Виктор Гюго - Елена Марковна Евнина
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
И если б вы теперь мне в душу поглядели,
Где яростные дни и скорбные недели
Оставили следы, — подумали бы вы:
Здесь только что прошли стопою тяжкой львы.
(13, 99. Перевод М. Донского)
Дело заключается в том, что автор «Возмездия» видел перед собой лишь один объект разоблачения — узурпатора республики Бонапарта с его бесславной кликой, на которого он и обрушил весь свой гнев. В новой исторической обстановке 1870–1871 гг. перед автором «Грозного года» встает гораздо более сложный и, главное, многоликий противник которого он не всегда сразу различает.
Прежде всего, это уже поверженный император, развязавший войну: «Паяц трагичный, за горло схваченный рукой судьбы логичной… Вчера еще тиран, сегодня призрак, дым», — презрительно говорит о нем поэт в первой поэме «Грозного года» — «Седан» (5 июля 1870 г.).
Затем это прусская армия, вторгшаяся во Францию: «Орда тупых ханжей — защита алтарей и тронов, лицемеры, позорящие свет во славу темной веры», как Гюго характеризует ее в стихотворении «Париж поносят в Берлине». Этой орде в стихотворении «Осажденный Париж» (ноябрь 1870 г.) он противопоставляет любимый город, который возродился после падения Империи.
Париж, история твои прославит беды.
…………………………………………
Империей ты был отравлен, но сейчас,
Благополучия позорного лишась,
Развратников изгнав, ты вновь себя достоин.
О, город-мученик, ты снова город-воин.
И в блеске истины, геройства, красоты
И возрождаешься, и умираешь ты.
(13, 32. Перевод Н. Рыковой)
Первый цикл стихов «Грозного года» (август 1870 — январь 1871 г.) был посвящен событиям франко-прусской войны. Вначале поэт думал ограничиться этой темой, предполагая восславить Париж и назвать сборник «Осажденный Париж». И уже в это время оказалось, что враг, выступающий против Парижа, — это не только пруссаки, но и Соединенные Штаты, которые в лице своего президента Улисса Гранта поддерживают Пруссию. В связи с этим возникает великолепное по яркости эмоций стихотворение «Послание Гранта» (декабрь 1870 г.), в котором поэт выражает свое удивление, огорчение и пылкое возмущение американской республикой — «отступницей свободы»:
Как! Провозвестница невиданной весны,
Ты, кем Франклин, и Пенн, и Фультон рождены,
Страна, где воссиял свободы свет когда-то,
Приветствия шлешь тьме? С бесстыдством ренегата
Благословляешь ты немецкую картечь
И в ризы белые пытаешься облечь
Чернейшие дела, отступница свободы!
…………………………………………
Америка! К твоей я совести взываю!
Я тяжко оскорблен. Я плачу, я рыдаю…
Я слишком горячо любил тебя всегда.
Светила миру ты, как юная звезда, —
Нет, не одна звезда, а целое созвездье!
Поруган звездный флаг! Он требует возмездья!
…………………………………………
Проклятье же тому, кто вероломно вверг
Народ Америки в пучину дел позорных
И знамя превратил в созвездье пятен черных!
(13, 53–55. Перевод В. Шора)
А в момент капитуляции Парижа оказалось, что у якобы «единой» Франции, или «единого» героического Парижа, идеей которого был заворожен поэт, есть еще один и самый страшный, внутренний враг — французская буржуазия, которая в страхе перед своим народом сдала город пруссакам. Об этом говорят стихотворения «Капитуляция» (Париж, 27 января 1871 г.) и «Перед заключением мира» (Бордо, 14 февраля 1871 г.), полные стыда, боли и горечи за поверженную Францию. Затем этот же внутренний враг, засевший в Национальном собрании, возмечтал о реставрации монархии, и поэт бурно откликнулся на это в стихотворении «Мечтающим о монархии» (февраль 1871 г.), в котором, называя себя «сыном республики», он твердо заявляет, что с Францией больше никогда не выйдет монархического фокуса, ибо в крови французского народа нет рабской примеси и его кулаки, сшибавшие королей, сшибут и их лакеев.
Однако после провозглашения Коммуны этот же мощный враг — французская буржуазная реакция, засевшая в Версале, — повел бешеную атаку против рабочего Парижа. Гюго расширил первоначальный замысел сборника и цитированным выше стихотворением «Похороны» открыл новый цикл «Грозного года», посвященный непосредственно событиям Парижской коммуны.
В апреле 1871 г., когда Маркс писал известное письмо Кугельману, в котором восхищался героизмом коммунаров, говоря о «гибкости», «исторической инициативе», «способности самопожертвования» парижского народа, Гюго, находившийся тогда в Брюсселе, также восславил исторический подвиг Парижской коммуны на языке поэзии. В стихотворении «Мать, защищающая младенца» (29 апреля 1871 г.) он представляет Коммуну в образе матери, которая любовно пестует свое дитя — будущее. Она укачивает «маленькое божество», «трепещущий эмбрион будущего», «гигантское дитя, которое зовется «Завтра».
В стихотворении «Вопль» (15 апреля 1871 г.) поэт громко протестует против карательных мер, предпринятых Версалем против революционного Парижа.
«Казнить Париж? За что? За поиски свободы!» — восклицает он возмущенно, пытаясь силой своего гневного слова отвести руку, занесенную над героическим Парижем. В этот момент поэт как будто проникается сознанием огромного созидательного дела, совершаемого Парижем Коммуны:
Он дышит будущим, он созиданьем полн.
Немыслимо казнить гул океанских волн.
В прозрачной глубине его большой утробы
Сейчас рождается грядущее Европы.
(13, 100. Перевод П. Антокольского)
Однако враги революционного Парижа, прежде чем им удалось расправиться с Коммуной силой оружия, пустили в ход клеветнические измышления, приписывая ей варварское уничтожение культурных ценностей. И вот в стихотворении «Два трофея» (май 1871 г.), смятенный и обеспокоенный дошедшими до него слухами Гюго скорбит по поводу разрушенных национальных памятников Парижа. Ему представляется, что великий город находится во власти двух сил, из которых «одна его громит, другая разрушает». Ему кажется, что «этих сил бессмысленна вражда». «Это ли момент друг друга пожирать?» — патетически вопрошает здесь поэт, тщетно пытаясь найти слова примирения в той принципиально непримиримой классовой схватке, какой являлась борьба пролетарской Коммуны за свое существование против наступающего Версаля.
После изгнания из Бельгии Гюго, возвратившийся в Париж, воочию увидел «деяния» палачей Коммуны. В ряде стихотворений июня и июля 1871 г. — «День или ночь сейчас?», «Расстрелянные», «Я видел кровь» и других — он с возмущением говорит об ужасах «кровавой недели», чем вызывает бешеную злобу объединенной реакции чуть ли не всей Европы.
Все на меня тогда рванулись без изъятья:
Послала церковь мне библейское проклятье,
Изгнанье — короли, булыжники — толпа;
Я у позорного был выставлен столба;
Псы лаяли мне вслед; мне публика свистала,
Как императору, что сброшен с пьедестала,
Казала кулаки; и ни
