Счастливчики - Хулио Кортасар

— Ты — поэт, — сказал Рауль, — и как всякий поэт, по определению, враг литературы. Но мы, простые подлунные жители, по-прежнему находим прелесть в главах Генри Джеймса или Хуана Карлоса Онетти, которые, к счастью для нас, ничего общего с поэтами не имеют. По сути ты упрекаешь эти романы в том, что они водят тебя за нос, другими словами, их воздействие на читателя идет от внешнего к внутреннему, а не наоборот, как в поэзии. Но почему тебя беспокоит процесс изготовления, как это делается, трюки, то, что в Пикассо и в Альбане Берге ты, наоборот, находишь привлекательным?

— Я не нахожу привлекательным, а просто не замечаю этого. Если бы я была художником или музыкантом, я бы бунтовала с такой же яростью. Но дело не только в этом, в отчаяние приводит скверное качество литературных приемов, их бесконечная повторяемость. Ты скажешь, что искусство не знает прогресса, но именно это и достойно сожаления. Достаточно сравнить трактовку темы древним писателем и каким-нибудь современным, и увидишь, что по части риторики, во всяком случае, между ними нет почти никакой разницы. Единственно, пожалуй, что мы более извращенны, более информированы и репертуар у нас пошире; но словарные обороты у нас те же самые, и женщины то бледнеют, то краснеют, чего, кстати, никогда не происходит в жизни (я, бывает, иногда зеленею, а ты — багровеешь), а мужчины поступают, думают и отвечают в соответствии с неким универсальным сборником инструкций, одинаково приложимых как к индийскому роману, так и к американскому бестселлеру. Теперь понимаешь? Я говорю о внешних формах, но осуждаю я их именно потому, что эта повторяемость свидетельствует о глубинной бесплодности, играются бесконечные вариации на тему бедную и ничтожную, вроде этой бурды Хиндемита на тему Вебера, которую мы, несчастные, в недобрый час слушаем.

Излив душу, она потянулась и оперлась ладонью о колено Рауля.

— Что-то мне не нравится твое лицо, сынок. Расскажи маме Пауле, в чем дело.

— Нет-нет, я в порядке, — сказал Рауль. — А вот у Лопеса вид похуже, после того как ты обошлась с ним так сурово.

— И он, и ты, и Медрано заслужили того, — сказала Паула. — Ведете себя как дураки, единственный разумный — Лусио. Полагаю, нет необходимости объяснять почему…

— Разумеется, но Лопес, наверное, думает, что ты отстаивала порядок и laisser faire[64]. Ему тяжело было это слышать, ведь ты — его тип женщины, его Фрейя, его Валькирия, и вообще, еще неизвестно, чем это кончится. Кстати о концах, Лусио наверняка закончит в муниципалитете или во главе какого-нибудь общества доноров, ему на роду написано. Жалкий тип.

— Значит, Ямайка Джон расстроен? Мой бедный сникший пират… Знаешь, мне нравится Ямайка Джон. И не удивляйся, что я с ним обращаюсь сурово. Мне надо…

— Пожалуйста, не начинай перечислять свои потребности, — сказал Рауль и допил виски. — Я столько раз видел, как ты портила майонез своей жизни, не вовремя добавляя соль или лимон. А кроме того, мне глубоко начхать, как ты относишься к Лопесу и что тебе необходимо в нем понять.

— Monsieur est fache?[65]

— Нет, но ты гораздо более здрава в рассуждениях о литературе, чем в чувствах, довольно обычная вещь у женщин. Заранее знаю: ты скажешь, что я в них не разбираюсь. Так что воздержись от замечаний.

— Je ne te le fair pas dire, mon petit[66]. Но может, ты и прав. Налей мне глоточек этой гадости.

— А завтра у тебя язык будет обложен. Пить виски ночью тебе вредно, кроме того, он очень дорог, а у меня с собой всего четыре бутылки.

— Ну дай немножко, мерзкий вампир.

— Иди возьми сама.

— Я голая.

— Ну и что?

Паула посмотрела на него, улыбнулась.

— И что, — сказала она, поджимая ноги и выпрастывая их из-под простыни. Нащупала на полу тапочки, Рауль досадливо следил за ней взглядом. Потом прыжком выпрямилась, швырнула простыню ему в лицо и пошла к полке, на которой стояли напитки. Ее спина четко рисовалась в полутьме каюты.

— Попка у тебя ничего, — сказал Рауль, освобождаясь от простыни. — Пока что никаких жировых отложений. Ну-ка, а спереди как?

— Спереди тебя меньше интересует, — сказала Паула тоном, который его бесил. Она плеснула виски в большой стакан и пошла в ванную разбавить водой. Медленно вернулась в каюту. Рауль посмотрел ей в глаза, перевел взгляд ниже, оглядел грудь, живот. Он знал, что сейчас произойдет, и был готов, и все-таки от пощечины голова дернулась, и почти тут же он услышал, как всхлипнула Паула и глухо ударился о ковер неразбившийся стакан.

— Теперь всю ночь в каюте не продохнешь, — сказал Рауль. — Лучше бы ты его выпила, все-таки у меня есть с собой алка-зельтцер.

Он склонился над Паулой, рыдавшей в подушку. Погладил ее плечо, чуть выступающую лопатку, пальцы скользнули по узкой центральной ложбинке и остановились у поясницы. Он закрыл глаза, чтобы представить тот образ, который ему хотелось видеть.

«…Любящая тебя Нора». Она еще раз поглядела на свою подпись, быстро сложила листок, надписала адрес и заклеила конверт. Сидя на постели, Лусио пытался читать номер «Ридерс дайджеста».

— Уже поздно, — сказал Лусио. — Ты не ложишься?

Нора не ответила. Положила конверт на тумбочку и, захватив ночную рубашку, пошла в ванную. Лусио казалось, что вода в душе будет литься бесконечно, и он пытался отвлечься проблемами летчика из Милуоки, который в разгар боевой операции обратился в анабаптизм. Но в конце концов сдался и решил ложиться спать, однако прежде надо было дождаться своей очереди умыться, а, может, она… Пересилив себя, он подошел к двери ванной, нажал на ручку, но дверь не открылась.

— Не можешь открыть? — спросил он как можно более естественно.

— Не могу, — послышался голос Норы.

— Почему?

— Потому. Я сейчас выйду.

— Открой, говорю.

Нора не ответила. Лусио надел пижаму, повесил одежду в шкаф. Аккуратно поставил тапочки, ботинки. Нора вышла в полотенце, завернутом на голове тюрбаном, лицо порозовело.

Лусио заметил, что она успела в ванной надеть ночную рубашку. Сев перед зеркалом, она принялась сушить волосы, медленно расчесывать и расчесывать их щеткой.

— Откровенно говоря, хотелось бы знать, что с тобой происходит, — сказал Лусио, стараясь говорить твердо. — Ты разозлилась, что я вышел прогуляться с этой девушкой? Ты бы тоже могла выйти, если бы захотела.

Вверх-вниз, вверх-вниз. Мало-помалу волосы Норы начинали блестеть.

— Значит, ты так мало мне доверяешь? А может, думаешь, я хотел пофлиртовать с нею? Ты ведь из-за этого разозлилась, правда? Другой причины не вижу. Ну, скажи, скажи наконец. Тебе не понравилось, что я вышел с этой девушкой?

Нора положила щетку на комод. Лусио показалось, что она очень устала и у нее нет сил говорить.

— Может, ты плохо себя чувствуешь, — сказал он уже другим тоном, ища, как бы к ней подступиться. — Ты ведь не сердишься на меня, правда? Ты же видела, я сразу вернулся. Что в этом плохого?

— Видно, что-то плохое есть, — сказала Нора тихо. — Раз так оправдываешься…

— Просто хочу, чтобы ты поняла, что с этой девушкой…

— Оставь ты эту девушку в покое, она и без того, по-моему, бесстыдница.

— Тогда почему же ты на меня злишься?

— Потому что ты мне соврал, — сказала Нора резко. — И потому, что сегодня говорил такое, что мне стало противно.

Лусио отшвырнул сигарету и подошел к Норе. В зеркале отразилась почти комическая маска: оскорбленное достоинство.

— А что я такого сказал? Может, ты тоже заразилась этими благоглупостями? Хочешь, чтобы все пошло псу под хвост?

— Ничего я не хочу. Меня огорчило, что ты промолчал о том, что случилось днем.

— Да забыл я, и все тут. Глупо раздувать из мухи слона, когда все яснее ясного. Испортят они нам плавание, как пить дать. Порушат, если станут кобениться, как мальчишки.

— От выражений мог бы и воздержаться.

— Ах да, я и забыл, что сеньора у нас терпеть не может крепких выражений.

— Я терпеть не могу вульгарности и лжи.

— А я тебе солгал?

— Ты не рассказал мне, что случилось днем, а это все равно что солгать. Если, конечно, ты считаешь меня достаточно взрослой.

— Но, дорогая, это же выеденного яйца не стоит. Лопес с дружками заварили кашу и меня туда впутали, а мне это вовсе ни к чему, и я им об этом ясно сказал.

— Не думаю, что так уж ясно. Ясно говорят они, и мне делается страшно. И тебе — тоже, только я этого не скрываю.

— Я — боюсь? Если ты имеешь в виду тиф — двести с чем-то… Я как раз считаю, что надо сидеть спокойно в этой части парохода и не искать приключений на свою голову.

— Они не верят в тиф, — сказала Нора, — но все равно обеспокоены и не скрывают этого, как ты. Во всяком случае, они свои карты открыли и пытаются что-то делать.

Лусио вздохнул с облегчением. Ну, это-то рассосется, это уже не так страшно. Он притронулся рукою к Нориному плечу, наклонился и поцеловал ее в волосы.