тщетно пыталась проникнуть в мысли молодой женщины, так и остававшейся для нее чужой.

После смерти мужа, переложив хозяйственные заботы на невестку, старшая госпожа Имаи заскучала. Развлекали ее лишь подруги и редкие визиты к младшей сестре, да еще дважды в месяц уроки классического пения, которые давала бывшая гейша, умевшая играть на сямисене. Практически все остальное время пожилая женщина проводила у телевизора. Особенно она радовалась, когда передавали ракуго, комические монологи в традиционном стиле, и в прежние времена даже сама их исполняла, усаживаясь на подушку и кладя, как положено, перед собой веер. Многие, в том числе покойный супруг, считали, что у нее настоящий талант, но теперь все осталось в прошлом. Не выступать же перед Мисако, в конце концов.

Невестка была какой-то уж слишком серьезной. Сама атмосфера в любимом старом доме сделалась с ее появлением унылой и мрачной, и лишь надежда на появление внуков мешала матушке Имаи откровенно высказаться по этому поводу. Когда родится ребенок, жизнь, конечно, пойдет по-другому, однако ждать предстоит еще неизвестно сколько…

Вскоре после девяти Мисако вдруг почувствовала, что сейчас позвонит мать. Она отложила вязание и взглянула на телефон. Свекровь сочувственно цокала языком, поглощенная на сей раз злоключениями сиротки из телевизионной драмы. Мисако схватила трубку после первого же звонка.

— Что-то случилось? — спросила она, едва поздоровавшись.

— Нет, — ответила Кэйко, — просто дедушка просит тебя приехать на несколько дней, похоже, для него это очень важно.

— А он сказал зачем?

— Я толком не поняла. Говорит только, что совсем состарился и давно тебя не видел.

— Как странно, — улыбнулась Мисако, — дедушка никогда не отличался особой сентиментальностью.