Всего один день - Гейл Форман

— Кисмет, — поправляет Нико.

— Ну и это тоже.

Келли смотрит на меня, я на миг замираю — она же еще не ответила «да», а если скажет «нет», я буду чувствовать себя как дура. Хотя, может, благодаря курсу французского я как-то уже не боюсь показаться дурой. Они все отходят, а я поворачиваюсь в ту сторону, где должны быть сэндвичи. Но тут Келли разворачивается.

— Эй, идем же, — зовет она. — Не знаю, как ты, но я лошадь готова съесть.

— Можешь и съесть, их тут подают, — отвечает Шеззер.

— Нет, — возражает кто-то из парней. Мик или Ник. Я не особо уверена, кто из них кто.

— Их в Японии едят, — добавляет Нико. — У них это деликатес.

Мы отправляемся ужинать, я слушаю, как они спорят о том, едят ли французы конину, а сама иду легким шагом, и меня вдруг осеняет, что вот оно. Я иду ужинать. В Париже. С людьми, с которыми познакомилась пять минут назад. И, как ни странно, у меня именно от этого — сильнее, чем от всего, что произошло за последний год, — сносит крышу.

По пути в ресторан мы останавливаемся, и я покупаю симку для телефона. Потом, сперва немного заблудившись, мы находим то место и ждем, когда освободится большой стол, чтобы мы все уместились. Меню на французском языке, но я понимаю. Я заказываю салат со свеклой, он и вкусный и такой красивый, что я посылаю маме фотку. Она немедленно высылает мне куда менее эстетичный на вид локо моко, который ест на завтрак папа. В качестве основного блюда мне подают какую-то таинственную рыбу с острым соусом. Мне так хорошо, мои новые знакомые рассказывают просто поразительные истории о своем путешествии, и только когда приходит время десерта, я вспоминаю обещание, которое дала Бэбс. Я смотрю в меню, но макаронов в нем нет. И уже десять, магазины закрылись. Первый день, а я уже не держу свое слово.

— Вот дерьмо, — ругаюсь я. — Или пусть будет merde![64]

— Что случилось? — спрашивает Мик/Ник.

Я рассказываю про макароны, и все с интересом слушают.

— Спроси официанта, — советует Нико. — Я работала в одном местечке в Сиднее, у нас было целое отдельное меню из блюд, которые не числились в основном. Для особо важных персон, — мы все смотрим на нее. — Ничего не будет, если просто спросить.

Я так и делаю. Говорю — на таком французском, что мадам Ламбер гордилась бы — ma promesse de manger les macarons de tous les jours[65]. Официант внимательно слушает, как будто речь идет о чем-то жутко важном, и уходит на кухню. Он приносит десерты всем остальным — крем-брюле, «mousses au chocolat»[66], и — о чудо — великолепный мягкий макарон для меня. Прослойка коричневая, сладкая, с твердыми вкраплениями, я думаю, из фиг. Он посыпан сахарной пудрой и красив, как картинка. Его я тоже фотографирую. И съедаю.

В одиннадцать я уже готова заснуть в своей тарелке. Ребята доводят меня до хостела, а сами уходят слушать какую-то французскую группу, в которой одни девушки. Я же засыпаю мертвым сном, а когда просыпаюсь, вижу, что Келли, Нико и Шеззер живут со мной в одной комнате.

— Сколько времени? — спрашиваю я.

— Много! Уже десять, — говорит Келли. — Ты долго спала. И в таком шуме. Тут есть русская, которая каждое утро целый час сушится феном. Я решила дождаться тебя и спросить, пойдешь ли ты с нами. Мы сегодня идем на кладбище Пер-Лашез. Планируем пикник. По-моему, это чертовски жутко, но, похоже, французы так всегда делают.

Это очень соблазнительно: пойти с Келли и ее друзьями, провести все две недели как туристка, развлекаться. Не придется по этим жутким ночным клубам ходить. Не придется с Селин встречаться. Не придется рисковать, что мое сердце снова будет разбито.

— Может, я позже присоединюсь, — отвечаю я. — У меня на сегодня есть планы.

— Ага. У тебя сверхважная миссия по поеданию макаронов.

— Точно, — говорю я, — она самая.

За завтраком я разглядываю карту, дорогу от хостела до Северного вокзала. Можно дойти пешком, так что я отправляюсь в путь. Маршрут кажется знакомым, большой широкий бульвар с дорожками для велосипедистов и пешеходов посередине. Но, когда я приближаюсь к вокзалу, у меня начинается расстройство желудка, отрыжка, выпитый утром чай лезет обратно с кислотным привкусом страха.

Попав на Северный вокзал, я начинаю тянуть время. Захожу внутрь. Подхожу к пути, с которого уходит «Евростар». Вон он как раз стоит, как конь, ждущий, когда откроют стойло. Я вспоминаю, как я бежала отсюда к мисс Фоули, разбитая, запуганная.

Я заставляю себя выйти из вокзала и полагаюсь на свою память. Поворот. Еще один. И еще. Через железнодорожные пути, в промышленный район. И вот он. Я просто в шоке — я так долго искала его в Сети, а теперь он так легко нашелся. Его не было в «Гугле», или я тогда так плохо говорила по-французски, что меня никто не понял?

А может, не в этом дело. Может, меня прекрасно поняли, просто ни Селин, ни Великан там больше не работают. Год — это большой срок. Многое может измениться!

Я открываю дверь и вижу за барной стойкой парня помоложе, с хвостиком, я так разочарована, что чуть не плачу. Где Великан? А если его тут нет? Что, если и ее тут нет?

— Excusez moi, je cherche Céline ou un barman qui vient du Senegal.

Он молчит. Вообще не отвечает. Так и моет свои бокалы в мыльной воде.

Я вообще что-то сказала? По-французски? Я пытаюсь еще раз, добавляя на этот раз «s’il vous plaît»[67]. Он бросает на меня взгляд, достает телефон, пишет что-то и возвращается к посуде.

«Con»[68], — бормочу я, это еще одно французское словечко, которому научил меня Натаниэль. Я толкаю дверь, вся на адреналине. Я так зла, и на этого придурочного бармена, который мне даже не ответил, и на себя, за то, что приехала сюда — и ради чего?

— Ты вернулась!

Я поднимаю глаза. Это он.

— Я знал, что ты вернешься, — Великан берет меня за руку и целует в обе щеки, как и в прошлый раз. — За чемоданом, non?

Я не могу вымолвить ни слова, так что просто киваю. А потом обнимаю его. Я так рада снова его видеть. И говорю ему об этом.

— Как и я. Я так рад, что храню твой чемодан. Селин говорит убрать его, а я говорю нет, она вернется в Париж и захочет свои вещи.

Ко мне возвращается голос.

— Погоди, а как ты узнал, что я тут? Ну, сейчас?

— Марко писал, что меня ищет девушка из Америки. Я понял, что это будешь ты. Идем.

Я захожу обратно вслед за ним, Марко теперь моет пол, а на меня даже не смотрит. Мне неловко после того, как я обозвала его дебилом.

— Je suis très désolé[69], — извиняюсь я и проскакиваю мимо него.

— Он латыш. По-французски едва знает и стесняется, — сообщает Ив. — Он уборщик. Идем вниз, там твой чемодан. — Взглянув на Марко, я вспоминаю Ди, Шекспира, напоминаю себе, что все редко бывает именно таким, каким кажется с первого взгляда. Так что я надеюсь, что и моего французского оскорбления он тоже не понял. Я еще раз прошу прощения. Великан зовет меня вниз, в кладовую. Мой чемодан прячется в углу, за стоящими друг на друге ящиками.

Все осталось на месте. Пакетик со списком. Сувениры. Дневник, в который вложены неподписанные открытки. Я была готова к тому, что все это уже запылилось. Я провожу пальцем по дневнику. Трогаю сувениры. Они оказались не важны, в памяти сохранилось другое.

— Очень хороший чемодан, — говорит Великан.

— Нужен? — спрашиваю я. Не хочу таскать его за собой. Сувениры я могу отправить домой по почте. А сам чемодан — только лишний груз.

— Нет, нет, нет. Это твое.

— Я не смогу его забрать. Возьму только самое важное, но возить за собой это все я не могу.

Он смотрит на меня серьезно.

— Но я хранил это тебе.

— Мне очень приятно, что ты сохранил, но он мне больше не нужен.

Он улыбается, сверкая белыми зубами.

— Я поеду в Рош Эстер весной, брат заканчивает, будем праздновать.

Я достаю то, что для меня важно, — дневник, любимую футболку, сережки, по которым скучала, — и убираю в сумку. Сувениры и открытки перекладываю в картонную коробку, которую отправлю домой.

— Возьми его в Рош Эстер, когда поедешь на выпускной брата, — говорю я. — Я буду очень рада.

Великан торжественно кивает.

— Ты вернулась не за чемоданом.

Я качаю головой.

— Ты его видел?

Он долго смотрит на меня. Снова кивает.

— Один раз. На следующий день.

— Знаешь, где мне его искать?

Великан поглаживает свою эспаньолку и смотрит на меня с состраданием, которое кажется мне излишним. После долгой паузы он говорит.

— Может, тебе лучше говорить с Селин.

В его голосе я слышу намек на то, что я уже знаю. Что Уиллема с ней что-то связывает. Что я могла быть права, когда сразу в нем усомнилась. Но если Великан об этом и знает, он все равно молчит.

— Сегодня у нее выходной, но иногда она приходит вечером на концерт. Сегодня у нас «Андрогинии», она с ними хорошая подруга. Я узнаю, будет ли она, и скажу тебе. И ты тогда все выяснишь. Можешь мне позже звонить, я скажу, будет ли она.

— Хорошо. — Я достаю свой парижский телефон, и мы обмениваемся номерами. — Ты, кстати, так и не сказал, как тебя зовут.