Рыба, кровь, кости - Лесли Форбс

— Ну ладно, может, не гольф, — уступил он с легкой улыбкой. — Хотя это хороший спорт — длительные прогулки, свежий воздух. Именно то, что тебе сейчас нужно. Развеяться. Как там твой бойфренд?

— Его достала моя работа.

Она отпугивает многих парней. Запах формальдегида едва ли возбуждает так же сильно, как аромат «Шанель № 5».

— Ну все-таки тебе нужно чаще выбираться — клубиться, или как там моя дочь называет свои странные вечеринки.

— Клубиться, — повторила я, стараясь не рассмеяться. — Вряд ли я сейчас в состоянии клубиться.

Вэл постоянно пытается устроить мне свидания с молодым поколением гробовщиков и патологоанатомов, мотивируя это тем, что я: мало вращаюсь среди людей моего возраста, должна совершать длительные прогулки, слишком много читаю (и к тому же неправильные книги). Раньше он обвинял меня в том, что я автодидакт. Звучание этого слова приводило на память ненадежные восточноевропейские машины, сделанные из старых велосипедных спиц и списанных двигателей самолетов «Аэрофлота». Позже я заглянула в словарь и обнаружила, что оно означает «самоучка». Все правильно, это про меня. В дневнике, который Робин называл моей реестровой книгой, я записала несколько занимательных слов на «auto-»:

autochthonous, автохтонный: аборигенный; автохтонный тромб — найденный на месте образования;

autoecious, однохозяйственный: паразитический грибок, совершающий свой жизненный цикл на одном носителе;

autotoxin, автотоксин: продукт обмена веществ организма, ядовитый для самого организма;

autoeroticism, аутоэротизм: сексуальное удовлетворение, полученное без участия партнера.

У самоучек есть одна проблема — большие пробелы в знаниях. Великая хартия вольностей, например, — когда ее проходили, я была на пути в Голливуд, где отцу обещали роль дворецкого в фильме об Англии. Еще я так и не дошла до хлебных законов, не говоря уж об их отмене. Но это не значит, что мы с Робином были совсем необразованными. По дороге из одной школы в другую, между триместрами, мы просвещались при помощи переносной библиотечки, которую родители считали необходимой и достаточной для своей жизни — вечного путешествия через всю Америку. «Все о выживании в глуши: справочник и поваренная книга» (там был любимый мамин рецепт — печенья с анашой, — испещренный шоколадными отпечатками большого пальца), «Новый травник» миссис Гривз, трилогия о Горменгасте,[7] полные собрания сочинений Толкина, Шекспира и Диккенса. Мама была повернута на мифах, магии и механике, а отец увлекался историями путешествий и убийствами. В результате некоторые вещи Керуака я постоянно путаю с отрывками из ‹ Энциклопедии по ремонту автомобилей» журнала «Ридерз дайджест». Одно я помню очень хорошо: обширную коллекцию книг, газетных вырезок и журнальных статей, посвященных навязчивой идее моего отца — Джеку Потрошителю (само воплощение случайности, универсальное чудище, пугающее половину мира). В репертуаре отца был один моноспектакль под названием «И снова Джек!»; он исполнялся достаточно часто для того, чтобы Джек приобрел гораздо более емкое значение для нас с Робином. «В Англии имя Джек всегда использовалось для обозначения любого человека, — начинал отец свое шоу. — Каждый человек способен на насилие, и любой в этом мастак». Джек — бестолочь, болван, подлец. Джек — мастер на все руки, и в особенности на убийства. Оставаясь одни в семейном трейлере, мы с братом вслух читали захватывающие описания, запоминали имена всех жертв, всех подозреваемых — от таинственного «индийского доктора» («Теперь они говорят, что я доктор, ха-ха!»[8]) до Монтэгю Друитта, рожденного в семье самоубийц и сумасшедших, чья мать пыталась покончить с собой, приняв слишком большую дозу опийной настойки. Джек всегда олицетворял для нас буку, страшилище: он прятался под кроватью, за дверью шкафа, в темном пространстве под трейлером, — там он ждал, чтобы схватить тебя, если ты зазевался на бегу в туалет в те ночи, когда ломалась уборная. Следующий вопрос Вэла прервал мои воспоминания:

— Ну и как, ты что-нибудь узнала из посмертных фотографий Салли?

— Думаю, да. Я узнала, что ей причинили много вреда, когда убийц еще и в помине не было.

Мне казалось, Джек давно исчез — шустрый Джек, быстрый Джек, — вернулся в царство преданий и ночных кошмаров. Джек-Фонарь, блуждающий огонек — всего лишь очередной Джек из длинной вереницы кровожадных Джеков папиного спектакля (Джек Пайзер, «Кожаный Передник», гроза проституток;[9] Джек-Художник, повешенный на нок-рее в Портсмуте;[10] Малыш Джек Шепард, казненный в Тайберне;[11] Джек Рэнн, Джек с шестнадцатью подвязками, разбойник с большой дороги,[12] ставший героем бульварных романов; Джек-Попрыгунчик, нападавший на женщин и детей[13]). Да, Джек был похоронен и забыт — пока в один прекрасный день прошлого года не раздался звонок, известивший меня о наследстве, полученном от родственницы, о которой я никогда не слышала. И Клер Флитвуд внезапно обрела семейную историю; даже больше истории, чем она когда-либо желала.

4

Я, можно сказать, получила координаты Эдема, Я знаю, где он находится, — в смысле знаю широту и долготу. Точное его местоположение — на полпути между станцией метро «Энджел» и участком земли, где раньше хоронили умерших от чумы. Как выяснилось, ангел в этом районе не один. Сей факт потряс меня в первый же раз, когда поверенный по делам наследства показал фотографию ворот, ведущих к парадному входу моего нового жилища: большой железный ангел расправил крылья над позолоченной надписью «Поместье Эдем, 1889».

— Все совсем не так удивительно, как кажется, — сказал Фрэнк Баррет, оценивающе проводя рукой по своим гладким щекам, словно проверяя, тщательно ли выбрит. — Название связано с парком в Калькутте, где любила гулять Магда Айронстоун, женщина, основавшая поместье. Там самая старая в мире площадка для игры в крикет. Названо по имени широко известной семьи Эдемов… — он спохватился, — то есть широко известной в Британии. Вы ведь американка, не так ли?

Он легонько постучал пальцем по изображению ангела.

— Как будто взлететь собирается, правда?

— Или прыгнуть вниз.

Я приписала угрюмое выражение лица ангела тому, что его насест располагался неподалеку от кварталов, где орудовал Потрошитель. В те ночи ангел явно не был на дежурстве.

— Весьма лакомый кусочек, это имение, — продолжал поверенный — даже при нашем нестабильном экономическом климате.

Его замечание напомнило, что менялась не только моя жизнь. Всего несколько дней прошло с «черного понедельника», крупнейшего однодневного обвала в истории фондовых бирж (и начала второй Великой депрессии, как поговаривали некоторые), и неделя после Великого октябрьского урагана, который выкорчевал пятнадцать миллионов британских деревьев и оставил по себе воспоминание в виде новых перспектив, открывшихся взору, — включая мои. Как и многим другим семенам, дремавшим до поры до времени под сенью деревьев, мне суждено было расцвести после бури.

Фрэнк Баррет между тем поспешил уведомить меня, что собственность, оставленная мне в наследство дочерью Магды, мисс Александрой Айронстоун, состояла из большого дома посреди группы приютов, построенных в конце XIX века в лондонском Ист-Энде.

— Приюты? — переспросила я.

— Первоначально это были благотворительные заведения, учрежденные с целью обеспечить жильем неимущих и престарелых. В случае с поместьем Эдем они предназначались для женщин — тех, для кого «наступили тяжелые времена». Приюты в Эдеме все еще сдаются в долгосрочную аренду тем самым семьям, в помощь которым и было основано попечительство.

— Здесь, должно быть, какая-то…

Мне пришлось подавить желание сказать ему, что, вероятно, произошла ошибка, ему сообщили неверное имя, что такие вещи случаются с другими, но не со мной. Единственный раз, когда я что-то выиграла в лотерею, весь выигрыш ушел на налоги, всякие формальности и тому подобное. Мне в итоге досталось не больше пяти долларов, одни вершки.

— Не понимаю, — начала я снова. — Это как-то связано с тем, что мой отец рос в сиротском приюте?

Баррет казался озадаченным.

— В сиротском приюте? Конечно нет. — Он сверился со своими записями. — Погодите, мы должны были проследить судьбу семьи человека по имени Уильям Флитвуд, родившегося в тысяча восемьсот восемьдесят девятом году в Индии. Его сын Колин — ваш отец, Колин Флитвуд, — родился в тысяча девятьсот тридцать девятом. Полагаю, мисс Айронстоун считала его своим племянником — или это был приемный племянник? — Он снова потер щеку, на сей раз в противоположном направлении. И там не было непослушных волосков, избежавших бритвы. — Боюсь, родственная связь представляется довольно неясной. Мне известно, что родители Колина — ваши дедушка и бабушка — погибли во время Второй мировой войны, и он с тех пор жил с Александрой Айронстоун, пока ему не исполнилось восемнадцать. Нам было велено узнать, есть ли у вашего отца дочери. Ваша мать дата нам ваш адрес — Он поднял на меня глаза, неуверенно улыбаясь. — Полагаю, что вы, стало быть, внучатая племянница Александры? Я пожала плечами: