Невидимое послание - Дмитрий Де-Спиллер

Бдительное око торгаша сразу ухватило таинственный заморский сундучок, и большой узорный ключ был немедленно вставлен в замок. Но как ни вертели, как ни дергали этот ключ, замок не поддавался. Сундучок-то оказался с секретом. Купец и переворачивал его, и тряс что есть мочи, и даже пнул с досады несколько раз сапогом — ничего не помогло. Сундук не желал отрывать своих тайн, что ввело простоватого хозяина в свершенный азарт: ему грезился клад или что-то небывалое.

Велико же было разочарование алчного человека, когда приглашенный механик, нажав куда следует, сделал три плавных поворота послушным ключом, прослушал мелодию боя механизма и легко откинул кованую крышку. Тайник был заполнен бумагами прямо-таки вздорного содержания.

— А хозяин-то были чудак-с, — молвил купец, немедля выдал механику рубль, поворошил суковатой палкой напоследок в бумагах и решительно вывалил их в камин, сундучок же собственной рукой запер до поры.

— Богатая печь, ай богатая, — мурлыкал из зарослей бороды делец, довольный удачным приобретением, и хищно похаживал вокруг камина, заполненного бесценной растопкой, какой и король бы не осмелился погреться в лютую стужу.

— Богато, да тяги-то нет, продуху. Господа — они уж такие, порядки их знамо дело, — тешился купчина-мошна. — Ай, счас глянем! А? — выкрикнул он радостно, оглядываясь на челядиндев, и спичка, шипя, упала на ворох бумаг. Ах, как ошибся купец, обижаясь на господскую нераспорядительность! Аж загудела в трубе эта тяга, чистое серебро пламени мигом охватило мрачный зев камина, и тут купец ахнул уже от души, потому-что ясно узрел хрустящие в корчах огня сторублевки, воспылавшую кучу кредитных билетов, на глазах вылетающих в трубу.

— Туши, заваливай! — диким голосом взревел несчастный и кинулся в камин, чтобы телом, живота не жалеючи, спасать свое, кровное.

— Батюшка, свет ты наш, — вопили челядинцы, выволакивая его из огня. — Чур, чур, какие тебе тут деньги, мусор один. Черт попутал!

Купец безумно таращил глаза на проклятый камин — сторублевки пригрезились ему одному, другие все видели мусорную бумагу и ничего боле.

Впрочем, молодой служитель, заглянувший в камин из-за плеча хозяина, ясно видел, что пламя над бумажными листами взыграло странными радужными отливами, и вправду сходствующими с разводами на сторублевых ассигнациях. Быть может, взбудораженное воображение купца преобразило и дополнило в духе купцовых понятий непонятную картину, вставшую перед его загребущим оком…

Сгорели рукописи, сгорели, и некому было взгрустнуть о них, только купец ревел благим матом, да и то от непроходимой дурости.

Злоба клокотала в мохнатой душе скоробогатого приобретателя, спазмами ходила в горле, и челядинцы со страхом ждали, куда же выплеснется этот кипяток злобищи. Тут на глаза хозяина попался достославный сундучок.

— Выкинуть! Чтоб духу не было! На свалку! — Он бешено затопал сапогами, и повеление тотчас выполнилось. Приказчики вцепились в медные ручки и на рысях доставили виновника всех бед на Стервяное Угорье, где издавна и вольготно царствовала городская свалка.

Здесь судьба нашего замечательного сундучка в последний раз претерпела роковое испытание и едва не утопила его в водоворотах мирской суеты, так что и сюжет этого повествования мог тут же оборваться, лишившись главной своей опоры.

Возы отвратительной рванины и жалких обломков всевозможной утвари, круглосуточно прибывающие со всех концов губернского города, как попало разгружались на склонах Угорья, и груды мусора самотеком ссыпались ко дну урочища. Отцам города и губернским управителям, пожалуй, пресной и скучной показалась бы мысль хоть однажды навестить этот заповедник. Никого из местных заправил не волновала в ту пору проблема упорядочивания скапливающегося на Стервяном Угорье хлама, почтительно переименованного индустриальной эпохой во «вторичное сырье».

Тем не менее помойные отроги Стервяного Угорья кишели людьми, которые не требовали никакого вознаграждения и на совершенно добровольных началах тщательно и с удивительной сноровкой перелопачивали все это старье. Зритель из нашего века, увидь он живописные картины их труда, сказал бы, что люди трудились здесь не только тщательно, но даже с энтузиазмом, если не с остервенением.

Кто же были эти энтузиасты, не пожалевшие ни времени, ни сил на охрану, как теперь принято выражаться, окружающей среды? Сразу оговоримся, никакого сознательного альтруизма не было в деяниях этих обтрепанных, вечно согнутых подвижников. То было племя тряпичников. Труженики эти, просеивая на качающемся решете груз, прибывающий на возах, умудрялись извлекать из него полезные предметы и тем зарабатывали на скудное пропитание. Куски угля, кости, тряпки, бумага, рваные обои, железяки, битое стекло, отходившие свое подметки, жеваные голенища выуживались из общей массы, по отдельности складывались и невидимыми обывателю путями благополучно отправлялись в промышленный оборот.

Вознаграждение за этот тяжкий, неблагодарный труд было ничтожным, но что было делать, если эти тряпичники и старьевщики не нашли в ту суровую эпоху иного применения своим дарованиям? Вечно голодные, озлобленные на всех и на самих себя в том числе, старатели на пажитях Стервяного Угорья не могли похвалиться тихой кротостию своих добродетелей. Здесь шла не просто борьба за существование, а борьба, за жизнь на краю, у обрыва этого существования.

Находка, скажем, помятого, искаженного, как лицо в кривом зеркале, самовара вызывала ажиотаж, знакомый разве что открывателям Эльдорадо и Клондайка. Замечательный сундучок Зыбина с витой медью его ручек, финифтью на окантовке, морской волной по эмали на крышке мог украсить собой покои любого негоцианта. Здесь же, на Угорье, на фоне жалкого хлама и дрязга, он просиял, как алмаз чистейшей воды. Он не вызвал даже неуместных споров о праве обладать им.

Купцовы молодцы бросили сундук на гребень мусорной кучи, опасно нависшей над оврагом, и степенно удалились. Как только они скрылись за косогором, старатели разом кинулись к сундуку, хватая друг друга за полы одежды.

Победителей не судят! Но ненавидят. Счастливец, которому удалось бы силой мышц относительно невредимым вырваться из хрипящей груды тел сотоварищей, завоевал бы бесспорное право на безраздельное властвование над сундучком. И этот победный акт, сомнений нет, оказался бы роковым для всей необыкновенной истории сундука, который, как докажет будущее, хоть и опустошен блажным купчиной, оставался полон не видимыми простым глазом заветными сокровищами. Какими? Потом, потом, на других страницах! Победитель схватки триумфально сторговал бы по дешевке законную добычу на воскресном базаре, и незримые сокровища внутри сундучка бесследно стерлись бы временем, хозяйствованием и ремонтными поновлениями. Три рубля, обогатившие победителя, обеднили бы будущее на суммы, не поддающиеся никакому исчислению.