Дитя волн - Жюль Сюпервьель

Сначала пошли ядовитые животные – каждый входил с таким чувством, словно исправлена несправедливость. Надо было видеть, с каким тактом держались змеи, – стараясь не смотреть на Деву, они огибали ее на большом расстоянии, насколько позволяло помещение. И удалялись с таким же достоинством и спокойствием, будто были голубями или сторожевыми псами.

Среди пришедших были такие крохотные создания, что и не понять, здесь они уже или только ждут своей очереди снаружи. Целый час был отведен атомам, чтобы дать им возможность представиться и покружить над яслями. Наконец отпущенное им время истекло, и, хотя Иосиф ощущал по легкому покалыванию кожи, что прошли еще не все гости, он приказал животным продолжить шествие.

Собакам не удалось скрыть своего удивления, почему им не позволили жить в хлеву, как волу и ослу. Хозяева вместо ответа ласково погладили их, и собаки удалились, исполненные признательности.

И все-таки, когда в воздухе потянуло запахом приближающегося льва, вол и осел забеспокоились. Запах становился все ощутимее и привлек общее внимание, потому что заглушил ладан, мирру и другие ароматы, которые оставили в хлеву щедрые волхвы.

Вол понимал благородные причины доверия, которое проявляли Дева и Иосиф. Но оставлять младенца, этот хрупкий светильник, рядом со зверем, одно дыхание которого могло погасить свет…

Беспокойство вола и осла возрастало и дошло уже до предела, ибо они хорошо понимали, что передо львом окажутся просто парализованными. Они и помыслить не могли наброситься на льва – ведь это все равно что сразиться с громом или молнией. К тому же вол, ослабленный многодневным постом, чувствовал себя скорее воздушным созданием, чем бойцом.

Вошел лев. Гриву его если кто и расчесывал, то лишь ветер пустыни, а меланхолические глаза говорили: «Да, я лев, ничего не поделаешь, я всего лишь царь зверей».

Видно было, что заботило его больше всего: занять как можно меньше места в хлеву, что само по себе было нелегким делом, и дышать при этом так, чтобы никому не причинить вреда, постараться убрать когти и забыть про челюсти, приводимые в движение могучими мышцами. Он продвинулся дальше, прикрыв глаза и спрятав свои великолепные клыки, как прячут постыдную болезнь. Лев шел с величайшей скромностью – сразу было видно, что он принадлежит к тому племени львов, которые впоследствии, много позже, откажутся сожрать святого Бландина. Дева исполнилась жалости и подбодрила льва улыбкой, похожей на те, что приберегала для младенца. Лев смотрел прямо перед собой, его отчаяние возрастало с каждой минутой, он словно хотел сказать: «Ну зачем, зачем я вырос таким большим и сильным? Вы же прекрасно знаете, что я никогда не ел просто так – меня толкали на это голод да вольный ветер. И вы понимаете, что, когда у тебя львята, все очень непросто. Мы так или иначе пытались стать травоядными, но трава – не для нас. Из этого ничего не вышло».

Воцарилось молчание, и каждому передалось горе зверя, а лев склонил свою огромную голову, при этом грива взметнулась, уткнулся в пол, и даже кисточка на кончике хвоста выражала великое уныние.

Настал черед тигра. Зверь припал к земле, выражая полное смирение и строгую покорность, и превратился в меховой коврик подле яслей. Через несколько секунд к нему вернулась прежняя стать, тигр вновь стал невероятно суровым и гибким и вышел, не издав ни звука.

Жирафа довольно долго демонстрировала в дверях свои ноги, и все единодушно решили: «Сойдет». Она как бы заочно совершила свой обход вокруг яслей.

Так же и слон – он смог лишь преклонить колени у порога и выразить хоботом особое восхищение, и все весьма высоко это оценили.

Заросший шерстью баран потребовал, чтобы его немедленно остригли. Поблагодарив, семейство великодушно оставило руно нетронутым.

Мама-кенгуру очень хотела подарить Иисусу одного из своих малышей, она говорила, что делает это от всего сердца, что она не лишится потомства и дома у нее полно кенгурят. Но Иосиф и слышать не хотел об этом, и маме пришлось унести малютку с собой.

Страусихе повезло больше: она улучила минутку, когда на гостью никто не обращал внимания, снесла в углу яйцо и бесшумно удалилась. Подарок обнаружили лишь на следующее утро. Яйцо нашел осел. Он никогда в жизни не видел такого большого и прочного яйца и подумал, что случилось чудо. Иосиф вывел осла из заблуждения наилучшим способом: приготовил омлет.

Рыбы не смогли явиться, поскольку вне воды имели очень жалкий вид, и в качестве своего представителя прислали чайку.

Птицы улетали, оставляя свои песни (голуби – любовные игры, а горлицы – нежность своего горлышка), обезьяны убегали, оставляя веселые ужимки, кошки – свой томный взгляд…

А еще хотели прийти и представиться совсем уж неведомые твари, которые лишь ждали в недрах земли и пучинах морей, что их откроют и как-то назовут, они ждали в глубинах, где царит вечная ночь и нет ни звезд, ни луны, ни времен года.

Чувствовалось, что в воздухе трепещут души существ, которые не смогли прийти или опаздывали на встречу, и других существ, обитавших на краю света, но они все-таки пускались в дорогу, а лапки этих насекомых были такими маленькими, что за час не пройдешь и метра, а их жизнь столь коротка, что ее хватит лишь на пятьдесят сантиметров пути – и то если очень повезет.

Случались и чудеса: черепаха просто примчалась, игуана сбавила свою обычную скорость, бегемот очень грациозно преклонил колени, а попугаи сумели сохранить молчание…

Незадолго до восхода солнца произошло событие, повергшее всех в глубокую печаль. Иосиф, который совершенно выбился из сил, целый день дирижируя нескончаемой процессией и не съев при этом ни крошки, нечаянно раздавил большого, грозно выглядевшего паука, который пришел отдать дань уважения младенцу. Потрясенное лицо святого надолго погрузило всех в состояние глубокой подавленности.

Некоторые звери ждали своей очереди с величайшей выдержкой, но потом подолгу задерживались в хлеве, и волу пришлось попросить удалиться каменную куницу, белку, барсука – те никак не хотели уходить.

Несколько ночных бабочек воспользовались тем, что их расцветка совпадала с цветом стропил, и остались на ночь. Однако первые же лучи солнца разоблачили полуночниц, и Иосиф, который никому не хотел покровительствовать, немедленно их прогнал.

Мух тоже попросили удалиться, но те, в силу природной недоброжелательности, остались, мотивируя это тем, что всегда были здесь. Иосиф просто не знал, как их уговорить.

От сверхъестественных явлений и событий, происходивших вокруг, у вола то и дело перехватывало дух. Научившись задерживать дыхание, как это делают аскеты в Азии, вол стал мечтателем, и, хотя радость от величия происходящего смешивалась с покорностью и смирением, он познал мгновения настоящего экстаза. Тем не менее вол был животным на редкость совестливым, именно совесть руководила всеми его поступками, и это почему-то мешало ему представлять в своих мечтаниях ангелов и святых. Он видел их лишь тогда, когда они и в самом деле появлялись поблизости.

«Бедный я, бедный, – думал вол, напуганный этими явлениями, – ведь я всего лишь вьючное животное. Или все-таки демон? Почему у меня такие же рога, как у него, – у меня, который никогда не творил зла? А может, я всего лишь колдун?»

Иосиф не мог не заметить, каким беспокойным стал вол, худевший прямо на глазах.

– Иди на луга и поешь там! – повышал он голос. – Целыми днями путаешься под ногами. Скоро от тебя останутся кожа да кости.

И вол с ослом ушли.

– Верно, ты очень худ, – заметил осел. – Твои кости так торчат, что скоро по всему телу вырастут рога.

– Хватит о рогах!

И вол сказал тогда себе: «Он прав. Да, надо жить дальше. Возьмем, например, эту роскошную охапку зелени. Или эту. Что, неужели это отрава? Нет, я просто не чувствую голода. Как же прекрасен младенец! А эти большие создания, которые влетают и вылетают, непрестанно машут крыльями? Весь этот небесный мир, который с такой легкостью проникает, не пачкаясь, в наш простой хлев. Ладно, вол, жуй свою жвачку и не думай больше об этом. А еще не позволяй себе просыпаться от счастья, которое вытаскивает тебя за уши из сна прямо посреди ночи. И не стой подолгу возле яслей, преклонив одно колено, пока оно не заболит. У тебя шкура стерлась до костей, еще немного, и твои раны облепят мухи».

Однажды наступил черед созвездия Тельца дежурить на темном полотнище ночного неба над яслями. Огненно-красный глаз Альдебарана величественно сиял совсем близко. Казалось, воловьи рога и бока украшены огромными драгоценными камнями. Вол гордился тем, как хорошо охраняют ребенка. Все мирно спали. Уши осла доверчиво поникли. Но вол, хотя его и подбадривало сверхъестественное присутствие родственного и дружественного созвездия, чувствовал необыкновенную слабость. Он размышлял о жертвах, которые принес ради младенца, о бесполезных бдениях возле яслей, о своих слабых попытках обезопасить Иисуса.