Проститут - Лебедев Andrew
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Внутри уже гремела настраиваемая дискотека.
С оператором Диме повезло.
Умная Мама-Люба и не стала бы посылать на самые главные сюжеты слабую бригаду, где сам Дима-то еще ничем себя не проявил, кроме разве что красивой кудрявой головы да смазливой мордашки. А оператор Стахов был спецом своего дела. Ему не надо было говорить: "Володя, сними это, Володя, возьми в кадр это, Володя сделай план, Володя сделай панораму"…
Володя туго знал свое дело, и Бальзамову оставалось только совать в кадр свою кудрявую головенку и говорить при этом какой-нибудь текст, который всегда заканчивался одними и теми же словами: "С места событий для вас Дмитрий Бальзамов и Владимир Стахов, Второй телеканал"…
Покуда Стахов делал свое дело, беря крупным планом всякие модные приметы времени вроде диск-жокеев за пультом да красивых девчонок на стеклянном, подсвечиваемом лампочками полу, Дима хвостиком ходил вслед за Милой, не сводя глаз с ее восхитительной фигуры. Потом в аппаратной Стахов нарежет из снятого видеоряд на пять минут, а сопроводительный текст они сочинят вместе с Димой, и Дима его начитает, кроме двух-трех кадров, где кудрявая голова Бальзамова будет на фоне МКЦ. Это будут первый и последний кадры сюжета, где в первом кудрявая голова скажет вступление: "Мы приехали в город Всеволожск на открытие Молодежного Культурного Центра на Котовом поле…", а в последнем закончит: "С места событий для вас Дмитрий Бальзамов и Владимир Стахов, Второй канал".
Так что, покуда Дима клеил Милу, работал один Володя Стахов.
Вот он заинтересовался плакатами на стене.
Выстроенные вроде раскадровки некоего комикса, эти плакаты как бы освещали некий моральный кодекс посетителя МКЦ…
Главным персонажем этого комикса, его Суперменом, его Бэтмэном и Человеком-Пауком в одном флаконе был некий человек с серьезным лицом, какие бывают на назидательных политических плакатах, где рабочий говорит "Нет!" израильской и американской военщине. Человек был одет в черный строгий костюм, в каких обычно кладут в гроб, но с большим значком на груди, на котором отчетливо просматривались буквы аббревиатуры МКЦ… На первом плакате этот черный человек с лицом, ассоциирующимся с банальной истиной "не хватайся за оголенный провод", решительным жестом преграждал дорогу модно разодетой группе молодых людей в колоритных шмотках вроде байкерских курток с цепями и с крашеными оранжевым ирокезами на бритых головах. Супермен в немом жесте как бы говорил: "Таким как вы, нет места в нашем МКЦ!" На другом плакате ровно таким же жестом, Супермэн преграждал дорогу группе людей с бутылками в руках. В бутылках была нарисована какая-то зеленоватая жидкость и для верности написано – "водка"…
– Гляди, на Красовского похож, – Стахов шепнул в ухо Бальзамову и подмигнул.
Дима поглядел на плакаты и подумал, что Супермен от МКЦ и правда напоминает инструктора из отдела агитации и пропаганды.
"Ладно, пусть снимает. Вернемся на Чапыгина – вырежем, если что", – подумал Дима.
А покуда его интересовала только Милочка.
Вообще, клеить девчонок, пользуясь своим статусом тележурналиста, было не спортивно.
Слишком легко и просто. Как если бы чемпион по боксу Тайсон пришел к пивному ларьку и принялся бить еле держащихся на ногах похмельных алкашей. Нетрудные это победы.
А оттого и ценность таких побед была нулевая.
Сегодня одна девчонка, завтра вторая, послезавтра третья…
Но всякий раз, когда Бальзамов пускался во все тяжкие обольстительства, ему искренне казалось, что уж эта наконец станет той самой, единственной…
– А откуда здесь у вас помои выносят, – памятуя наказ Мамы Любы, спросил Бальзамов.
– Не поняла? – встрепенулась милая Мила.
Иногда Бальзамова охватывало беспокойство.
В свои двадцать восемь он не был дураком и прекрасно понимал, что на телевидение его взяли только за красивую мордашку. Как старые жирные коты-кинорежиссеры берут на роль длинноногих волооких провинциалок, чтобы помять-потискать их потом в своих лапах… С девчонками все было до обыденного понятно и просто. И все на телестудии давно смирились с тем явлением, что стареющие коты, пользуясь положением, потрафляют своим низменным инстинктам. Господи, да это сплошь и рядом! Девяносто процентов дикторш и актрис по молодости прошли через режиссерские лапы. А иначе разве пробьешься? Если только ты не дочка министра или иной большой шишки… Так что, к девицам-красавицам, чья профессиональная карьера на телевидении начиналась нежной дружбой с кем-нибудь из больших теле-боссов, относились более чем терпимо. А вот к мальчикам, которых брали на работу стареющие дамы, отношение было презрительное.
Бальзамов был не дурак, и понимал, что взяла его сюда Мама-Люба не за его телевизионные таланты – откуда бы им взяться у едва вылупившегося из стен журфака желторотого малыша? А взяла по какой-то своей минутной слабости.
Понравился он ей – сорокалетней, теряющей остатки привлекательности бабе, которую по утрам уже охватывает страх, когда она подходит к зеркалу нечесаная и не умытая…
Но Мама-Люба была женщиной интеллигентной. Она не могла так вот прямо сказать: "Я тебя беру в престижную редакцию и выпускаю тебя в эфир, а ты… А ты за это спи со мной…" Не могла так сказать Мама-Люба. Но она могла порою с такою тоскою посмотреть на Бальзамова, что по его спине не то что мурашки, а тигры с когтями пробегали.
И поэтому порою его охватывало беспокойство.
Беспокойство, что рано или поздно Мама-Люба разочаруется в нем, устав ждать, когда же он, неблагодарный свин-поросенок, догадается отблагодарить свою маму?
Нет, не догадался за полтора года совместной работы. Так отчего не прогнать его от себя? Не прогнать его со студии? Вон сколько желающих на его место! Очередь от улицы Чапыгина по вдоль всего Каменноостровского до самой Невы выстроилась.
Тем более что подруги Мамы-Любы – и Ирочка большая, и Ирочка маленькая – дуэтом напевали ей в уши, что неблагодарный Бальзамчик налево и направо крутит романы со всеми смазливыми девицами, попадающимися в объектив его "бетакама".
– Выгонит она меня, – думал порою Бальзамов.
Особенно эти мысли мучили его, когда с сильного похмелья плелся он пешком от метро Петроградская, опаздывая на летучку…
И приходил он на совещание с получасовым опозданием.
А мама-Люба только вздыхала, окинув своего любимчика печальным взглядом.
***– Так откуда у вас здесь помои выносят? – еще раз переспросил Бальзамов.
– Что, какие помои? – переспросила милая Мила.
– Да был такой анекдот про нас, про нашу работу, – улыбнулся Дима, и в улыбке его доминировало снисходительное высокомерие.
Был такой анекдот.
В маленьком городке, вроде вашего, вызывает первый секретарь горкома председателя исполкома: "Давай, срочно засыпай лужу на площади перед памятником Ленину. К нам иностранные корреспонденты из BBC едут, а у нас на главной площади лужа размером с футбольное поле, и в ней трактор по самую трубу завяз… Давай, засыпай срочно. На весь мир нас эти BBC ославят". А предисполкома спокойно машет рукой и отвечает: "А нехай клевещут!" Милая Мила вежливо улыбнулась.
– Так что, мне вам нашу лужу показать? – спросила она, исподлобья поглядев на Бальзамова.
– Ага, ту самую лужу и тот задний выход, откуда вы помои выносите.
– Это вы со всеми такие нахальные? – спросила Милая Мила и недовольно тряхнула своей восхитительной головкой.
Его роман с милой Милой и сломал то неустойчивое равновесие их отношений с мамой-Любой, которое Бальзамов порою ошибочно воспринимал как стабильное.
Маленькая Ирочка в буфете шепнула ему – Бальзамов, тебя уволят.
Он сперва не поверил…
Но на очередной летучке, из тех, которые проводились в редакции каждый вторник, Мама-Люба вдруг обрушилась на последние работы бригады Бальзамова с такой злобной критикой, какую не позволяла себе даже в отношении самых заклятых своих творческих и идейных врагов.
– Дмитрий Олегович, я начинаю подозревать вас в профессиональной беспомощности и непригодности, – в полной тишине зала подытожила Мама-Люба.
Это было очень плохо.
Обычно Мама-Люба обращалась ко всем коллегам по имени. Ира, Ирочка, Дима, Димочка… Когда была недовольна, переходила на фамилии. Иванова, ты опять опоздала, Бальзамов, ты опять запорол материал на монтаже…
Но когда Мама-Люба обращалась к коллеге на вы и при этом по имени-отчеству, сие предвещало конец отношений…
– Дмитрий Олегович, я хочу, чтобы мы с вами завтра зашли к главному редактору, вы и я. Будьте на рабочем месте завтра с десяти до одиннадцати, прошу вас… – В ее голосе было столько яда, столько горькой иронии… – - Я понимаю вашу творческую занятость, у вас столько поклонниц ваших непревзойденных талантов самца, что там очередь с утра выстраивается, но вы напрягитесь, постарайтесь завтра не опоздать…
